Испытание эриксоном - Джеффри Зейг

Я подумал, что мне следует предупредить ее, что у нее будет миниатюрная грудь: локоть описывал небольшую дугу. Я сказал дочери, что иметь миниатюрную грудь весьма приятно. Когда ты вырастешь, она не будет свисать до колен. Никогда не придется закидывать грудь себе за спину, чтобы вымыть грудную клетку.

А потом как-то раз я сказал, что должен извиниться перед ней. Если она выйдет замуж.и будет кормить ребенка грудью, ее груди приобретут средний размер и сожмутся до миниатюрного, когда она отнимет ребенка от груди. Она работала приходящей няней, и я видел, что ее локоть отходит уже гораздо шире. Теперь дочь вскормила собственных детей. У нее миниатюрная грудь, и я предвидел это, когда ей было десять лет. А когда ей было двенадцать, я знал, что у нее будет грудь среднего размера, если она забеременеет, а затем грудь сожмется. И теперь она верит мне, если я рассказываю ей что-то из области анатомии или физиологии.

Зейг. Бьюсь об заклад.

Эриксон. А многие ли наблюдают за тем, как люди ходят? Двигают руками, ладонями, локтями?

Я вспоминаю, как на призывном пункте собралась куча призывников. Они запрудили все пространство вокруг кабин, что весьма затрудняло психиатрическое исследование. Никто из призывников не хотел, чтобы его подслушивали. Я сказал: «Хорошо, ребята, постройтесь в одну линию». Один из них уныло поплелся в конец. Я пригласил его: «Водитель автобуса, заходите». И парень вошел. Он спросил: «Откуда вы узнали, что я был водителем автобуса?» Я объяснил: "Сколько раз вам приходилось кричать: «Проходите назад! Проходите назад! Проходите назад!» (Смеется.) Он улыбнулся: «Я так долго это кричал, но никто не слушал. Когда вы сказали, чтобы все построились, мне захотелось именно этого». Это просто здравый рассудок.

Я работал в медицинской школе, проводя психологические освидетельствования заключенных исправительных и пенитенциарных заведений Висконсина, в том числе и заключенных исправительного дома округа Милуоки. О преступлении мне известно многое. В течение четырнадцати лет я был консультантом при суде в Детройте. Вот почему я знал, как разговаривать с Питом: «Тебе нужна помощь. Ты – алкоголик. Ты – бывший зек. Ты работал ради выпивки, клянча еду и кров у своей женщины. Она слегла от этого, и ты бросил ее. Теперь ты просишь помощи. У меня на заднем дворе есть матрас. Оставайся там столько, сколько потребуется. Я дам тебе одеяло. Там есть еще водопроводный кран, ты сможешь получить холодные бобы». «Знаете, куда вы все это можете засунуть?» – ответил он и ушел. Он прошел много миль по палящему солнцу к своей женщине, а она сказала: «Убирайся. Я устала от тебя». И вот он вернулся ко мне.

Однажды в мой офис в Мичигане вошел человек. (Сравните толкование этого случая со знаменитой версией, описанной в Wilk, 1985.) Он сказал: «Мне 42 года. Мне принадлежит много рекордов в авиации. Я стал пить с 12 лет и только что вышел из трехмесячного запоя». Я спросил: «Чем вы занимались до этого?» – «Знаете, я только что протрезвел после очередного трехмесячного запоя. И пришел к вам, потому что вы – скандинав. Я – тоже. А один скверхед* может откровенно говорить с другим скверхедом. Сквер-хеды понимают скверхедов».

(Обращаясь к Зейгу.) Вам известно это выражение? «Эриксон» значит скверхед. Скандинав – это "скверхед ".

Я сказал: «Хорошо. Значит, вы были алкоголиком в течение тридцати лет и вам принадлежит несколько авиационных рекордов?» Он ответил: «Да, я – 22-й член Катерпиллер-Клуба („Клуба гусениц“)».

(Обращаясь к Зейгу.) Вы знаете, что это такое? Это когда вы находитесь в кабине самолета и предлагаете бортинженеру катапультироваться. Когда он совершает катапультирование, катапультируетесь и вы. И если вы выживаете, то становитесь членом Катерпил-лер-Клуба. Это было в его юности, когда ему еще не было и двадцати.

Мужчина сказал: «У меня есть альбом с газетными вырезками, там все истории моих авиационных рекордов». Я просмотрел их. Во время Второй мировой войны он был другом генерала Хэпа Арнольда в американских ВВС. Он летал в то же время, что и Хэп Арнольд. Он совершил один из первых межконтинентальных перелетов. Я не знаю, сколько состязаний он выиграл. А теперь жил за счет своих родителей, выходя из трехмесячного запоя, которому предшествовал другой трехмесячный запой.

Я заявил: «Во-первых, это не ваш альбом с вырезками. Вы просто заурядный пьянчуга и паразитируете на хороших людях, на хороших родителях и хорошей жене. Вы – бездельник: попрошайничаете, крадете и объявляете себя владельцем этого альбома. Человек, который устанавливал эти рекорды, был человеком, а вы определенно не человек». Через пару часов я дал ему шанс рассказать о том, что он собой представляет.

