Тьма внешняя - Владимир Лещенко

– Хорошо, – после короткой паузы ответил де Мервье, приняв наконец решение и при этом почувствовав странное облегчение. Ты получишь все, что просишь. Явишься послезавтра утром.

…Когда дверь за странным посетителем затворилась, де Мервье потер виски, отгоняя вдруг нахлынувшую головную боль.

* * *

…Голоса… Во сне я стала слышать неведомые голоса. Но то не голоса обычных людей, которые слышались мне прежде в сновидениях, а нечто совсем иное. Мой слабый дух воспринимает его как голос, человеку не принадлежащий – холодный, сильный и непреклонный. Голосов иногда бывает несколько, иногда один единственный… Они говорят мне что-то важное, чего-то требуют от меня, но, проснувшись, я не могу вспомнить этого, как ни стараюсь. Даже в самых глубоких снах я не вижу тех, кто говорит со мной, и даже не представляю – кто это может быть. Ничего, кроме смутных искаженных образов и тьмы. Единственное, что я чувствую наверняка – это властную, неумолимую волю, которая неотступно следит за мной и направляет мою жизнь. Высшие силы избрали меня для своих неведомых целей, и избежать предначертанного ими я не смогу.

* * *

Ля-Фер. Графство Артуа.

С верхней площадки главной надвратной башни Филипп де Альми наблюдал за обложившей город чернью.

Осмелев за последние дни, враг кое – где придвинул свои порядки к стенам Ля-Фер на расстояние, чуть превышающее дальность полета стрелы. Пахло гарью: в тупой злобе осаждающие три дня назад спалили предместья, когда окончательно стало ясно, что город с налету не взять. Проскакало десятка два всадников – что-то новое, раньше конницы в их лагере заметно не было.

Насколько он мог разглядеть, бунтовщики были заняты делом – сколачивали из досок большие щиты-мантелеты, ставили их на тележные колеса и вязали штурмовые лестницы. Поодаль сотни полторы бунтовщиков тренировались с уже готовыми лестницами, быстро приставляя их к закопченным стенам церквушки и взбираясь наверх. Они и не думали скрывать свои намерения.

Ветер приносил обрывки песен, но расстояние не позволяло разобрать слова.

Все почти так же, как вчера и позавчера.

Некогда мощная цитадель, последний раз Ля-Фер пережил осаду пятьдесят лет назад. Крепость и сегодня могла успешно обороняться от десятикратно превосходящих сил, а до того, как алхимики, не иначе по адскому наущению изобрели порох, была почти неприступна. Даже при нынешнем слабом гарнизоне взять ее было весьма затруднительно.

Семь башен, построенных еще на фундаментах римского форта, высокий, пусть и несколько оплывший вал, только недавно углубленный ров, куртины серого гранита с навесом из мореного дуба, обитого медью, способного противостоять огню, и с надежно защищенными амбразурами. Сводчатые, тоже еще римской кладки, подвалы, хранили съестные припасы, которых должно было хватить надолго, даже принимая во внимание беглецов, заполонивших город. Двадцать четыре камнемета готовы были засыпать тяжелыми булыжниками нападавших. На двух угловых башнях были установлены пушки, и пороха для них было вполне достаточно. Одним словом, крепость имела все, что нужно для обороны, за исключением одного – солдат. Даже поставив в строй горожан, командовавший обороной шевалье Антуан дю Шантрель с трудом набрал людей на две смены караулов. И осаждавшие прекрасно знали это.

Мятежники уже дважды за последние одиннадцать дней ходили на приступ. Первый раз они пытались ворваться в ворота под видом прорывающегося подкрепления, но их уловка была без труда разгадана.

Происшедший три дня назад второй штурм был подготовлен куда как основательней. Заранее заготовленными фашинами осаждающим удалось завалить в трех местах ров и приставить к стене длинные лестницы. Они яростно кидались на стены, и некоторым удалось даже взобраться на бастионы но, к счастью, их очень быстро отогнали камнями, смолой и кипятком.

В тинистой воде рва до сих пор плавали обваренные утопленники, и вороны, усевшись на них, клевали мертвечину. Поминутно раздавалось довольное карканье.

Филипп спустился вниз, миновав кордегардию, на пороге которой сидели, о чем-то вполголоса беседуя, латники с красным от недосыпания глазами.

Возле крепостной стены под наскоро сооруженными навесами расположились крестьяне с окрестных ферм – пощады от разнузданных бунтовщиков не было никому. Слышался детский плач, легкая перебранка. В разноголосицу мычала и блеяла скотина, которую бедолаги успели увести с собой.

Со стороны арсенала раздавался грохот и лязг – каменщики без устали тесали каменные ядра для бомбард и катапульт, там же кузнецы, колотя по наковальням, рубили собранное по всему городу железо на картечь.

Он прошел мимо старинного, еще римского склепа, на трещиноватых мраморных плитах которого можно было рассмотреть полустертые изображения сатиров и нимф. