Повседневная жизнь Испании Золотого века - Марселен Дефурно

В большинстве домов, даже буржуазных и аристократических, не было специальной столовой. Блюда подавали на маленькие столики в гостиной. В Кастилии, и особенно в Андалусии, где арабское влияние все еще было очень сильным, было принято, чтобы только мужчины садились за стол, женщины же и дети садились вокруг стола на корточки, опираясь на подушки. С полуденной трапезой справлялись быстро, и после сиесты, которая считалась правилом даже зимой, муж обычно оставлял дом, чтобы заняться своими делами и предаться любимым развлечениям, поскольку общественная жизнь мужчины разворачивалась большей частью — как это и сегодня происходит в средиземноморских странах — вне семьи.

Женщина оставалась дома, присматривала за детьми или занималась мелкой работой — шила, вышивала, реже читала какую-нибудь религиозную литературу или роман. Визиты подруг иногда нарушали это монотонное существование: сидя на коврах, женщины болтали о пустяках, моде, любовных приключениях, пили неизменный в этих случаях шоколад или жевали кусочки ароматической глины (bucaro), которую привозили из испанских колоний в Америке и которую женщины так любили, что, как сообщает нам мадам д’Ольнуа, их духовники иногда велели им в качестве покаяния воздерживаться от нее в течение одного дня…

Случалось, что под окнами дома раздавались звуки гитары или другого музыкального инструмента. Вошло в обычай исполнение серенад претендентами на руку девушки, уже получившими ее согласие. Но исполнителем мог оказаться и просто «кавалер», который хотел засвидетельствовать свою пылкую любовь даме своей мечты и который в окружении музыкантов, специально нанятых по этому случаю, ожидал от нее, в обмен на такое выражение чувств, взгляда, улыбки или нежного слова через решетку, отделявшую его от возлюбленной. Подобные дерзости были небезопасны, поскольку, если мужья следили за своими женами, то братья не менее ревностно относились к репутации своей сестры, как мы можем судить по неприятности, случившейся в 1619 году с герцогом де Сесса, о чем рассказал один из его современников: герцог прогуливался в полночь (это было в июле) по небольшой мадридской площади в сопровождении маленького пажа-мулата, который пел, аккомпанируя себе на гитаре. Из окна соседнего дома какой-то голос попросил музыканта сыграть одну мелодию, что тот и сделал с разрешения своего хозяина. Провидению было угодно, чтобы мимо как раз проходил герцог де Макведа, сестра которого жила на этой площади. Разъяренный, он вошел в дом за подмогой, и пока его люди разбивали гитару о голову пажа, сам он накинулся на герцога де Сесса — не узнав его — и одним ударом рассек ему всю правую сторону лица.{180}

* * *

Воспитанием девушек особенно не занимались, а многие отцы семейств, подобно мольеровскому Арнольфу, полагали, что образование — источник распутства. Несмотря на это, встречались и образованные женщины. Некоторые из них считали, что разбираются в литературе и философии, и иногда собирали у себя дома маленькие литературные кружки, где употреблялись все изящные фигуры языка, которые поэзия той поры ввела в моду. В своей комедии «С любовью не шутят» Кальдерон вывел некую женщину по имени Беатриса, которая напоминала одновременно «Странных жеманниц» и Белизу из «Ученых женщин»: она не могла запятнать свои уста вульгарными словами, называла свою служанку «famula», защищала свои руки посредством «quirotheques» и смотрелась исключительно в «волшебное стекло», чем привела в ярость своего отца Альфонсо: «Я найду управу; довольно учения, довольно поэзии; у меня чтобы не было больше книг на латыни, которой я не понимаю. Для женщины хватит и часослова. Пусть научится вышивать, штопать, шить, а учение оставит для мужчин. Запомни: я тебе голову оторву, если услышу, что ты называешь что-то не своим именем!»{181} Кеведо высмеивает претензии своей «ученой, изъясняющейся по-латыни». Неисправимый женоненавистник — и в то же время дамский угодник, — он считает их попыткой компенсировать недостаток привлекательности за счет ума. «Отдайте должное их речам и знаниям, из-за которых место им в библиотеках, но не в сердцах».{182}

