Абсолютное программирование - Сергей Петров

А ведь всего пять лет назад служил простым охранником в мелкой московской лавочке. Саньком звали, на побегушках подрабатывал. А теперь – «месье Александер, чего изволите?» Вот так-то, капитан запаса Александр Мельник.

Нет, конечно, простым охранником я никогда не был. И в запасе тоже не был. Такие, как я, служат Родине всю жизнь, обычно довольно короткую. Это мне еще повезло, что дотянул до тридцати шести. Наверное, не дурак оказался. И если работал охранником – значит, так приказали. И если убирал с дороги разную сволочь – значит, так нужно Родине. И если сейчас живу в Париже, и имею чудесную семью, и целый подъезд четырехэтажного дома в старом центре – моя квартира, значит, Родина хочет, чтобы я был готов выполнить любой ее приказ. Кстати, о приказах. Давненько она обо мне не вспоминала. Занималась, видно, чисткой от внутренних врагов. Так и форму можно потерять. Даже обрадовался условному звонку, чего никогда раньше за собой не замечал.

Я тщательно закрыл на замок дверь и спустился в скверик. В двух шагах, за обрезом переулка, шумел ночной Париж. Зима в этом году выдалась теплой, бесснежной, и некоторые ресторанчики так и не убирали открытые столики даже на ночь. И когда они спят, эти французы? Или это туристы? Черт их знает. Да нет, вроде, не сезон. Нет, все-таки туристы. Вон компания бюргеров горланит что-то по-немецки. А-а, да это болельщики. Большой футбол. Ну-ну.

Я повернулся спиной к гулякам и пошел вглубь переулка. Чем дальше я удалялся от пьяного шума, тем больше ночной Париж напоминал ночную Москву, какую я знал много лет назад. Сейчас-то она другая. Стада личных машин больше не оглашают спящие дворы воем сигналок. Только шаги патрулей отзываются эхом между темных слепых стен. Населения поубавилось. А оно и правильно. Дай свободу французу – он займется любовью. Дай американцу – будет делать карьеру. А нашему дали свободу, так он пошел воровать, и наворованное пропивать. Хорошо, нашлись умные люди, привели страну к порядку. Почистили от шелухи, добрались до ядра нации. Россия только так и может быть великой – через кровь и жертвы. И всегда так, во все века. Чуть правитель слабел, чуть легчал зажим, – и народ сразу распускался, и страна скатывалась в безвременье. А при великих правителях и Россия велика.

– Эй, папаша, ты не заблудился? Наркоту, что ли, ищешь?

Темный переулок. Четверо. Все белые, крепыши, бритоголовые. Кожаные куртки. Сейчас это модно, с легкой руки наших. Добровольные патрули, ходят по ночным улицам, чистят от всякой местной швали. Чего у нас не отнять, так это способности пускать в Европу моду на подобные штучки. Начинали с казачка, сапог и шинелей, а теперь вот до любви к общественному порядку доросли. Ну-ну, давайте поиграем, милиция сопливая.

– Да нет, парни, просто прогуливаюсь. Не спится что-то.

Луч фонаря уперся мне в лицо. Сразу стало неуютно: слепит, сложно контролировать поведение противника. Не люблю неясности.

– Погаси фонарь, парень. Я просто гуляю.

– Нормальные люди по ночам спят, папаша, а не гуляют. Документы есть?

Пока тип с фонарем заговаривает зубы, остальные потихоньку обходят с двух сторон.

– Какие документы? Что вы, ребята, я законопослушный гражданин. Я никому не мешаю. Я пойду лучше. Денег у меня тоже нет.

– Засунь свои вонючие деньги себе в задницу. Не нравишься ты мне. И акцент у тебя непонятный. Ты что, американец? Альберт, пощупай его, наверняка травка в карманах.

Так, пора действовать. Парни настроены порезвиться. Скучают, наверное, сейчас мало кто решается в эту пору отходить от центральных улиц.

Пока кольцо не сомкнулось, быстро делаю два шага назад. Альберт, здоровенный детина, суется справа в мою сторону, но реакция у него слабовата – меня в том месте уже нет. На долю секунды он загораживает меня от света фонаря, и этого достаточно, чтобы я нырнул в темноту.

– Я не американец! – кричу я себе за спину на бегу.

Мой побег действует на парней, как команда «фас» на гончих. Им сразу становится наплевать на мое происхождение, социальный статус, убеждения и наличие документов. Волки, одно слово. Почуяли добычу. Сейчас я им буду объяснять разницу между интеллектом и рефлексами.

Бегу, не особо торопясь, по знакомым улочкам. Сзади приближается топот четырех пар тяжелых «красноармейских» ботинок. Я мог бы уже раз десять юркнуть во дворы, затаиться, раствориться в ночи. Ночь – это мое время, а не их. Ниндзюцу было моим любимым предметом в Школе. Но я тоже охотник, и у меня тоже есть азарт. Только не слепой, как у этих подонков, а холодный и острый, как сталь древнего самурайского катаны.

