Алая сова Инсолье (СИ) - Лебедева Ива

Угу. Смыть. С себя — ладно. С совы! Смыть. С совы. Снять с нее эти тряпки и ладонями по узким плечам вниз, оглаживая, лаская…

Да я тут и останусь. Сгоревшей головешкой. А на надгробье можно будет написать: «Помер от собственной глупости и недотраха!»

Глава 49

Алла

Я осторожно вела рукой на расстоянии тепла от его кожи, словно щупая воздух, который принял форму лица с острым подбородком, прямым носом, пухлыми губами и вечным прищуром, который сейчас исчез только потому, что глаза закрыты.

Спит. Или притворяется, я не могу различить. Такой… такой, что мне одновременно страшно и сладко, как на аттракционе свободного падения. Я ходила несколько раз. Для слепой это во многом острее, чем для зрячих, отталкивает и притягивает, как огонь.

Так и этот невозможный. Непонятный. Чужой, опасный, как весь этот безумный мир. И близкий. Хочется оттолкнуть и убежать. Хочется прижаться, чтобы не отпускать. Что у него в голове? Почему он с упорством носорога ломится сквозь мое увечье прямо куда-то внутрь моей души? Зачем ему мои глаза? Что за странный тон каждый раз, когда Инсолье говорит: «Хочу, чтобы ты посмотрела на меня»? Словно и правда хочет, но… еще какое-то «но» там все время. Увижу и испугаюсь, что ли?

Чего мне пугаться? После вечной темноты любое чудовище покажется милым. А Инсолье не чудовище — он красив, даже, как мне кажется, слишком. Особенно теперь, когда сбрил многодневную щетину и вообще привел себя в порядок.

— Ты спишь? — спросила едва слышным шепотом. Если не ответит, я, может быть, осмелюсь провести ладонью не только по воздуху.

— Сплю, — ответили мне абсолютно бодрым голосом, не открывая глаз. — Так что продолжай, я ничего не замечаю.

— Ты сам разрешил, — на всякий случай уточнила я и прижалась губами к теплой коже на шее, чуть ниже уха. В губы я его уже целовала, но здесь… как-то даже более интимно. И жилка бьется часто-часто, как от испуга или быстрого бега.

Да помню я, что нельзя. Но мне нужно что-то настоящее, вот прямо сейчас, чтобы почувствовать, что я не одна схожу с ума в этой темноте.

— Не настолько ж сплю, — хрипло выдал Инсолье, сглатывая слюну. Его пальцы, запутавшиеся в моих волосах, судорожно дернулись. — Еще чуть-чуть — и разбудишь. А когда меня уставшего будят, я… сержусь…

— А ты не просыпайся, — пробормотала ему в шею. — Я тоже сплю. Наверное. Это все нам только снится.

— Тогда это явно мокрый сон. Отвратительный мокрый сон, в котором даже со своими фантазиями никто не получит разрядки.

— Это хороший сон, — не согласилась я. — Это прекрасный сон… особенно если кто-то не проснется без разрешения и позволит сну быть…

Рука сама скользнула по его груди вниз, вниз, запуталась в складках широкой рубашки, немного поблуждала вокруг пуговицы на поясе, словно в нерешительности. А потом Инсолье перестал дышать. Даже жилка под моими губами, кажется, замерла.

— Это мне нельзя. — Фиолетовая нить, которой сначала он привязал меня к себе, а потом — уже я его к своему запястью, легонько натянулась, опутывая мужское тело неровным переплетением паутины. — А тебе можно. То, что мне… нужно… нет, не спорь! Пожалуйста. Я так хочу. Хочу, чтобы тебе было хорошо.

— Ведьма, — на выдохе прохрипел Инсолье, но прозвучало это скорее с гордостью, чем с осуждением. Надо же, больше не «святая идиотка»? Кажется, меня повысили.

Было жарко, сладко, нежно и остро, как никогда раньше. Мне даже показалось, будто я сама чувствую все то, что делаю с ним. Так странно… сознание двоилось, распадалось на отдельные кусочки, которые плыли в бархатной темноте, как звезды или кусочки пазла по ночному ручью. Ссыпали из двух коробок в одну тьму, перемешали, и теперь непонятно — где чей осколок?

