Как пальцы в воде. Часть 2 - Виолетта Горлова

– А ведь мадемуазель Байю, кажется, собиралась выйти замуж? Ваша дочь упоминала об этом.

Не обращая внимания на вопрос Тодескини, мадам Сорель стала вынимать из пакета небольшие упаковки с конфетами, печеньем, орехами и шоколадом. Она внимательно рассматривала каждую коробочку, медленно читая надписи на них и сосредоточенно шевеля губами. Лицо ее просветлело от радости и вожделения. Довольно улыбаясь, Николь стала выкладывать эти упаковки на столешницу в каком-то определенном порядке, вероятно, пытаясь что-то построитьиз них построить. В конечном итоге плитки шоколада, упаковки с печеньем и вафлями, пакетики с орехами и другими сладостями образовали некое строение: то ли домик, то ли крепость.

Я боялся дышать, чтобы ее «шоколадно-ореховое нечто» не разрушилось. Вдруг тогда у нее случится истерика или припадок? Пожалуй, рановато я решил, что у Николь с головой все в порядке. К моей радости, да и не только к моей, Фрэнк тоже сидел, как мумия фараона, забальзамированная в сидячем положении, – «домик» обосновался на кремовой скатерти столешнице вполне устойчиво. Судя по всему, Николь нередко практиковалась в этом деле.

– Вы что-нибудь знаете об этом? – очень тихим голосом осмелился спросить Фрэнк.

Я думал, что женщина переспросит вопрос. Но, оказывается, она прекрасно помнила, о чем спрашивал Тодескини до момента создания ее «монумента».

– Тогда я подозревала, что моя несчастная сестра обманывалась насчет своего предстоящего замужества. Она ведь забеременела от того мужчины… – тяжело вздохнула Николь и мизинцем левой руки толкнула один из верхних «кирпичей». Шоколадный батончик «Баунти» упал на стол. Мадам Сорель взяла его в руку и, аккуратно сняв часть бумажной упаковки, откусила небольшой кусочек конфеты. Прожевав, она глубокомысленно изрекла: – Женщина всегда надеется на то, что ее любимый бросит все и станет строить семью именно с ней… Вот и Мишель, наверно, так думала… И я верила, когда сама забеременела. Но у нас город маленький, и все надо мной потешались. Да что там… – Она махнула рукой. – С кого теперь спрос? Сама виновата… я тогда была дурочкой и потаскушкой. Хотя, честно говоря, я-то и сейчас точно не знаю, кто отец Полин. Да Бог с ним. Спасибо ему за нормальную дочь.

– Так жених, вернее, любовник вашей сестры был женат? – перебил я ее речь, чтобы вновь вернуть оплакивающую свою судьбу Николь к нужной для нас теме.

– Этого я не знаю. Я вообще его не знала. – Пожала она худыми плечами. – Но то, что он был – это точно. – Странность этой фразы заставила нас с Фрэнком недоуменно переглянуться. Но Николь, по-видимому, это тоже поняла, поспешив объяснить:

– Я имею в виду, что у Мишель был конкретный мужчина, от которого она забеременела, а не так как я. – Вновь нахмурив чуть заметные ниточки бровей, женщина досадливо поджала губы. Поняв, что мадам Сорель подразумевала под «конкретным «мужчиной, я спросил:

– Неужели Мишель вам ничего не рассказывала о нем?

Женщина вспыхнула и гневно посмотрела на меня, казалось, еще немного-и она запустит в мое лицо упаковкой с кешью, которую держала в руках, но Николь все же сдержалась, и, подозреваю, не меня ей было жалко.

– Вы думаете: мы часто виделись с ней? Она же презирала меня, наших родителей, да и многих других! Очень ей было интересно со мной откровенничать! Как же! За все время после своего отъезда в Париж сестра соизволила приехать домой только пару раз, чтобы, наверно, похвастаться передо мною.

– А чем же? – тихо и даже вкрадчиво спросил Фрэнк, по-видимому, опасаясь летящих плиток шоколада, с которыми теперь стала забавляться эта, почти «нормальная»(?!), женщина с мастерством заправского жонглера.

– Да этим же… беременностью, – почти равнодушно, тусклым голосом ответила Николь. Мне стало понятно, что состояние ее нервной системы, быстро миновав стадию возбуждения и агрессии, перешло в стадию безразличия. Но, я полагал, что возможен и обратный процесс. Судя по всему, эта милая дама и сама не подозревала о многогранности своей натуры. И будто бы в продолжении моей мысли, мадам Сорель добавила:

– Мишель знала от кого ждет двойню. И родственница этого мужчины помогла нам с Полин. Я каждый день молюсь за ее здоровье, – монотонно и безразлично поведала Николь и принялась за вино, похоже, решив, что она заслужила поощрение.

Я замер, можно сказать, окаменел, даже в большей степени, нежели «мумия» Тодескини. Некоторое время мы с Фрэнком пребывали в состоянии такой «стабильности». Не обращая на нас никакого внимания, мадам Сорель распотрошила содержимое упаковок и увлеченно стала раскладывать на потемневшей от шоколадных крошек скатерти симпатичную мозаику из разноцветных конфет и орехов… Не приходилось сомневаться, что не только Мишель относилась к творческим натурам. Я посмотрел на Фрэнка, он – на меня.

