Тростниковая птичка - Ольга Смайлер

Соня с удивительно счастливым лицом рассматривала стеллаж с ритуальными куклами. Трудно было придумать момент лучше. Я сунул бабульке серебряный динар, чмокнул увлеченную Соню в макушку и попросил ждать меня и никуда не отходить, пообещав, что вернусь быстро. Каюсь, я недооценил свою Птичку и ее умение влипать в неприятности.

Когда я вернулся, надежно упаковав подарок для Сони в рюкзак, где дожидались своего часа пирожки Тары, Сони у павильона уже не было.

* * *

Как выяснилось опытным путем, очень сложно купить подарок на день рождения, если будущий именинник цепко держит тебя за руку либо по-хозяйски приобнимает за талию, да еще и рвется посмотреть поближе то, к чему ты проявляешь мало-мальский интерес. К тому же финансовые вопросы продавцы предпочитали тоже обсуждать именно с Саем. Может быть, это и выглядело смешно, но мне категорически не нравилась идея покупки подарка Саю за его же деньги. К счастью, у меня все-таки были «свои» деньги, и, как выяснилось, две монетки, подаренные воинами в Нашере на удачу, были не самого мелкого достоинства. Я даже пару раз видела то, что вполне могло быть подарком для Сая, но рассмотреть поближе так и не решилась.

Я успела совсем пасть духом и увериться, что быть Саю в день рождения без подарка от меня, когда Сай оставил меня одну у стеллажа с ритуальными куклами. Старушка продавец, чье морщинистое лицо напоминало печеное яблоко, укутанная с ног до головы в несколько цветастых шалей, ухватила меня за запястье рукой – птичьей лапкой, обтянутой пергаментной кожей, и потянула к стеллажам поближе:

– Смотри, смотри, красавица, не глазами смотри – сердцем. Не ты приношение Праматери выбираешь, благословница тебя сама выберет.

В детстве, помнится, я и сама из подручных тряпочек могла скрутить простенькую фигуристую куколку – оберег, но сейчас, стоя перед расставленными в несколько рядов куклами, я почувствовала, как мне становится жутко. Черные волосы из шерсти были ниточка к ниточке безукоризненно заплетены в сложные прически, перевитые яркими лентами и украшенные блестками; одежда была подобрана весьма тщательно, и даже несмотря на то что обережным и ритуальным куклам никогда не делали лица – сейчас я чувствовала, что нарядные благословницы смотрят на меня с молчаливым осуждением. Я беспомощно оглянулась на старушку, собираясь извиниться и сбежать как можно дальше от этих жутковатых и будто бы живых созданий. Та неуловимым движением качнула шаль, поправляя ее на плечах, и неожиданно так тепло улыбнулась мне, что я встряхнула головой, отгоняя непрошеные страхи, закрыла глаза и решительно шагнула к стеллажу, решив, что возьму первую куклу, попавшуюся в руки. Неожиданно подвернувшийся под ноги мелкий камушек заставил оступиться и неловко замахать руками, пытаясь удержать равновесие. Каким образом у меня в руках оказалась кукла, мало похожая на благословницу, я так и не поняла, но, открыв глаза, я обнаружила под своим носом ярко-малиновую нитяную макушку и косицу, перевитую серебряным шнуром. Да и одета была куколка не в парадное двухслойное платье, а в невероятные, сшитые из ярких лоскутков-обрезков рубашку и брючки.

– Вот, эта! – счастливо улыбнулась я старушке.

Та просеменила ко мне, долго вглядывалась то в меня, то в оказавшуюся в моих руках малинововолосую куколку, задумчиво прикоснулась к моей пряди, выбившейся из-под шарфа, под которым я прятала свою яркую гриву, заправила ее обратно под шарф, и неожиданно черты лица старушки будто поплыли. Лицо стало маской, с него пропали все признаки пола и возраста, выцветшие старческие глаза заволокла молочно-белая дымка, и мне бы бежать от сумасшедшей, но, как в дурном сне, я не могла ни пошевелиться, ни сдвинуться с места. И голос, которым заговорил мой кошмар, был будто механическим, пугающим, без интонаций:

– Сама тебя выбрала, сама в руки пошла… Только не благословница это, не для Праматери делана, смысл другой вложен, а и он хорош. Знать судьба такая тебя выбрала, девонька, только мимо жриц путь твой лежит, не ходи к ним, не говори с ними. Смерть они, смерть и ужас Керимы, не давайся им в руки! Улетай, Птичка, улетай домой, прочь отсюда! КЫШ!

Скрюченные руки превратились в птичьи лапы и потянулись ко мне, шаль качнулась крыльями – я невероятным усилием отшатнулась в сторону, наткнулась на ковры, заботливо развешанные в несколько слоев у соседнего павильона, запуталась в них и судорожно рванулась на воздух, еле дыша от навалившегося ужаса. А вслед мне летел неприятный, пугающий, бесполый смех:

– А колыбельку я для сына твоего к сроку выглажу, как положено, изукрашу, ко мне приходи, не забудь – оберег для него от жриц дам!