«Вот он!» – слышу сзади, и топот ног учащается. Ближе всех носорогоподобный Альберт. Он у них, похоже, забойщик. Остальные отстали шагов на десять. Главарь бежит третьим, так и не выключив фонарь. Дурачок.

Когда пятерня Алберта уже готова вцепиться в мою куртку, я немного отклоняюсь вправо, немного приседаю и немного притормаживаю. Здоровяк, ничего не успевая сообразить, пролетает вперед, и оказывается слева-вверху, рядом со мной. Очень удобно из этой позиции вежливо прихватить двумя руками его скрипучий кожаный прикид и чуть-чуть подправить направление его безмозглого полета. Что я и делаю, дополнительно вытягивая грузное тело на себя, во исполнение закона сохранения момента. Наверное, дальше он так бы и крутился вокруг меня, как Солнце вокруг Земли в докоперникову эпоху, но на пути кирпичная стенка. Твердая. Кажется, слышу хруст его бритого черепа. А вот носил бы густую шевелюру, глядишь, и не такая бы тяжелая травма получилась. Но щупать пульс некогда: сзади еще трое.

Игра продолжается. Я расправился с Альбертиком так, чтобы у его друзей осталось впечатление несчастного случая. Оно и не трудно: кто может подумать, особенно в запале погони, что невысокий пожилой дяденька способен одним движением завалить такого кабана?

Очень кстати рядом темная подворотня. Прыгаю туда. С улицы слышен искаженный французским акцентом русский мат и грохот мусорных баков. Мимо подворотни, кувыркаясь по мостовой, пролетает разбитый фонарь. Кажется, главарь нарвался на тело Альбертика. Судя по воплям, погоня приостановилась, и прихлебатели пытаются достать драгоценного шефа из кучи бытовых отходов.

Возможно, у них есть оружие. Надо быть осторожным.

Нет, они все-таки полные кретины. Так врываться в подворотню с улицы, без разведки, без оценки ситуации, даже не осмотрев пострадавшего товарища! Придется наказывать.

Двое бегущих впереди пролетают мимо, а на пути у третьего вырастаю я. Все очень просто. Правая рука плотно зажимает нечто мягкое и болезненное в его паху, и без особого усилия дергает вперед и вверх. В это же время левая рука ложится ему на подбородок и задирает голову назад. Этого достаточно, чтобы тело сначала выровнялось в полете, а потом грянулось об асфальт спиной и затылком. На всякий случай добавляю ребром ладони по кадыку и выскакиваю на улицу.

Оставшиеся два болвана вырываются вслед, в надежде увидеть мою удаляющуюся спину. Вместо этого первый оказывается со мной лицом к лицу. В его руке нож, но не это главное. За ним маячит главарь, и у того короткоствольный револьвер. Скверно. Единственное мое оружие против двоих вооруженных головорезов – внезапность. Так не будем же расходовать ее зря.

Я подныриваю под нож и, продолжая движение, в полупадении, боком и присев, чтобы уменьшить площадь мишени, пропускаю мимо себя обоих противников. Напрасно я волновался – они полные валенки. Когда тот, что с ножом, останавливается и оборачивается, все уже готово к развязке. Я стою за спиной обмякшего главаря, левая рука держит его хрипящую гортань, а правая зажимает его правую руку вместе с револьвером. Мой указательный палец лежит на его указательном пальце, а тот на спусковом крючке.

Хлопает выстрел, и парень с ножом получает свой кусок свинца между глаз. Потом я веду главаря назад. Несчастный ничего не соображает. Наверное, это первая насильственная смерть, которую он видит в своей жизни. Альберт, лежа среди просыпанного мусора, жалобно стонет. Пуля прерывает его мучения, разбрызгивая по асфальту мозги. Дальше мы направляемся в подворотню. Там я расходую третью пулю.

Наконец, мы остаемся вдвоем. Сочащееся кислым дымком дуло замерло на уровне моих глаз у чисто выбритого виска парализованного ужасом человека. Если бы ты, дружок, не шатался по ночам по темным улицам, не светил добрым людям в глаза фонарем, не устраивал ночных гонок, да не таскал бы с собой пушку, был бы жив. А так – прости. У меня слишком много дел, и общаться с полицией некогда.

«Русский я, понял?» – тихо говорю я ему в хрящеватое юношеское ухо. Он с готовностью кивает, пытаясь послушанием спасти свою жалкую жизнь. Я быстро отстраняюсь, отклоняю ствол револьвера немного вперед, прижимаю срез дула к виску и давлю на указательный палец жертвы. Дело сделано. Максимум, что можно предъявить мне в качестве обвинения – это следы пороховой гари на руках. Но извините, господин судья, ваша честь, я известный завсегдатай местного тира. И потом, с чего это вы взяли, что я имею какое-то отношение к этому делу? Мальчишка рехнулся на идее русского порядка, перестрелял дружков за непослушание и застрелился сам. Свидетели моего присутствия при этом событии есть? Свидетелей нет. Отпечатки пальцев есть? Отпечатков пальцев нет. Ам сорри.