Сексус - Генри Миллер

Мне стало страшно. С подобными ситуациями я справляться не умел. Мне было бы проще прикончить этого ублюдка.

Нанести мне психологический апперкот – вот чего он добивался. Он, наверное, устал выпытывать подноготную у своих обычных клиентов, ему требовался свежачок, над которым он поработал бы всласть.

Я решил и в самом деле идти напрямик. Проткнуть его одним решительным выпадом, а там положиться на свою находчивость.

– Значит, вы хотите, чтобы я был откровенным? – Улыбка моя была не в пример ему: открытая, без всяких примесей.

– Конечно, конечно. – Он встрепенулся и подхватил мой тон. – Давай смелей. Я все выдержу.

– Ну что ж, начнем, – сказал я, по-прежнему улыбаясь. – Вы ничтожество и сами это знаете. И чего-то вы боитесь, я пока не понял, чего именно, но дойдем и до этого. Передо мной вы прикидываетесь дурачком, кажется, ни в грош себя не ставите, а на самом-то деле цените себя высоко, считаете себя важной персоной, крепким парнем, который якобы ничего не боится. Это вы-то? Чушь, и вы это сами знаете. На самом деле вас переполняет страх. Говорите, что сможете выдержать… Выдержать что? Удар в челюсть? Конечно, выдержите с такой мордой. А выдержать правду хватит сил?

Он ответил мне ясной, сияющей улыбкой. Но стоила она ему немалого: лицо побагровело и сил на то, чтобы произнести что-нибудь вроде: «Да, да, продолжайте», не хватило; пришлось ограничиться механической улыбкой.

– Через ваши руки много всякой погани прошло, верно ведь? Кто-нибудь прихватит парня, а вы за него так беретесь, что он караул кричит и выкладывает вам все, что нужно. А вы потом только отряхнетесь да пропустите пару стаканчиков горло промочить. Ладно, он гаденыш, крыса и то, что получил, получил заслуженно. Но вы-то крыса куда крупнее. Вы любите мучить людей. Вы, наверное, ребенком отрывали мухам крылышки. Кто-то вас крепко обидел однажды, и вы этого никак не можете забыть (я почувствовал, как он вздрогнул при этих словах). Вы аккуратно ходите в церковь и исповедуетесь, но правды-то вы не говорите. Полуправду – да, а всю правду – никогда. Вы никогда не поведаете святому отцу, какой вы на самом деле грязный, вонючий сукин сын. Вы ему только в мелких грешках каетесь, а главного не говорите. Вы никогда не признаетесь ему, с каким удовольствием мучаете какого-нибудь беззащитного малого, который вам не причинил никакого зла. И конечно, в церковный ящик вы опускаете хорошие деньги. Отступное. Чтоб совесть свою успокоить. И каждый о вас скажет: «Что за мировой парень!», кроме, конечно, того бедняги, которого вы сцапали и в бараний рог согнули. А себе вы говорите, что это ваша работа, что так или иначе, а приходится… И вам трудно себе представить, чем вы еще могли бы заняться, если б потеряли вдруг эту работенку. Что у вас за душой? Что вы умеете? В чем разбираетесь? Улицу подметать или собирать мусор вы сможете, впрочем, думаю, у вас и для этого кишка тонка. Вот и выходит, что ничего стоящего вы не умеете, не так ли? Вы не читаете, ни с кем, кроме своих, не общаетесь. Ваш единственный интерес – политики. Фу ты ну ты – какие важные, интересные люди! Никогда не знаешь, – продолжал я без остановки, – когда тебе понадобится друг. Вот прикончите кого-нибудь по ошибке и что тогда? Тогда-то вы и захотите найти хоть кого-нибудь, кто бы согласился врать за вас, принять удар на себя, а вы потом отплатите ему той же услугой – уберете кого-нибудь, если он вас попросит об этом. Я замолчал, но всего на несколько секунд.

– Если вы действительно хотите знать, что я думаю, – что ж, я вам скажу. Думаю, что вы уже убили с дюжину невинных людей, думаю, что у вас в кармане куча денег, и еще скажу, что ваша совесть жжет вам грудь и вы пришли сюда залить этот огонь. И вы знаете, почему ушли эти две девицы, почему они убежали от вас на другую сторону улицы. И еще я скажу, что если б мы узнали о вас все, вы очень легко могли бы отправиться на электрический стул.

Я остановился перевести дух и инстинктивно коснулся рукой подбородка – не получил ли я удар в челюсть? Нет, челюсть была в порядке, но Монахан потерял спокойствие, он расхохотался.

– Вы совсем спятили, – проговорил он, – но мне вы все равно нравитесь. Валяйте, говорите дальше. Я и не такое могу выслушать. – Он подозвал официанта и заказал еще выпивку. – В одном вы безусловно правы: в кармане у меня полно денег. Хотите убедиться? – Он вытащил из кармана тугую пачку зелененьких и щелкнул ими, словно новенькой карточной колодой. – Ну, шпарьте! Все выкладывайте!

