Распущенные знамена - Александр Антонов

— Два миллиона тю-тю, — сказал Ёрш.

— Не каркай! — прикрикнул на него Васич, потом повернулся ко мне. — Ты что-то придумал?

— Отправим Петра Евгеньевича с его командой в Париж, — ответил я. — Не зря же я настаивал на том, чтобы не знакомить его со Слепаковым, а показать ему Артура тайно. Да не смотрите вы на меня так! Не было у меня никакого особого предчувствия, просто элементарное желание иметь на руках на всякий який джокера. Для быстроты полетят на «Невском». Там, — повернулся я к Львову, — если деньги действительно уже у Слепакова, вам надлежит его настичь, деньги изъять и вернуть Игнатьеву, желательно до прибытия нашего посланца, а проказника Артура примерно наказать и вернуть в Петроград. К утру успеете собраться?

— Успею! — ответил Львов, поднимаясь с места.

Глава шестая

АРТУР

За окном вагона мелькали пригороды Парижа. Градус моего волнения приближался к критической отметке. Считанные часы оставались до пресловутого «блюдечка с голубой каёмочкой», на котором будущий «советский граф» Игнатьев преподнесёт мне вожделенные миллионы! А если нет? То есть преподнесёт, конечно, но не сразу? Что если часы превратятся в сутки, а то и недели? Нет, неделя — это слишком много. Не такие они там дураки, чтобы не сообразить, что к чему. А может, уже сообразили? Может, идут уже по моему следу суровые мужики в кожаных куртках? Брр… и думать об этом не хочется. И не буду думать, но всё равно: неделя — это слишком много. И даже двое суток много. Буду рассчитывать на сутки. И всё, и хватит пока об этом, а то своим взволнованным видом начну привлекать внимание попутчиков. Чтобы успокоиться, надо вспомнить о чём-нибудь приятном, например, о том, как всё хорошо начиналось…

Если бы они знали обо мне всё, то не были бы столь беспечны: поставили бы на окно комнаты решётку, а под окно часового. Но они почему-то решили, что я рохля и где-то даже «ботаник». Типичные солдафонские умозаключения: раз не служил в их грёбаной армии — значит, не мужик. Интересно, им такое слово «трейсер» известно? А я ведь кроме паркура ещё и страйкболом занимаюсь, вернее, занимался до того, как попал сюда. Не буду врать, что достиг вершины мастерства, — из паркура я, честно говоря, уже просто вырос — но кое-какие навыки сохранились. «Для меня эта ночь вне закона»… Не сочтите меня большим поклонником творчества Высоцкого, но в данном случае он попал в точку.

Два этажа, пусть и высоких, для меня совершеннейший пустяк, потому прыгаю прямо с подоконника и приземляюсь аккуратно и бесшумно. Зря они разрешили мне свободно перемещаться по территории Петропавловской крепости, ограничив лишь во времени. Теперь попасть за её пределы для меня — дело-пустяк. Я тень, скользящая во мраке, я почти бэтмен.

У подножия Алексеевского равелина оборудую схрон и прячу туда принесённые с собой вещи. Теперь назад в крепость. Пора навестить «дядю» Мишу. Слышал я давеча его разговор с Абрамовым о посланнике в Париж к Игнатьеву за бабосами, — они всё-таки очень беспечны! — сейчас хочу пошарить у него в кабинете. Эх, не видят меня мои товарищи по экстриму!

Раз, два — и я буквально впархиваю в растворённое окно. Запаливаю фитиль керосиновой лампы и начинаю осмотр бумаг. «Дядя» Миша очень аккуратен, потому нужное нахожу быстро. Бегло просматриваю — то, что надо!

Прячу бумаги под одеждой. Теперь, извините «дядя» Миша, но придётся организовать в вашем кабинете маленький — хотя, как получится — пожар. Валю лампу на бумаги и сигаю за окно. И сразу в тень — патруль! Но им не до меня, заметили пламя.

За окном суета, а я уже в постели.

Отпустить меня искупаться эту цепную сучку Ольгу особо даже и уговаривать не пришлось — жара! Помаячил среди отдыхающего люда полчаса для приличия, а потом нырнул и пропал для них, надеюсь, навсегда. Вышел из воды аккурат возле Алексеевского равелина. Из схрона извлёк узел с одеждой и кое-какой мелочью, среди которой была и совсем не мелочь — коробка из-под монпансье, а в ней золотые монеты от пана Граниевского. Кое-что я утаил и от Махно, и от своих «современников».

Границу со Швецией пересёк в поезде, в компании других кандидатов в «добровольцы» Не уверен, что в ведомстве Деникина в моё офицерское прошлое поверили на сто процентов, но Добровольческий корпус нуждался в пополнении, и меня взяли.