Мне наконец удалось справиться с коврами, и я вывалилась в узенький проход между павильонами, прижимая к себе свою малинововолосую не-благословницу. В ушах шумело, я судорожно глотала воздух, ноги не держали – пришлось сесть на корточки. Я сама не могла с уверенностью сказать, почему я испугалась эту старушку, почему бежала в таком ужасе, я ведь не собиралась в ближайшее время общаться ни с какими жрицами, да и как увязывались взаимоисключающие требования «улететь домой» и «прийти за колыбелькой», было непонятно. Впрочем, о колыбельке говорить вообще было глупо – после совершеннолетия я каждый год посещала врача и вовремя меняла противозачаточный чип – на всякий случай. Молодая врач из Трионского госпиталя при Летной школе еще каждый раз подкалывала меня фразой из старого доколониального анекдота: «Не пригодилось?» Впрочем, версию о сыне портила и статистика, говорящая, что у Девочек Лисси обычно рождаются дочери. Были и еще мысли, которые я старательно оставляла «на потом», – например, как скользнули руки Сая на мой живот. После того как Сай неожиданно приоткрыл свою душу в беседке, мы по молчаливому согласию больше не затрагивали тему детей, и я так и не знала, поменялось ли его отношение к детям вообще и к своему возможному отцовству в частности. Думать же об этом сейчас у меня не было никаких сил.

Наконец, отдышавшись, я убедилась, что коленки не подгибаются, а руки больше не дрожат, и собралась вернуться обратно в торговый ряд, когда услышала чужие голоса совсем рядом. Я рванулась на голоса, но тут же выскочила обратно в проход, зажала себе рот руками и вжалась в стену павильона, стараясь слиться с ней и опасаясь, что выдам себя неосторожным движением или звуком. Пара, которую от меня скрывали свисающие ковры, занималась тем, что обычно показывают по платным каналам галанета. Но самым неприятным было не то, что я увидела, – я узнала женщину. Это была мачеха Сая, Найна, только вот партнером Найны был не Эдвард.

К сожалению, ковры, скрывающие от меня парочку, со звукоизоляцией справлялись из рук вон плохо – до того, как я догадалась зажать руками уши, я успела выслушать целую серию стонов и вздохов, перемежающихся заверениями в любви и невозможности жить без любимого. Правда, признания эти были сделаны женским голосом, мужчина в ответ лишь сосредоточенно дышал. Последний раз я чувствовала себя так по-идиотски, когда после бурного празднования дня рождения одного из сокурсников согласилась на предложение «переночевать в общаге в комнате девчонок». Алкоголь я никогда особо не любила и в тот вечер-таки проходила с единственным бокалом, из которого пару раз пригубила вина, так что забыться тяжким алкогольным сном мне не удалось, да еще не вовремя сработала семейная способность мгновенно просыпаться, заслышав посторонние звуки. Надо ли говорить, что проснулась я ровнехонько в тот момент, когда парочка из сокурсницы, живущей в комнате, и ее парня, бодро миновав прелюдию, была уже настолько увлечена процессом, что прерывать их не было никакого смысла. Тогда я лежала, старательно пытаясь заснуть, и раздраженно думала: «Что ж вы так долго-то?» Надо ли говорить, что потом я всегда возвращалась ночевать в нашу с Майклом квартиру? Сейчас я даже не могла предположить, как надолго я застряла между павильонами из-за любителей острых ощущений. А самое неприятное было в том, что Сай наверняка отправится меня разыскивать и вполне может натолкнуться на то, чего ему совсем не стоит видеть. Я развернулась и решительно зашагала в противоположную сторону, тщетно пытаясь придумать способ разыскать собственного мужа в этой людской круговерти.

Стены павильонов по моим бокам сменили цвет и фактуру, и я «вывалилась» в другой торговый ряд, где буквально наткнулась на небольшой раскладной столик, бедным родственником приткнувшийся под крышей богато украшенного ювелирного шатра. На столике на потертом темно-синем бархате были разложены мелочи вроде традиционных развалов «все по десять» на стихийных барахолках у удаленных СтаПортов: брелоки, кольца для салфеток, запонки, подвески, кольца, серьги и разнообразные зажимы, подставки и держатели, закладки и странные штуки, предназначение которых было мне совсем неясным. Продавец за прилавком был еще моложе, чем тот, у которого Сай купил мне кошелек, – этот был совсем подростком, угловатым, неловким, с только пробивающейся растительностью на лице, да и товар его словно терялся на фоне благородного блеска закрытых витрин и яркого многоцветного обилия дешевой бижутерии, развешанной для привлечения внимания. Но я уже увидела то, что так долго искала: небольшой изящный брелок в форме птички – ажурные переплетения блестящей тонкой проволоки, синий камушек глаза – ничего лишнего. Я задумчиво покрутила брелок в руках.