Ищу предка - Натан Эйдельман

Главное — находки и, разумеется, их объяснение. Объяснять, конечно, помогают (и с каждым днем больше) и кибернетики и лингвисты. Ни одному ученому не улыбается зависимость от более или менее случайных открытий. Он мечтает внедрить в свою науку новые, точные методы.

«Завтра», «послезавтра» антропология станет точной наукой; тогда математика, генетика, кибернетика займут в ней еще более почетные места.

Но о той науке будут написаны другие книги.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ ВТОРОЕ

К веркоровскому списку определений человека я могу прибавить еще одно — столь же точное, сколь убедительное: «Человек — единственное животное, знающее, кто его бабушка и дедушка». Отца и мать знают многие звери, но уже «отец отца» и «мать матери» не выделяются из массы себе подобных.

Давний интерес человека к предкам несомненен. Мертвые были (а у многих племен и народов остаются) почетными членами живых коллективов. Мало кто из современных людей не задавался хотя бы однажды странным, непрактичным как будто вопросом: «Где жил, кем был мой прямой пращур 500 лет, 2 тысячи, 25 тысяч лет назад?..»

В английской палате лордов заседают люди, разбирающиеся в своих предках 500–700-летней давности, однако их превосходят полинезийские рыбаки, способные перечислить своих предков до 50–60-го колена, с присовокуплением разнообразных биографических подробностей. Очень длинные семейные хроники, конечно, у представителей правящих династий. Если на самом деле существовал полулегендарный князь Рюрик, то он был прапрапрапрапрапрапрапра-прапрапрапрапрапрапрапрапрапрадедом последнего царя из династии Рюриковичей, несчастного Федора Иоанновича. Императоры Эфиопии, ведущие свое происхождение от царя Соломона и царицы Савской, способны, однако, представить втрое большее количество царственных предков. Рекорды же принадлежат, разумеется, тем вождям, шейхам и магараджам, которые не забыли о своем божественном происхождении.

Человеческая история прежде всего цифры: от «человека умелого» до нас около 2 миллионов лет, то есть 20 тысяч веков, и примерно 80–100 тысяч поколений. От первых кроманьонцев, как уже говорилось, миновало около полутора тысяч поколений.

Как видно, даже император Эфиопии знает меньше '/ю числа своих предков, если говорить о людях современного типа, и примерно 0,15 процента своей родословной, если считать от первого двуногого «умельца».

Если сделать крайне маловероятное допущение, что на Земле сейчас живут потомки одного из первых грамотеев — египетского писца (около 3000 года до нашей эры), причем все члены семьи всегда были грамотны, то даже в этом случае представитель самой культурной династии на планете мог бы хвалиться, что лишь 12–15 процентов его «разумных» предков знали грамоту, а 85–88 — не знали. В большинстве же европейских стран, где письменная история не превышает 10–15 веков, «культурный слой» состоит максимум из 40–60 поколений.

Статистические выкладки наводят и на другие размышления.

Первых людей современного типа вряд ли было больше нескольких миллионов. Поскольку значительная их часть погибла, не оставив потомства, то, возможно, какой-нибудь миллион победителей «неандертальской войны» положил начало всему современному трехмиллиардному человечеству. Следовательно, в среднем каждые несколько тысяч теперешних обитателей Земли (среди которых могут быть люди разного цвета кожи, живущие на разных материках, принадлежащие к разным классам, говорящие на разных языках) имеют общего древнего предка. Сильный дополнительный аргумент для доказательства теоремы «Все люди — братья!». Во всяком случае, они братья в большей степени, чем им это кажется.

И последнее статистическое упражнение.

Сколько за всю историю человечества прошло по Земле людей, никто, конечно, не знает, но из книги в книгу (и даже по календарям) странствует число 300–400 миллиардов.

Трудно сказать, кем и когда была впервые проведена эта великая перепись, но результат можно условно принять. Принять потому хотя бы, что, окажись число всех людей равным 10–20 миллиардам, нам показалось бы мало, а 1000 миллиардов, пожалуй, многовато!

Значит, сейчас на Земле проживает один процент всех когда-либо существовавших на ней людей. 99 процентов создавали, разрушали, жили, мечтали и ушли, оставив нас своими наследниками на планете.