«Отстать» от попутчиков на Парижском вокзале оказалось совсем нетрудно, труднее оказалось разыскать нужный адрес: на английском я с грехом пополам ещё говорю, а вот из французского, кроме нескольких расхожих фраз, не знаю ничего. Но свезло, и я на месте. Игнатьев мил, но деньги обещает только через два дня. Скверно.

Видимо, это отобразилось на моём лице. Игнатьев просить обождать, уходит в другую комнату и вскоре возвращается с пачкой банкнот. Протягивает мне со словами: «Здесь в пересчёте на российские золотые рубли ровно двести тысяч, больше дома не держу. Возьмите, если у вас есть срочные расходы, остальное послезавтра. Деньги я, разумеется, взял, расписку написал, на том и расстались.

***

Когда Жехорский говорил о «команде Петра Евгеньевича», он выразился не совсем точно. У Петра Евгеньевича было две команды: одна у Львова и одна у Кравченко. Обе состояли из отчаянных сорвиголов, но и профессионалов в своём деле: бывших царских офицеров (не обязательно жандармов) у Львова и боевиков-подпольщиков у Кравченко. Что примечательно, обе команды знали о существовании двойника их предводителя, но считали их разными людьми. Такая, с позволения сказать, «игра» могла вестись только на грани фола, но зато давала Львову-Кравченко возможность активно действовать по обе стороны баррикад. Так, Львов со своим отрядом организовывал побег Николая II и занимался устранением Савинкова, а Кравченко с бойцами участвовал в разоружении анархистских отрядов. В этот день в одном из Парижских пригородов на лётном поле приземлился самолёт как раз с бойцами Кравченко.

Оставив часть отряда со строгим наказом: «Никого постороннего, ни при каких обстоятельствах к самолёту не подпускать!» — Кравченко с остальными людьми убыл в город.

Выйдя от Игнатьева, который огорчил его тем, что он опоздал ровно на стуки, и обрадовал, что ещё через сутки у него есть-таки шанс наверстать упущенное, Кравченко оставил трёх человек наблюдать за домом, а сам отправился в штаб-квартиру Русского Добровольческого корпуса. Там ему, безо всякой на то охоты, выдали справку, что по прибытии в Париж последнего пополнения от команды отбился и пропал некий прапорщик Нащёков — личность тёмная, поскольку никому не известная. Теперь Кравченко знал фамилию, под которой во Францию, скорее всего, прибыл Слепаков.

Артур почуял опасность, когда был уже возле дома Игнатьева. Быстро оглядевшись по сторонам, он понял, что три господина, спешащие к нему с разных сторон, не дадут ему просто уйти. Пришлось уходить сложно. На глазах опешивших противников Слепаков перемахнул через высоченную ограду, чем разом от них избавился. Они и не пытались его преследовать, просто вернулись в дом, чтобы в условленное время сообщить о происшествии. Артур об этом не знал, потому закончил паркур лишь после десятиминутной гонки по Парижским дворам и улицам. Перейдя на шаг, он направился в сторону вокзала, откуда отправлялись поезда в Шербур. Через два дня он сядет на пароход и отплывёт в Америку — двести тысяч хуже, чем два миллиона, но лучше, чем ничего!

Стрелки на часах вокзала Сен-Лазар, куда стремился Слепаков, достигли нужного положения, Кравченко снял телефонную трубку и набрал номер Игнатьева. Выслушав с немалым удивлением сообщение о трюке, который выкинул Артур, отдал короткое распоряжение и направился на перрон, откуда через сорок минут отправлялся поезд на Шербур. Он прекрасно понимал, что беглец может выбрать и иной путь, например, покинуть город другим способом, а на поезд сесть на ближайшей станции. Или того хуже: покинуть старушку Европу через порт другой страны. Однако та синица, которую он держал в руках, представлялась ему весьма упитанной и таки не подвела: Слепаков появился на перроне за пять минут до отхода поезда.

**

Генерал Деникин был торжественно мрачен. Он только что принял решение, ради которого, собственно, и напросился в эту поездку. В Петрограде, прочтя послание своего старого приятеля Каледина, Деникин ещё не был ни в чём уверен. Прибыв в составе советской делегации в Новочеркасск, генерал сразу же от неё (делегации) дистанцировался, объяснив своё поведение необходимостью разобраться в обстановке на местах.

Этой отговоркой он не сильно погрешил против совести: объехал несколько станиц, провёл череду встреч с офицерами, многих из которых знал по фронту. Вот только выводы, к которым он пришёл, оказались не в пользу Советской власти. «Власть, которая от Бога, не может творить такое беззаконие, — заключил для себя генерал. — А безбожной власти и изменить не грех!»