Кураж - Илья Туричин

Опилки чуть пружинили под ногами, глушили шаги, и ребята летели над манежем бесплотными тенями.

Павел догнал брата и хлопнул его по спине.

Петр остановился.

– Ты что?

– А ты что?

И они начали свою знаменитую драку, которая так прославила их среди мальчишек во всех школах, где они учились.

Киндер, не понимая, что происходит, залаял.

Павел поймал его, сжал руками пасть.

Они надели сырые ватники на разгоряченные тела.

– Пойдем поглядим, - предложил Павел. - Может, сторож пришел?

Они вышли через главный вход наружу, увидели у калитки старика с клюкой и побежали к нему.

Старик обернулся на стук шагов, нахмурился сердито.

– Вот я вас, хулиганы!

Он не признал в грязных мальчишках всегда таких вежливых и чистеньких артистов.

– Дяденька, это ж мы! - воскликнул радостно Павел.

– Лужины, - уточнил Петр.

– Помните, мы на лошадях скакали?

Филимоныч смотрел на них во все глаза. Точно. Они. Господи!

– Да где ж это вы так… исчумазались?

– В дороге. Все пешком да пешком. По лесу. По грязи, - захлебываясь, объяснил Павел.

– А Флич-то вас ждет вон сколько времени. Уж не чаял в живых увидеть.

– Флич!… - воскликнул Петр. - Где он?

– У меня на квартире живет. Вот уж обрадуется! Сей минут к нему и пойдем. Вот только калитку запру.

Он завозился с замком, никак не мог просунуть дужку в кольца. Руки не слушались. И только повторял:

– Сей минут… Сей минут…

Это надо же! Пришли мальчишки в цирк. Словно лошади в родную конюшню.

Наконец замок щелкнул.

Филимоныч схватил мальчишек за руки, чтобы опять куда не исчезли, и повел домой. Дома он бесцеремонно втолкнул их в комнату.

Увидев братьев, Флич остолбенел, глазам своим не верил. Потом схватил сразу обоих в охапку, прижал к себе, забормотал что-то бессвязное.

Как он терзался, что упустил их, не догнал, не нашел. Не было ему покоя все эти длинные дни и ночи. Он не боялся за себя. Если надо - он готов умереть. Но мальчики во что бы то ни стало должны выжить в этой ужасной войне! И вот они снова здесь. С ним.

– Совсем придушил мальцов, - сердито пробормотал Филимоныч, а глаза его блестели, и он то и дело проводил по ним ладонью и шмыгал носом. - Их же отмыть надо. Накормить.

– Совсем голову потерял, - Флич отпустил братьев, отстранился. - Что за вид?… Откуда эти ужасные ватники? А ну, быстренько… Стойте! - он вдруг схватился обеими руками за голову. - Гертруда!… Она ж не знает… Она ж…

– Да не мельтешись ты, Яков. Куда ты таких поведешь?

– А мама… Мама здесь? - спросил Павел.

Ах, как трудно притворяться. А надо, надо. Как велел Алексей Павлович. Только маме можно сказать правду.

– Здесь. Все хорошо. Она… - Флич замялся. - У нее такие обстоятельства.

– Что-нибудь случилось? - испуганно спросил Петр.

Если бы Флич сейчас был поспокойнее, он бы заметил, что испугался Петр понарошке. Но Флич был взволнован, потрясен, обрадован и огорчен разом.

– Мама вроде директора в гостинице. Но вы про нее худо не думайте. Ей деваться было некуда. Пришлось согласиться.

– Вроде директора? - повторил Павел недоуменно.

– Она сама вам все расскажет… Да скиньте вы эти ужасные ватники!

10

Гертруда Иоганновна, несмотря на раннее утро, уже успела спуститься вниз, на кухню. Осмотрела свиные туши, что привезли вчера. Строго выговорила поварихе за просыпанный на пол сахарный песок.

Потом прошла в ресторан, где несколько офицеров, живущих в гостинице, жевали холодное мясо, запивая пивом.

Поговорила с буфетчиком, забрала выручку и поднялась к себе. Деньги заперла в маленький железный ящик, появившийся недавно возле стола в углу. Собралась было заварить себе крепкого чаю, но в дверь постучали.

– Войдите.

Колыхнулась портьера, и в комнате появился обер-лейтенант Фридрих фон Ленц, тщательно выбритый, с алыми гвоздиками в руке. Запахло дорогим одеколоном.

– Доброе утро, фрау Гертруда. Извините за ранний визит. Боялся вас не застать.

– Здравствуйте, господин обер-лейтенант. Чем могу быть полезна?

– Нет, нет, я не по делу. Это я хотел бы быть полезным вам. - Он протянул ей цветы. - Мой друг штурмбанфюрер Гравес сказал, что вы предпочитаете красные.

– Благодарю вас. Но не стоило тревожиться.

– Помилуйте! Никакой тревоги. Цветы украшают и возвышают женщину. Разрешите присесть?