Я увидел деньги и тут же сошел с проложенных рельсов. Теперь у меня осталась одна мысль – как разлучить хотя бы часть этого куша с его владельцем.

– Да, наверное, спятил немного, раз вывалил на вас всю эту кучу дерьма, – начал я совершенно другим тоном. – Удивляюсь вашей выдержке. И как вы не врезали мне… У меня, понимаете, нервы на пределе…

– Да что уж тут объяснять, – сказал Монахан. Я опустился еще на одну ступеньку.

– Позвольте мне рассказать кое-что о себе, – проговорил я совсем уж заискивающе.

И несколькими штрихами я обрисовал ему свое положение на Космодемоническом скетинг-ринге, свои отношения с детективом нашей компании О'Рурком, мои писательские амбиции, мои визиты к психопатологам и все такое прочее. Словом, достаточно, чтобы дать ему понять, что я вовсе не оторванный от жизни мечтатель. Имя О'Рурка произвело на него впечатление: брат О'Рурка был начальником Монахана (это я знал точно), а Монахан преклонялся перед своим боссом.

– Так вы дружны с О'Рурком?

– Да он мой лучший друг! – воскликнул я. – И очень уважаемый мной человек. Я его почти как отца почитаю. Он меня немалому научил в познании человеческой натуры. Но я считаю, что он слишком значительный человек для такой мелкой работы. Он еще чем-то занимается, не знаю, правда, чем. Но судя по всему, он своим местом доволен, хотя выматывается на работе как черт. И мне досадно, что его не ценят по достоинству.

В том же духе я продолжал превозносить добродетели О'Рурка, указывая на тончайшие различия между ним и обыкновенными фараонами. Слова мои произвели должный эффект. Монахан размяк совершенно.

– А вот обо мне вы судили неверно, – возвысил он свой голос. – Разве у меня нет сердца, как у любого другого? Есть, да только я этого не показываю. На такой работе раскрываться нельзя. Конечно, не все мы похожи на О'Рурка, но все мы человеки, ей-богу! А вы идеалист, в этом все дело. Вам подавай совершенство…

Он как-то странно взглянул на меня, что-то пробормотал себе под нос, а потом продолжал уверенно и властно:

– Чем больше мы разговариваем, тем больше вы мне нравитесь. В вас есть то, что когда-то было и во мне. Я устыдился этого потом… побоялся показаться слабаком, неженкой. А вот вас жизнь не переломала – вот это-то мне и нравится. Что бы с вами ни случалось, вы не превратились в озлобленного зануду. Вы говорили жутко неприятные вещи, и, я вам признаюсь, я чуть было не двинул вас как следует. А почему же не двинул? Да потому, что вы не мне это говорили: вы обращались ко всем таким, как я, сбившимся с пути ребятам. Все это предназначалось как бы лично мне, но на самом деле вы все время разговаривали со всем миром. Вы знаете, что из вас вышел бы отличный проповедник? Вы с О'Рурком – хорошая команда, я-то вижу.

Мы делаем работу, но никакой радости она нам не приносит. Вы же работаете только ради удовольствия. Скажу больше… Ладно, не имеет значения… Дайте-ка мне…

Он наклонился ко мне и крепко сжал мою ладонь своими железными пальцами. Я поморщился.

– Вот видите, я мог бы вам все косточки переломать, да не хочу причинять боль. А то сидел бы вот так же, разговаривал, смотрел бы вам в глаза, а ручка ваша так и хрустнула бы. Сил у меня хватает.

Он разжал свои пальцы, и я поспешил отдернуть руку. Кисть совсем онемела.

– Но только сила эта ничего не стоит, – продолжал он. – Это грубая, тупая сила. А вы сильны по-другому. Вы меня можете в котлету измолотить своим языком. Вы малый с головой. – Он отвел от меня глаза и с отрешенным видом спросил: – Как рука-то? Я ее, часом, не сломал?

Я коснулся своей помятой кисти. На правую руку я определенно охромел.

– Как будто все в порядке.

Он внимательно оглядел меня всего и рассмеялся:

– Проголодался я. Давайте-ка взглянем, чего бы поесть.

Мы спустились вниз проинспектировать кухню. Ему явно хотелось похвастаться царившей там чистотой. Он поднимал в своих руках ножи и топорики для разделки туш, они вспыхивали в лучах электричества, он восхищался этим и хотел, чтобы восхищался и я.

– Как-то я разделался этим с одним типом. – Он взмахнул топором. – Развалил надвое, без сучка без задоринки.

Подхватив под руку, он снова потащил меня наверх.

– Генри, – говорил он, – мы должны подружиться. Вы расскажете побольше о себе и позволите мне помочь вам. У вас есть жена – и очень красивая даже…

Я непроизвольно дернулся, но он еще крепче сжал мою руку и подвел к столу.