Первый человек в Риме. Том 2 - Колин Маккалоу

Так продолжалось около семи недель, пока Аврелия не увидела то, что ей было нужно. Всадник и сын всадника Гай Матий, примерно одних лет с Цезарем, и его жена – ровесница Аврелии – были неплохо образованы и принадлежали не к самому низкому кругу. Свадьба их состоялась в тот же год, что и свадьба Цезаря с Аврелией, и ребенку их, трехлетней девочке, было столько же, сколько Лие. Жену Гая Матия звали Присцилла, имя, которое скорее всего, образовалось из прозвища ее отца. Истинного имени Присциллы Аврелия так и не узнала. Семейным делом рода Матиев было посредничество при подписании различных договоров. Отец Гая Матия жил со своей второй женой и младшими детьми в весьма просторном доме на Квиринале. Аврелия проверила эти сведения. Все подтвердилось. И она сдала комнаты, которые занимал раньше актер, Гаю Матию за довольно скромную сумму в десять тысяч денариев в год. Росписи и мозаику Эпафродита по контракту жильцы обязаны были сохранить. За это сама Аврелия обязалась все свои сделки заключать только через посредничество Мантиев.

Дела своей инсулы Аврелия решила вести сама – чтобы не увеличивать число служащих. Все договоры были перезаключены в письменной форме, и должны были возобновляться каждые два года. Она установила размеры штрафов за нанесение ущерба и ввела правила поведения постояльцев и их взаимоотношений с хозяевами.

Свою приемную Аврелия превратила в настоящий кабинет, полный книг, оставив из своих старых увлечений только ткацкий станок, и засела за подсчеты. Она собрала воедино бумаги по инсуле и обнаружила в них все, что нужно знать хозяйке. Она быстро разобралась, что к чему. Помимо платы за водопровод и канализацию, государство взимало налог на каждое окно в инсуле, на каждую дверь, выходящую на улицу, на каждую лестницу с этажа на этаж. Вдобавок, инсула хоть и добросовестно строилась, но постоянно требовала ремонта. Среди жильцов нашлось несколько плотников. Аврелия выбрала из них одного, который слыл мастером на все руки, и, вызвав его, приказала убрать деревянные экраны, разделяющие дом по солнечной стороне.

Задумала она это еще только-только поселившись в инсуле. Аврелия собиралась разбить сад, чтобы превратить центральный дворик в маленький сад. Но тогда сделать это не удалось. Мешало многое, начиная с Эпафродита, который желал использовать этот дворик в своих целях. Цезарь никогда не видел, что позволял себе Эпафродит; актеру хватало проницательности и ума созывать свои вечеринки только в отсутствие хозяина. Жалобы же Аврелии Цезарь считал обычным женским преувеличением.

Плотные деревянные экраны были установлены между колоннами балконов, выходящих во внутренний дворик. В принципе, от них не было особой пользы. Конечно, экраны почти закрывали вид на дворик и выполняли роль своеобразного звукоизолятора, но они же превращали дворик в мрачный колодец и не давали свету и воздуху доступа в комнаты.

Поэтому, как только Цезарь уехал, Аврелия решилась снять все экраны.

Плотник посмотрел на нее, как на сумасшедшую.

– В чем дело? – раздраженно спросила Аврелия.

– Домина, но в ближайшие три дня вы окажетесь по колено в дерьме и отбросах. Жильцы станут скидывать во двор все, что угодно – от дохлых собак до мертвых старух.

Аврелия почувствовала, как запылали ее уши. И дело было не в грубоватой откровенности плотника, а в ее собственной наивности. Дура! Стоило бы подумать об этом раньше! Ведь спускаться и подниматься лишний раз по лестницам большого дома – занятие действительно не самое приятное, особенно для обитателей верхних этажей, и поэтому они не замедлят воспользоваться более простым способом избавляться от ненужных вещей… Впрочем, даже Котта, наверно, не догадался бы об истинном предназначении деревянных экранов.

Аврелия сжала ладошками раскрасневшиеся щеки и послала плотнику такой взгляд из-под опущенных с лукавой стыдливостью ресниц, что он почти год потом не мог найти себе места, мечтая о встрече с ней, а работал так усердно, что сам себе дивился.

– Благодарю вас! – пылко откликалась на его старания Аврелия.

Изгнание возмутителя спокойствия Эпафродита позволило ей наконец заняться разбивкой сада; и вдруг ее новый постоялец Гай Матий открыл ей, что тоже обожает сады и любит в них возиться.

– Позвольте мне вам помочь! – обратился он к Аврелии.

Трудно отказывать, если так долго подыскивал себе наиболее подходящих жильцов.

– Что ж, можете присоединяться!

