Рубеж - Евгений Васильевич Шалашов

и создать Т-34, но не создам. И мои конструкторы, даже талантливый Кошкин, который сейчас жив и здоров, тоже пока не создаст. Ведь в моём времени танк Т-34 был создан благодаря опыту многих войн, а у нас этого опыта пока недостаточно. Единственное, что я могу сейчас сделать, это попытаться по кусочкам извлечь из памяти хотя бы внешние контуры танка, какие-то особенности конструкции. Но я ничего не смогу сделать по тому же, например, составу брони или по двигателю.

Единственное, что помню о преимуществах Т-34 перед немецкими танками, так это то, что Т-34 заправлялся соляркой, которая была дешевле и значительно проще в производстве. Немецкие танки, в свою очередь, заправлялись бензином. Но это не только плюс, но и минус. Да, солярка загорается куда хуже бензина, но, если уж загорится, погасить её не так-то просто. Бензин вспыхивает быстрее, чем солярка, но тушить его проще, можно вон плотной тканью накрыть и погаснет. А вот солярку, как ни забрасывай тряпками, всё сгорит. Поэтому пусть всё-таки думают конструкторы, как нам усилить нашу боевую мощь.

Глава 25

Деятели культуры

Давно собирался устроить встречу с деятелями русской культуры — с режиссерами, композиторами и музыкантами. А особенно — с писателями. Но всегда что-то мешало. Или у меня невпроворот дел, или время неудачное. Да и как их собрать, наших писателей и поэтов, если война ввела свои коррективы? Недавно узнал, что Николай Степанович Гумилев, несмотря на свой уже непризывной возраст, ушел в армию вольноопределяющимся, стал вахмистром и уже успел заработать солдатского «георгия». И как его вытащить с фронта, ежели Николай Степанович, вместе со своим эскадроном ушел в глубокий рейд по тылам противника?

Все-таки, история неким образом повторяется. В моей реальности Гумилев в Первую мировую войну тоже ушел добровольцем на фронт, был награжден двумя солдатскими крестами, а ещё орденом святого Станислава. Но здесь-то ему не двадцать восемь, а пятьдесят пять!

Успешно сражаются подполковник Зощенко, штабс-капитан Шкловский. Об их судьбе я узнавал, но они, в первую очередь посчитали себя офицерами, а уже потом литераторами. Что ж, уважаю. Недавно узнал о героической гибели мичмана Соболева. Призванный из запаса отставной мичман Соболев был назначен командовать водолазным ботом, что проводил работы неподалеку от Романова-на-Мурмане, а когда неподалеку всплыла немецкая подводная лодка, не колеблясь направил свое судно на рубку врага. Подлодку он утопил, но и сам, вместе с тремя матросами и двумя водолазами погиб. О подвиге Соболева стало известно благодаря двумя спасшимся морякам. Жаль, не удалось выяснить — откуда взялась вражеская подводная лодка, если мы уничтожили почти все базы?

Константина, то есть, Кирилла Симонова не смогли вытащить, потому что полковник сейчас на передовой, занимается организацией дивизионных газет. Организовали-таки! А ведь совсем недавно только на армейские и корпусные замахивались. Он бы с радостью приехал, но некогда. Ищет фронтовых корреспондентов из числа солдат и матросов, так и пусть ищет. Успеет ещё на императора насмотреться.

Вот и сегодня, когда по моему приказанию Иван Александрович Пырьев, с недавних пор занявший пост неофициального министра культуры (реформу-то я так и не провел!), собрал-таки, кого смог, то было видно, что деятели русской культуры остались вместе со своей страной. Половина зала — мужчины и женщины либо в военной, либо в полувоенной форме, а вторая половина — те, кто в цивильном, либо в том возрасте, когда поздно выезжать на передовую, либо задействованы в каких-то других делах. Не военных, но не менее важных. Какой смысл Черкасову с Симоновым (не который писатель, а тот, что актер) обряжаться в военный мундир? Или Бабочкину, недавно прекрасно сыгравшему роль великого князя Дмитрия Донского? Я-то Бабочкина только в роли Чапаева помню, а он, оказывается, гораздо более разноплановый актер. Кстати, отсутствует Сергей Эйзенштейн — ставит «Ивана Грозного». У него сейчас как раз Казань берут, приехать не смог. Ещё хорошо, что играющий главную роль Черкасов оказался в Москве. Видимо, Казань можно и без царя взять.

Но сколько замечательных актёров и писателей, состоявшихся в моей реальности, не отметились здесь ни одним рассказом или хотя бы эпизодом?