«Каждый человек опирается на страшное генеалогическое дерево, которого корни чуть ли не идут до Адамова рая, за нами, как за прибрежной волной, чувствуется напор целого океана — всемирной истории: мысль всех веков на сию минуту в нашем мозгу» (А. И. Герцен, Былое и думы).

Из области статистики мы решительно переходим в область морали, исторических уроков.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ ТРЕТЬЕ

«Страшное генеалогическое дерево» — что значит для каждого человека простой факт его существования?

Я понять тебя хочу,

Смысла я в тебе ищу…

Две системы рассуждений по этому поводу всеив хорошо известны. Первая система: «Как многого люди достигли, какой гигантский путь пройден, каков прогресс» и тому подобное.

Молодой моряк вселенной,

Мира древний дровосек,

Неуклонный, неизменный,

Будь прославлен, человек!

Это законная гордость одного процента успехами всех 100 процентов.

«Солдаты, 40 веков смотрят на вас с вершин этих пирамид!» — восклицал Наполеон перед битвой у Каира.

40 веков — чепуха.

— Люди! Тысячи веков отовсюду следят за вами… Но существует и другая, не менее древняя система размышлений о времени и людях.

— Что такое века, тысячелетия, цивилизация?

Всего лишь крошечные островки в историческом океане.

Чем длиннее история и больше людей, тем меньшая доля исторического процесса приходится на одного человека, отдельную личность.

Мир невероятно переменился за 40 тысяч лет. Но в этом мире высокий, с прямым лбом и развитой префронтальной областью мозга фашист еще убивает своими руками — великолепным совершенным механизмом, над которым природа трудилась миллионы столетий… В этом мире — чудовищные войны, за несколько лет истребившие куда больше, чем было на Земле кроманьонцев…

Противоречивость истории, борьба света и мглы — все это известно давно и хорошо.

Тут ни прибавить, ни убавить—

Все это было на Земле.

Только об одном хочется чуть подробнее: об отдельном человеке, одной трехмиллиардной доле одного процента всего рода человеческого.

Прошлое земной жизни подсказывает: чем примитивнее, древнее биологический вид, тем меньше ценность отдельной особи, одной «личности» для истории этого вида, тем больше «роковая власть обстоятельств».

У рыб, насекомых механизм приспособления требует большой смертности. Комаров — триллионы; мириады гибнут раньше срока, но в сумме нужное для существования вида число выживает.

Гибнут миллиарды икринок, чтобы миллионы уцелели.

Похолодает, потеплеет, станет сухо или влажно — такие виды приспособляются в основном ценой чудовищных жертв (иногда превышающих известный рубеж, и тогда — вымирание). Отдельная особь, «единица» — ничто… Муравьи, пчелы спасаются объединениями, в которых «индивидуальность» настолько теряется, что специалисты серьезно начинают рассматривать всех обитателей улья или муравейника как одно целое, в котором части чуть более автономны, чем наши отдельные клетки, органы.

Млекопитающие — существа более высокого ранга: «личность» — ценнее. Числом они куда меньше; поведением богаче. Диапазон между жизнью и смертью шире. При изменении обстоятельств высшие животные сначала меняют повадки, учатся и лишь после, когда все «резервы» исчерпаны, могут и погибнуть.

Древние люди. Борьба со смертью усиливается: когда ударяют холода, они не только приспосабливают навыки, эмоции, но еще надевают шкуры, уходят в пещеры, разжигают огонь.

Первобытный коллектив оберегает, защищает, усиливает отдельную личность.

Пока продолжались крупные биологические перемены в древнейших людях, старый животный «закон смертности» еще пожинал плоды (гибель австралопитеков, неандертальцев).

Но наступает момент, когда отдельный человек как будто перестает меняться. Прогресс, наделивший его универсальным организмом, больше не может требовать гибели специализированных, боковых, выродившихся ветвей: их нет. Личность достигает громадной (хотя и неполной, разумеется) свободы от старых биологических законов. Отныне она подчиняется в основном законам общественным.

«Школа» закончена, начинается «высшее образование».

Усиление действия новых человеческих законов может даже с виду уменьшать, ограничивать прежнюю анархическую свободу. Но это будут ограничения на высшем этапе, ограничения студента, сменившие школьную беззаботность.