– Прошу, - Гертруда Иоганновна небрежно сунула цветы в вазу, всем своим видом показывая, что у нее нет большого желания беседовать с господином обер-лейтенантом.

Но Фридрих фон Ленц не обратил на это никакого внимания. Он чопорно уселся в глубокое кресло и, чуть склонив голову набок, молча смотрел на Гертруду Иоганновну.

Молчание начинало раздражать ее, и она предложила:

– Чаю?

– Спасибо, не откажусь. - Обер-лейтенант обвел взглядом комнату. - У вас здесь очень мило! Когда вы последний раз были в Берлине, фрау Гертруда? - спросил фон Ленц.

– В двадцать шестом году.

– О-о… Вы не узнаете свой родной город. Правда, сейчас он несколько потускнел. Война.

– Да. Война не красит города.

– Зато красит настоящих мужчин!

Гертруда Иоганновна покосилась на крест на его мундире.

– За что у вас крест?

– За Францию.

Чайник закипел. Гертруда Иоганновна разлила чай в чашки. Ей очень хотелось поскорее избавиться от надоедливого собеседника, а обер-лейтенант бесшумно помешивал чай ложечкой и рассказывал о лошадях в своем имении, поскольку узнал, что Гертруда Иоганновна была наездницей, а стало быть, знает толк в лошадях.

Наконец чай был выпит. Обер-лейтенант встал.

– Разрешите откланяться, фрау Гертруда.

– Всего доброго, господин фон Ленц.

Она не протянула ему руки.

Он поклонился, пошел к двери, открыл ее, но, словно что-то вспомнив, вернулся:

– Кстати, фрау Гертруда, не подскажете ли, где можно починить замок чемодана?

– Что? - оторопело спросила Гертруда Иоганновна.

– Я спрашиваю, не подскажете ли, где можно починить замок чемодана?

Не может быть… Чопорный обер-лейтенант Фридрих фон Ленц!… Совпадение?

Обер-лейтенант ждал.

Она заставила себя улыбнуться:

– В этом городе проще купить новый чемодан.

Фон Ленц кивнул и тихо сказал по-русски:

– Вот и хорошо. - Перешел на немецкий: - Вам, наверно, очень трудно?

Гертруда Иоганновна смотрела на обер-лейтенанта растерянно. Все так неожиданно, даже невероятно! Он улыбнулся.

– Вы думаете, мне просто принять вас за то, что вы есть на самом деле?

– Трудно, - тихо ответила Гертруда Иоганновна.

Он понял, что она ответила на первый вопрос.

– А я даже не немец по происхождению. Кончил немецкое отделение университета. Как мое произношение?

– Безукоризненно.

– Но чего это стоит!… Вы ведете себя очень правильно. Товарищи вами довольны.

– Но я ничего еще не сделала!

– Вы сумели сделать главное. Стать тем, чем вы стали. Эта война долгая. Ваша задача - оставаться фрау Копф. Товарищи вас найдут сами. В крайнем случае обратитесь к владельцу слесарной мастерской Захаренку. Конечно, под удобным предлогом. Вы эту мастерскую должны знать.

Гертруда Иоганновна кивнула.

– Пароль: "Не найдется ли у вас трех спиц для дамского велосипеда?" Ответ: "Смотря какой марки велосипед". Ответ: "Пензенского завода". Запомнили?

Гертруда Иоганновна снова молча кивнула.

– Остерегайтесь Гравеса. Он большой подлец. И берегите себя. Впереди тяжелая борьба. Позиция, которую вы заняли, ключевая, говоря языком военных. А мы все теперь военные. Штатских нет. - Он улыбнулся. - Ну, прощайте, фрау Гертруда. Мне было очень приятно познакомиться с вами, - обер-лейтенант взял ее руку, склонился к ней и поцеловал. - Прощайте.

– Прощайте, господин обер-лейтенант. И спасибо.

Он обернулся в дверях:

– Советую: не забудьте пожаловаться на мое нахальство штурмбанфюреру Гравесу. При случае.

11

Полк стоял на Красной площади.

Утро было холодным. В хмурое серое небо из-за белых крыш выскакивали юркие патрульные "ястребки", проплывали с гулом под самыми тучами и исчезали за другими мокрыми крышами. А гул оставался, далекий, невнятный.

И если бы огромный, полуопустевший, ощетинившийся противотанковыми ежами и надолбами настороженный город вдруг остановил свое напряженное движение и замер на минуту, он понял бы, что глухой гул - артиллерийская канонада, отзвук недальнего отчаянного боя за Москву.

Иван Александрович Лужин стоял во второй шеренге. Лицо его, как и лица его товарищей, было суровым и сосредоточенным.

Длинные разверстые пасти репродукторов разносили по площади негромкий голос Верховного Главнокомандующего.

Выстроившиеся на площади красноармейцы напряженно вслушивались.