Любовный недуг - Анхелес Мастретта

Среди этих стен из необожженного кирпича и этих темнокожих женщин с оленьими глазами Эмилия Саури поняла, что приходы и уходы мужчин не были только ее личным горем. Она поняла, что женщины ткут жизнь из нити воспоминаний и мудреют, когда сеньоры уходят. Она научилась быть одна, не говорить ненужных слов, напевать сквозь зубы, смеяться над войной и бороться с судьбой так же, как растение с непогодой. Она узнала цену фасолины, кружки воды, гайки, гвоздя, ботинка, куска веревки, кролика, яйца, пуговицы, тени дерева, света свечи. Она научила других лечить лихорадку, кипятить воду, зашивать раны, наскоро сшить юбку, рисовать бабочек, чистить зубы ной кукурузной лепешкой, гнать глистов, поедавших девочек изнутри, отваром древесной коры и Цветов табака, вычислять пять опасных дней каждого месяца, смешивать марь амброзиевидную и мяту с маслом какао, чтобы смазывать влагалище для предохранения от беременности, отличать ядовите растения от лекарственных с помощью науки знахарки Касильды. За две недели она вылечила дисфункцию Долорес, вывела желтушные пятна у двух из трех девочек и афты во рту у самой маленькой. Но самое главное, она вылечила от бессонницы Кармелу примочками из настойки марихуаны и листьями ахры, приготовленными ею самостоятельно в каменной ступке. После втирания этой смеси в ноги на ночь Кармела смогла наконец отдохнуть впервые за последние три года. Полдеревни шли посоветоваться с Эмилией по поводу своих болезней. Каждое утро она оборудовала импровизированный кабинет у дверей трактира и осматривала столько больных, сколько приходило, сколько детей с кашлем или поносом приносили к ней матери, сколько язв, ран, вздутий живота, болей в спине, инфекций или умирающих представало перед ее глазами. Во второй половине дня она обходила деревню, навещая больных, и каждый день она впадала в отчаяние от их невежества и из-за отсутствия иных лекарственных средств, кроме растений с соседнего поля. К счастью, земля в этих краях была плодородной, а растительность буйной, поэтому на рассвете они ходили с Долорес в горы собирать известные ей травы, но болезней было очень много, и Эмилия иногда не знала, что делать с бьющимся в конвульсиях мальчиком или сифилисом и гонореей. В некоторых случаях она даже не знала названия болезни, с которой к ней обращались. Несмотря на свои успехи в лечении болезней, вызванных бедностью и недостатком гигиены, таких как желудочные паразиты или легкие инфекции, она много раз расписывалась в своей беспомощности и каждый раз думала о Савальсе и так помогала себе, вспоминая о том, как он утешал ее посте первого провала. Была тысяча вещей, с которыми он сумел бы справиться, в то время как она только хваталась руками за голову и проклинала свое неумение.

Когда мужчины уходили, женщины работали от зари до зари. Их руки никогда не отдыхали, как, впрочем, и их языки. Здесь Эмилия открыла, что может еще больше устать после того, как уже почувствовала себя усталой, что после четырехчасовой работы, несколько раз глубоко вздохнув, она могла выдержать еще четыре часа. Она открыла в себе огромные запасы мужества, несколько раз преодолевала бездну своих страхов и узнала, что любовь не иссякает, даже если полностью тратится на каждого окружающего тебя человека.

С Даниэлем она бывала реже, чем на речке с Долорес, и больше времени резвилась с девочками Моралес, чем могла себе позволить улетать с ним в небеса и считать кометы. Но того, что у нее было, ей хватало. Поэтому, когда через пять недель Даниэль заговорил об отъезде, она плакала, словно ее мир рушился.

Мадеро добился абсолютной победы на выборах. Но его присутствие в правительстве ничуть не улучшило положение крестьян. После волны репрессий, уничтоживших их деревни и посевы, Друзья Даниэля решили поддержать захват земель и восстание против правительства, не выполнившего свои обещания и ничего им не давшего в благодарность за их поддержку. Они не хотели мира, построенного на лжи, они не могли сказать своим людям, что после стольких смертей и стольких обещаний батраки так и будут батраками, а в поместьях так и останутся прежние хозяева. Не было таких слов, воззваний и приказов, которые смогли бы убедить крестьян согласиться с существующим положением дел. Устыдившись своей роли сторонника Мадеро и сытый ею по горло, Даниэль решил примкнуть к бунтовщикам. Для этого он в первую очередь должен был увезти Эмилию из Исукара, где она подвергала себя опасности в случае начала войны просто из-за цвета своего лица и своей походки.