Я спросил его, как он обычно напивается, поскольку у алкоголиков есть определенная модель поведения. Он объяснил: «Я заказываю две кружки пива – по одной в каждую руку. Опрокидываю кружки в глотку и потом посылаю вдогонку виски». Эриксон сказал: «Выходите отсюда и – если вы еще мужчина – садитесь в свою машину. Поезжайте по Ливернуа-Авеню. Остановитесь у Миддл-Белт. Зайдите в таверну Миллстадт. Закажите две кружки пива». Он был вне себя от ярости. То, что я сказал, было страшно неприятно. Он покинул мой офис и грохнулся на лестнице.

Позже он рассказал, что остановился у таверны, заказал две кружки пива и взял их в руки. И внезапно осознал: «Я делаю в точности то, что велел мне этот сукин сын». Он рассказывал: «И вот, я их поставил на стол и с тех пор не выпил ни глотка. Даже то пиво не выпил. Я заплатил за него и просто вышел». Я ответил: «И что, теперь над вами засиял ореол? Вы так считаете? Вы же плутовали и дурачились целую неделю!» Он удивился: «Откуда вы это знаете?» Я объяснил: «Просто хорошо знаю алкоголиков». Затем я действительно сказал ему, что он собой представляет. И был прав. Все это произошло 26 сентября 1942 года.

В тот же день он отправился в центр Детройта и записался в спортивный зал. Он работал там каждый день, возвращая свою великолепную физическую форму. В ноябре его восстановили в ВВС, однако к полетам не допустили. Он был в чине капитана и хороший вояка. Он, бывало, звонил мне с авиабазы и говорил: «Я слабею». Однажды он позвонил и сказал: «У меня тут бутылка рома, что мне с ней делать?» Я сказал: «Приносите ее ко мне. Я приготовлю бокалы и лед. Выпьем ее вместе». Он пришел. Я поставил два бокала со льдом. Наполнил бокалы. Начал пить. Он воскликнул: «Ты, чертов мерзкий сукин сын! Ты будешь со мной напиваться!» Я спросил: «Разве не для этого предназначена бутылка рома?» Он бросил: «Пошел ты к черту!» и ушел.

В следующий раз он пришел и заявил: «Вы сказали мне, что каждый раз, когда я захочу пойти и выпить, вы пойдете со мной. Итак, моя машина у подъезда». Я согласился: «Прекрасно». Позвал Бетти и сказал ей, чтобы она не ждала меня и не беспокоилась. Я спросил: «Какой бар?» Он объяснил. Я сказал: «Прекрасно». Это было в Восточном Дерборне. Мы спокойно ехали в машине – две мили, три, четыре. Болтали о каких-то обыденных вещах.

В конце концов, он воскликнул: «Ты, сукин сын, ты это имел в виду, когда говорил, что поедешь со мной бар и напьешься?» Я сказал: «Да. Думаю, что смогу перепить тебя. Как бы то ни было, мы это выясним». Он пробормотал: «Черт тебя побери. Черт побери. Черт побери. Ты не будешь это выяснять». Повернул машину, и мы поехали домой.

Ему присвоили звание майора. Однажды вечером он пришел ко мне, поприветствовал меня: «Добрый вечер». А я ответил: «Добрый вечер, майор». Он улыбнулся: «Я проиграл пари. Я бился об заклад, что вы не заметите этого сразу».

Обычно он приглашал нас в городской офицерский клуб. Всегда заказывал хорошую порцию выпивки для нас с Бетти. Для себя – апельсиновый сок или молоко. Его снова допустили к полетам и послали в Пентагон – специальным пилотом для чиновников и конгрессменов.

Частенько он звонил мне из Вашингтона и говорил: «Мне нужно услышать ваш голос». И мы болтали о разнообразных вещах. Проходила неделя или три недели, прежде чем он звонил мне снова. Последний раз он выпил 26 сентября 1942 года. Он приехал к нам в гости в 63-м, с женой и ребенком. Повел нас поужинать, заказал выпивку для Бетти и для меня. Сам не выпил ни капли.

Помните? Он вошел и сказал: «Я такой же скверхед, как и вы». Он (кстати, его звали Боб) хотел, чтобы я говорил с ним откровенно. Я могу говорить откровенно. И обещал ему, что напьюсь с ним, как только ему захочется напиться. Пытаясь вовлечь меня в это, он струсил. Всю дорогу назад домой я смеялся над его трусостью. Я не хвалил его, я издевался.

Однажды, когда Хэп Арнольд вернулся из Европы, он вместе с ним и с другими высокопоставленными лицами нанесли визит в офицерский клуб. Боба попросили к телефону. В его отсутствие Хэп Арнольд налил спиртного в кока-колу. Боб вернулся и, ничего не подозревая, глотнул этой кока-колы. Хэп Арнольд был генералом, но Боб повернулся к Хэпу Арнольду и бросил ему в лицо: «Ты, вшивый сукин сын!» Он действительно взорвался. И Хэп Арнольд понял, что сделал нечто абсолютно непростительное. Непозволительно делать «ерш» из напитка завязавшего алкоголика. Хэп Арнольд извинился. Вообще-то, генералов не следует обзывать. (Смеется.) Однако Хэп Арнольд был достойным человеком и не боялся смотреть правде в лицо. С подчиненными в армии можно делать что угодно, но нельзя нарушать их естественных прав. Даже генерал Паттон понял, что нельзя оскорблять Частное и перед Частным следует извиняться. Подмешать спиртное в бокал завязавшего алкоголика – это, возможно, еще хуже, чем оскорбить Частное. После того, как Боб разобрался с Хэпом Арнольдом, он взял перекись водорода и прополоскал рот. Потом вычистил зубы. Это было ужасно.