Когда в этой темноте взорвалась еще одна звезда, такая яркая и пряная, осколки разметало вспышкой, а потом словно сгребло в одну кучу и снова сложило пазл. В котором вместо двух отдельных картинок теперь была одна целая.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Я сожгу церковную библиотеку, — едва слышно пробубнил Инсолье, притягивая меня к себе и буквально стискивая в объятиях, — все церковные библиотеки, в которых ты явно начиталась не тех книг. И все церкви… весь мир, если потребуется.

— Не надо. — Я тихо засмеялась в него. Странно, тело ныло и плыло так, словно это не Инсолье только что выгибался и мычал сквозь закушенную губу от почти невыносимого удовольствия, а я сама. Приятная расслабленность накрыла, как большим пушистым пледом, придавив к его груди. — Незачем. И так уже… — не договорила и зевнула в его рубашку, прикрывая глаза.

Я даже забыла, что на самом деле скрываю от него — никаких церковных библиотек никогда в глаза не видела. В прямом, хотя и ироничном смысле слова. Мне казалось, что это уже неважно. Во всяком случае, прямо сейчас.

— Ведьма… невозможная святая сволочь, что ж ты со мной сделала? И что мне с тобой делать теперь? Я не знаю.

— Спать… самое правильное сейчас — спать.

И он послушался. Наверное, и правда не знал — а как по-другому?

Утро принялось прыгать по нашим лицам жаркими ступнями солнечных зайчиков целую вечность спустя. Во всяком случае, мне так казалось — я спала без снов так долго, что вчерашний день стал далек, как прошлый год и прежний мир. Во вчерашнем дне все было иначе, чем в сегодняшнем утре, когда мы проснулись вместе.

— Знаешь что, жена? — первым делом сказал этот странный человек. — Бросаем на фиг эту шаттову повозку. Сейчас я переделаю нашу корову в ездового мула, создам еще парочку мелких гончих, и мы помчимся сквозь лес в халифат.

— Жена? — Я пропустила мимо ушей и его грандиозные планы, и возмущенный визг Хрюши откуда-то из кустов. Зато услышала главное.

— Браслет надела? Надела. Магией привязала? Привязала. За срамные места трогала? Еще как! Так что все, теперь окончательно и бесповоротно — жена.

— Срамные места? — Я закусила губу покрепче, но не помогло — расхохоталась на всю поляну. — Срамные… места… ой…

— Ну и что смешного? Самые срамные. Те, за которые только жены и хватают. Чего ты ржешь опять, как старый мерин? — Кажется, он даже слегка уязвился моим весельем, словно заподозрил в нем неуважение к своим «срамным местам». О-о-ох… Новый приступ хохота повалил меня обратно на подушки, которые Инсолье вчера заботливо сгреб в одно большое уютное гнездо.

— Ну что смешного?!

— Ни… ничего… просто слово дурацкое. — Я попыталась отдышаться и сесть. Заодно поймала его за рубашку, чтобы притянуть к себе и обнять. Ощущение тепла его кожи под тонким полотном накрывало с головой, хотелось купаться в нем, плавать и тонуть. — Нет ничего «срамного» в человеческом теле. Особенно для мужа и жены, раз уж ты такой мошенник и без меня меня женил.

Глава 50

Инсолье

Проснулся я рано. Намного раньше Имран, когда солнце только-только собиралось встать и лес еще окутывали предрассветные сумерки.

Сонно моргая, следил за тем, как небольшой паук плетет свою сеть между двух покрытых утренней росой веток. А еще долго пытался понять свои чувства и ощущения, стараясь как можно четче отделить сон от реальности.

Вроде… вроде непотребство сова действительно устраивала. А вот светлый двухэтажный домик где-то в богом забытом месте рядом с морем и с любовью на меня смотрящие ярко-голубые глаза — это точно мертвые боги шалят.

Потому что… это ведь невозможно. Нет, глаза мы моей ведьме вылечим, такое даже не обсуждается. Я изначально не хотел физически вредить глупенькой сове, а уж сейчас…

Но вот взгляд, полный любви, мне вряд ли когда-то светит. По себе знаю — не простит. Ведь я тоже не простил бы. Как и убийц моей семьи.

Так что… так что сейчас, именно сейчас, пока она все еще мне доверяет, пока она все еще так крепко прижимается ко мне во сне, пока она рядом, надо взять от жизни все. Пусть даже обманом. В конце концов, я черный маг, а не праведный паладин, мне положено быть коварным и лживым. Положено забирать все, не считаясь с чужими страданиями и чаяниями.