– Ты понял? – мысленно спросил я его.

– Я похож на глухого? – также, не раскрывая рта, «ответил» Тодескини.

– Двойня-это просто роскошный вариант!

– Кристель и кто? А если «кто» умер?

– Будем надеяться, что нет. Я уверен, что «кто» жив, и даже подозреваю, «кто есть кто»!

– Гонишь!

– Отнюдь, я просто гений, – скромно, хорошо, что мысленно, парировал я.

– А что с тем мужчиной? – спросил вслух Тодескини, обратившись к Николь, оторвавшей у «животного» на столе (то ли собаки, то ли кошки) коричневое «ухо». Похрустев миндалем в шоколаде, она почти радостно ответила:

– Он умер… от горя, наверно. Сразу после Мишель. Вот какая была чудесная любовь… Как в кино.

– А что с случилось с двойняшками? Это были девочки? – пристально глядя в темные глаза женщины, спросил я.

– Двойняшки? – удивилась она. Нет, их было больше, то ли трое, а может, и четверо… как в пословице.

– В какой пословице? – очумело спросил Фрэнк.

– Четыре баптиста и собака, – улыбаясь, сказала Николь. – Или их было трое в лодке, но без собаки?… Не помню, я же вам говорила, что у меня не все в порядке с головой… И понять по ее лицу-шутит ли она или говорит серьезно – не представлялось возможным. Но, подозреваю, мадам Сорель издевалась над нами.

Некоторое время мы молчали, приходя в себя. А вот наша шутница время даром не теряла. Ее взгляд из вполне нормального и доброжелательного вдруг превратился в колючий и жесткий. Карие радужки впалых глаз превратились в черные, горящие злобой, провалы. Мне вдруг показалось, что еще немного, и эта щуплая, маленькая женщина превратиться на наших глазах в хищную птицу, этакую гаргулью, но прошло время, а ужасного превращения не случилось. Я посмотрел на Тодескини: тот выглядел вполне нормально.

– Так что все-таки произошло с детьми вашей сестры? – вежливо поинтересовался он.

– А не было никаких детей, – ухмыльнулась мадам Сорель. Конечно, она врала и даже не пыталась выглядеть правдивой. Допив вино, женщина сказала: – И я уже устала от вас. А если вы меня снова будете донимать своими глупыми вопросами-я пожалуюсь главному поросенку, – не скрывая злорадства, произнесла она. – Мне нужно прогуляться. Можете мне составить компанию. Или вы уже все узнали, что хотели? – вполне спокойно спросила она, отведя свой потухший взгляд куда-то в сторону.

– Мы с удовольствием прогуляемся с вами, Николь. – Я встал и предложил ей опереться на мою руку. Радостная улыбка озарила ее посветлевшее, ставшее вдруг симпатичным, лицо.

Прогулка с Николь оказалась несколько странной: женщина что-то бормотала себе под нос, и как я не напрягал свой слух-ничего связного расслышать мне не удалось. Но мне удалось вытянуть из женщины примерный портрет мадам Виар и, судя по некоторым штрихам, Незнакомка из ресторана была похожа на это описание.

Проводив нашу даму до жилого корпуса, мы беспрепятственно вышли из ворот и направились по парку, за пределами которого оставили наш автомобиль.

По пути мы делились нашими впечатлениями от разговора с Николь, и почти во всем мое мнение совпадало с мнением Фрэнка. Безусловно, женщина имела психические отклонения и если бы она находилась «на свободе»– вероятно, в большей степени могла бы злоупотреблять алкоголем, поэтому такой комфортный, хотя и несколько навязчивый, присмотр ей все же был необходим. Наши общие выводы сводились к тому, что, в принципе, и не требовало особых умственных усилий: Николь нам говорила правду во всем, за исключением того, что ребенок Мишель умер сразу после рождения. Мы полагали, что сегодняшний спектакль в клинике был срежиссирован мадам Виар, но прошел с некоторыми шероховатостями: актерские способности доктора Паскаля явно не дотягивали до уровня мастерства мадам Николь. Теперь нам стало понятно: лицедейство в крови у всех членов семьи Сорель, только явить миру свой талант удалось лишь Мишель; хотя Полин еще молода и у нее есть шанс прославиться на этом поприще. Но, подумав, мы пришли к выводу, что Николь в целом не играла, а только в последнем «акте», после нашего вопроса о возможных детях Мишель, ее злость и агрессия была даже искренней. Но мы-то почти(?) знали, что дочь актрисы жива, и тест на ДНК Кристель и Николь или Кристель и Полин должен подтвердить их родственную связь. В общем, Фрэнк решил, что мы зря организовали эту поездку, а я спорил с ним до хрипоты. Он утверждал, что разговор с мадам Сорель был практически безрезультатным: то, о чем она нам сообщила-мы и сами предполагали. Я ему ответил, что подтверждение наших подозрений уже сделали нашу поездкой плодотворной. С этим он, конечно, согласился. Но Тодескини продолжал настаивать на том, что женщина сознательно нас дурачила, упомянув двоих детей Мишель Байю. Я же считал эту невероятную новость правдой, и даже более того – одной из самых значительных, на которую мы могли только рассчитывать.