Ее ждал еще один урок. От Гая Матия Аврелия узнала, что одно дело – мечтать о саде, но совсем другое – на деле заниматься садовничеством. У нее не оказалось ни врожденного чутья, ни умения, какими обладал Гай.

Он был настоящим гением садов. Раньше вода после мытья сливалась в сточные канавы; теперь ее собирали в небольшой цистерне во дворике и использовали для полива растений, количество которых увеличивалось с потрясающей быстротой – Гай Матий, как он признался Аврелии, таскал их из отцовского дома на Квиринале, да и из других мест, хозяева которых имели красивые кустарники, виноградники, деревья. Даже плодородную почву он иногда приносил. Он умел выхаживать чахнущее растение; знал, какие растения не любят много извести, которой так богата римская земля; он знал точное время посадки, полива, прополок. За какие-то двенадцать месяцев их внутренний дворик – всего лишь тридцать на тридцать футов – превратился в некое подобие беседки, оплетенной зеленью.

Однажды Шимон пришел к ней поговорить, в который раз поражая ее своим неримским видом – длинной бородой и прядями волос вдоль щек.

– Домина, весь наш четвертый этаж просит вас о небольшой милости.

– Если это в моих силах, Шимон, обязательно сделаю это.

– Мы поймем, если вы откажете, поскольку дело касается своего рода покушения на вашу собственность, – речь Шимона текла плавно, с небольшими аккуратными паузами между словами и фразами, будто он писал бумагу. – Если мы дадим слово, что никогда не будем выбрасывать из окон всякую дрянь – может, вы позволите убрать деревянный экран со стены? Мы могли бы дышать более свежим воздухом и любоваться вашим чудесным садом.

Лицо Аврелии засияло.

– Буду просто счастлива выполнить вашу просьбу. Однако я не могу допустить, чтобы вы вываливали мусор и из тех окон, что выходят на улицу. Пообещайте мне, что будете выносить все отходы и выбрасывать их в сточную трубу.

Шимон тут же согласился.

Экраны с четвертого этажа были сняты, хотя Гай Матий умолял оставить их на месте, поскольку все его вьюны сразу потянулись вверх. Этаж евреев был первой ласточкой; к ним вскоре присоединились изобретатель и торговец специями, живущие на втором этаже. А за ними – третий, шестой, пятый этажи. Пока, в конце концов, экраны не остались лишь у греков-вольноотпущенников, занимавших два самых верхних этажа.

Весной, перед битвой при Акве Сестие, Цезарь предпринял стремительный переход через Альпы и добрался до Рима. В результате его короткого визита Аврелия вновь забеременела, родив в феврале следующего года вторую девочку. И вновь она не стала уезжать из своего дома, полагаясь на местную повитуху и верную Кардиксу. Заранее предчувствуя, что молока не хватит, она сразу после рождения второй маленькой Юлии /которая всю жизнь страдала от своего детского, но навсегда приставшего к ней имени Ю-Ю/ отдала девочку кормящим матерям, жившим в ее инсуле.

"Прекрасно, – писал ей Цезарь в ответ на ее письмо о рождении Ю-Ю. – Теперь у нас две Юлии, как и требует традиция. Когда меня снова направят в Сенат с поручением, надо позаботиться о продлении мужской ветви рода Юлиев."

Мать Аврелии, Рутилия, потратила значительно больше слов, чтобы уговорить дочь обеспечить детям подобающие удобства.

– Тебе следовало бы знать, что это – лишь пустая трата слов, – успокаивал ее Котта.

Рутилия готова была взорваться от возмущения:

– Честно говоря, Марк Аврелий, дочка просто выводит меня из равновесия! Когда я попыталась утешить ее, она только вздернула брови и заявила, что ей абсолютно безразличен пол ее ребенка – были бы дети здоровы.

– Но она права, – запротестовал Котта. – Может четыреста-пятьсот лет назад римляне и не могли позволить себе такую роскошь – иметь много девочек – хотя те, кто в состоянии был прокормить потомство, радовался и дочкам. Прошли те времена. И хорошо, что Аврелия не переживает рождение дочерей как неудачу.

– Конечно, конечно! Кто спорит? Я не об этом говорю: просто она сводит меня с ума, объясняя мне, матери, элементарные вещи и заставляя чувствовать себя дурой!

– Ах, молодчина Аврелия! – вмешался в их разговор Публий Рутилий Руф.

– Еще бы! – ответила ему Тутилия, выходя из себя.

– А малышка мила? – спросил Рутилий.

– Просто очаровательна. Разве можно ждать чего-либо другого? У них не будет безобразных детей, даже если они станут заниматься любовью, стоя на голове! – отвечала Рутилия со вздохом.