Но, естественно, сердечные хлопоты и, как следствие, заботы о красоте и моде одерживали верх над устремлениями ума, и туалетная комната (tocador) для многих женщин была главной в доме. В своем «Утре праздничного дня» Сабалета шутливо описывает приготовления красивой дамы, готовящейся к выходу и озабоченной тем, чтобы ее шарм был оценен по достоинству: «Она встает и входит в свою туалетную комнату в юбке и кофточке. Она садится на небольшую подушку, устраивается перед туалетным столиком, ставит по правую руку сундучок со всем, что требуется для наведения красоты, и вынимает оттуда тысячи принадлежностей. Пока она красится спереди, горничная полирует ее сзади…»

Пользование и даже злоупотребление румянами в женском туалете было не только отмечено писателями и путешественниками той эпохи, но и видно на портретах Веласкеса, неопровержимо свидетельствующих об этом. Не просто использовали румяна, но рисовали целую картину на лице, на плечах, на шее и даже на ушах. Свинцовые белила — называвшиеся soliman — представляли собой «основу для макияжа», на которую без всякой меры наносились розовые и красные румяна. «Они красят щеки в пунцовые цвета, — замечал Брюнель, — но так обильно, что кажется, будто они хотят не приукрасить себя, а загримироваться». Об этом же, но только еще беспощаднее, свидетельствовал Кеведо, говоря о женщине, «которая красила румянами свое лицо, точно двери кабака…». Губы также красили или покрывали легким слоем воска, который придавал им блеск. Для ухода за руками женщины пользовались миндальной пастой и помадами на основе свиного жира. Обильно пользовались духами, розовой водой, амброй, причем, если можно верить мадам д’Ольнуа, за неимением пульверизаторов их роль брали на себя служанки, набиравшие ароматную жидкость в рот и затем распылявшие ее сквозь зубы на лицо и тело хозяйки.{183}

Одним из наиболее примечательных элементов внешнего облика женщины были очки, вошедшие в моду в начале XVII века, в частности, благодаря Кеведо, который способствовал появлению обычая носить их — откуда и пошло название «кеведос», как иногда именовали очки. «Все их носят, без различия возраста и пола, молодые и старые, женщины преклонных лет и юные девушки, ученые и невежды, миряне и монахи. Размер очков зависел от общественного положения их обладателя: представители первой категории носили большие и широкие очки, привязывая их за ушами. Нет зрелища милее, чем вид молодых женщин, на носу которых красовалась пара очков, закрывавших им наполовину щеки, причем очки служили исключительно для красоты; они не снимали их целыми днями, хотя не занимались ничем, кроме болтовни, а некоторые расставались с ними, лишь отправляясь спать».{184}

Это была не единственная экстравагантность в женской моде — по крайней мере, в высших слоях общества. Правда, не следует забывать, что до конца старого режима женский туалет — как, впрочем, и мужской костюм — был тесно связан с социальным положением: достаточно посмотреть на «Прях» Веласкеса, одетых в блузки и юбки, мало отличающиеся от тех, что носят сегодня, чтобы убедиться, что платья, которые носили аристократки, позировавшие придворному художнику, были достоянием праздного меньшинства женщин, для которых забота о нарядах была основным занятием (и которым подражали «профессионалки», чей род занятий вызывал необходимость следовать самой последней моде).

В этой социальной среде отличительной деталью женской одежды был «гард-инфант» (guantainfante), представлявший собой, по словам Сабалета, «самую нелепую причуду, из-за которой желание выглядеть элегантной заставляло женщину падать». «Гард-инфант», огромных размеров фижмы, вошедшие в женскую европейскую моду в конце XVI века, представлял собой каркас, состоявший из обручей, корсетных костей, ивовых стержней и веревок, поддерживавших набивку, целью которой было «топорщить» от талии нижнюю юбку или скрывавшую ее «басконскую» юбку и платье, которое было сверху, придавая ему форму колокола. Эта форма подчеркивалась жестким корсетом, на который надевался полукафтан, который сжимал грудь и сужал талию, разделяя таким образом силуэт на две части. Чтобы усугубить деформацию женского силуэта, рукава расширялись от плеч, образуя «оборки» и «прорези», сквозь которые была видна пестрая материя, которая удваивала их зрительно, и заканчивались узко стянутыми запястьями, где часто присутствовала богатая вышивка. Платья, очень длинные, сшитые из тяжелых материалов — тафты, муарового шелка или парчи, полностью скрывали ноги, показывать которые считалось неприличным. На ногах носили кожаную обувь, а поверх нее был распространен обычай носить деревянные сандалии на очень толстой подошве с массивным каблуком из пробки, которые увеличивали рост, придавая обычно довольно невысоким испанкам видную стать, что скрадывало в какой-то мере расширение силуэта, создававшееся посредством guardainfante.