А так был нужен Фадеев, который написал бы роман о героях-подпольщиках Белоруссии во главе с профессором Кузнецовым. Или Борис Полевой. Недавно вручал орден святого Георгия лётчику, что летает без обеих ног. В представлении был указан орден четвертой степени, исправил собственноручно на третью. Вот бы о нем написать. Даже не повесть, а хотя бы рассказ. В газете поместили несколько строк, а журналиста, собиравшегося написать очерк, герой просто послал по матушке.

Но известно, что самый лучший роман пишут не участники событий, а те, кто родится спустя поколение. Не участвовал Лев Николаевич Толстой в войне 1812 года, а роман написал.

Я-то знаю лишь тех, кто «отметился» в моей реальности, а вот нынешних авторов, проявивших себя здесь, почти не знаю. Ну, что поделать, если мне некогда читать беллетристику? Понимаю, что это плохо. Вот, потом, после войны, когда выпадет свободное время, так и начну читать. А пока, вы уж меня простите, некогда.

В первом ряду сидит и дремлет уже немолодой мужчина, тучный, в военной форме, но без погон. Надо бы обратить внимание на его неуважение к императору, но не стану, потому что знаю — военного корреспондента «Санкт-Петербургских ведомостей» сегодня утром доставили самолетом из Кишинева, куда он вернулся из Румынии. Да и вообще — граф Алексей Толстой уже не мальчик, чтобы такие вояжи делать, живой классик, мог бы сидеть в своем поместье и писать «нетленку», а вот, поди же ты.

Судя по блокнотам и фотоаппаратам, часть присутствующих военные корреспонденты. Значит, говорить нужно аккуратно и лишнего не болтать. Впрочем, а когда главе государства дозволялось болтать лишнее?

— Здравствуйте господа, — поприветствовал я собравшихся деятелей культуры.

Я был в форме с погонами генерал-майора и те присутствующие, кто носил военную форму, невольно ждали команды «Господа офицеры!», поэтому они слегка растерялись. Пришлось кивнуть, а Пырьев, хотя и был абсолютно штатским, продублировал:

— Прошу садиться!

— Господа… — обратился я к деятелям культуры. Но слегка замешкался, не зная, чтобы сказать и с чего нам начать разговор. Наконец решил. — Здесь собрались лучшие умы России, цвет ее литературы и искусства. Я понимаю, что государство не должно диктовать условия, заставлять творцов что-то писать, что-то создавать. Творец, работающий из-под палки, ничего не создаст. Но нам нужно понять — что вы хотите от императора, а что император потребует от вас…

— Ваше величество, разрешите вопрос? — донеслось из третьего ряда.

Со своего места поднялся человек в мундире военного врача, с узкими серебряными погонами, в пенсне. Лицо — безумно знакомое… точно, это он!

— Пожалуйста.

— Ваше императорское величество, я надеюсь, что от нас, художников и писателей не требуется церемониальное лобзание вашей руки?

По залу пронесся легкий хохоток, быстро стихший.

— Михаил Афанасьевич, — вздохнул я. — Если это шутка, то она не очень удачная. Целование руки государя ушло из ритуалов еще до воцарения царя Петра. Но если вам так хочется поцеловать мою ручку, милости прошу. Правда, мне потом придется покрыть место лобзания лаком, а ваши поклонники, боюсь меня станут преследовать, а если не признают, то вполне могут попытаться отрезать мне руку и поместить ее в каком-нибудь хрустальном футляре — как-никак, здесь остались следы Булгакова.

— А еще там его бактерии сидят, — под общий хохот добавил сосед Булгакова — мрачноватого вида мужчина в потертой кожаной куртке с офицерскими погонами. — А бактерии у Булгакова — самые ядовитые.

А кто у нас носит куртки? Кажется, «самокатчики», то есть, специальные военные курьеры, рассекающие на мотоциклах. А еще военные инженеры. Точно. Погоны-то даже не прапорщика или поручика, а капитана — зеленые, с красным «просветом» и скрещенными топориками. Отсюда не рассмотреть, но вроде бы, кроме «топориков» имеется якорь. Значит, капитан инженерно-понтонного батальона. А кто же это у нас? И на язык острый и присутствие рядом самого Михаила Афанасьевича не смущает, не говоря уже обо мне — императоре Всея Руси и прочая.

Но у меня сейчас создалось впечатление, что я нахожусь среди учеников… класса так девятого или десятого. В одиннадцатом народ уже посерьезнее.

— Иван Александрович, ваши подопечные — словно подростки, которые пытаются показать свою «крутость», — усмехнулся я, обращаясь к Пырьеву.

— А они все такие и есть, — хмыкнул Пырьев. —