Эмилия не хотела возвращаться. В течение нескольких ночей, пока они обсуждали трудности ее жизни в этих краях, Эмилия тысячу раз отказывалась ехать обратно. Она говорила, что предпочитает умереть, чем снова потерять его, она кричала так, что дрожали деревья под покровом хрустального неба, она плакала, перестала есть, проклинала Мадеро, революцию, несправедливость, ночь в бреду, когда она снова встретила эту любовь, и дрожь своих губ, когда он был рядом. Даниэль выслушал все ее протесты, но отмел все возможные варианты, кроме возвращения ее в дом Саури.

– Отсюда меня не вытащит даже вся повстанческая армия, – сказала Эмилия. – Ты не вправе распоряжаться моей жизнью.

– Ко я вправе распорядиться, чтобы ты не погибла, – ответил Даниэль.

Он слишком хорошо знал, сколько жизней зависело от лучистого взгляда ее глаз, и чувствовал, что не имеет права подвергать ее опасности. Он любил Милагрос и Саури так же сильно, как своего отца и дело всей своей жизни. И ни он, ни его дело – ничто на свете не стоило того, чтобы рисковать жизнью Эмилии. Если нужно ее связать, он ее свяжет, но он не оставит ее так близко от опасности, в которую очень скоро превратится эта земля.

– Это не твоя война, Эмилия, – сказал он, прижимаясь к ней в их последнюю ночь в доме Моралесов.

– А что мое? – спросила у него Эмилия.

– Дом Ла Эстрелья, медицина, аптека, мои глаза, – ответил ей Даниэль.

– Если только я их у тебя выцарапаю и стану держать в баночке со спиртом, – сказала с внезапной откровенностью Эмилия, сухо и яростно. – Я тебе мешаю, но если ты останешься на этой войне, то это будет моя война. Я поеду в любое место, куда поедешь ты.

Устав от безрезультатных разговоров, Даниэль встал и ушел в поле.

– Ох уж эти мужчины, – сказала Долорес Сьенфуэгос, подойдя к Эмилии. – Ни мы их не убиваем, ни они нас.

Они вместе спустились к реке и сели на берегу под плакучей ивой, где только шум реки, бегущей по камням, нарушал тишину Долорес было почти тридцать лет, она не была ни робкой, ни слишком благоразумной, но ей было трудно начать разговор. Она успела привязаться к Эмилии, и ее восхищали ее вежливый тон, звучная точность ее слов, тактичность, с какой она их употребляла. Она подумала, что как никогда раньше не способна сейчас выразить свои мысли точно и прочувствованно. Не потому, что ей недоставало на это природного ума, а потому, что бедность не дала ей возможности его развить. И это она поняла, только когда приехала Эмилия, которая помогла ей найти меру ее чувствам и которая говорила обо всем так ловко и правильно, как всегда хотела, но не могла сказать она сама.

– Это не так, как человеку вздумается. Ни в коем случае, – начала она, глядя на Эмилию без сострадания, но и без зависти.

Потом она выплеснула все мысли, давившие ей на лоб: Эмилия в деревне будет только обузой, нужно будет защищать ее, заботиться о ней, кормить. А если она уедет в Пуэблу и оттуда будет им помогать, она принесет им больше пользы, чем вооруженный отряд. Она умеет лечить, говорить по-английски, расшифровывать язык этих, из правительства, готовить лекарства. Она разбирается в законах, бюрократии, книгах и других вещах, которые здесь никто не понимает. Она, будучи далеко, окажется близко, ее уверенность придаст больше уверенности им, и, находя общий язык с тем миром, она сумеет защитить этот, их мир. Она была нужна и очень всеми любима, но ее ждала работа в другом месте. И она сама лучше всех знала это, хотя уже пять дней не хотела с этим смириться. Зачем она омрачала оставшиеся им часы мыслями о будущем? Не время быть расточительными, само время сейчас – такая роскошь, его нельзя тратить на всякие попреки. Она должна понять и смириться со своей судьбой, как они покорялись своей.

Эмилия выслушала все, что Долорес хотела сказать, не поднимая головы с ее колен, на которые она ее положила, когда они устроились под ивой. Она слушала ее голос под аккомпанемент воды, бегущей по камням. Она верила ее доводам и одновременно вспоминала: вот Долорес идет быстро, осторожно и смело, вот она стирает белье на доске в речной заводи, вот она пробует с ладони, в меру ли посолена фасоль, вот она чистит карабин кружевным платочком, подаренным ей Эмилией, вот она лепит кукурузные лепешки с ловкостью опытного скульптора, вот она раздувает угли под жаровней, вот она играет в прятки с девочками, вот она кричит о своей любви к Франсиско Мендосе с вершины холма, когда их никто не слышит, и ругает его, как рассерженный командир, два часа спустя.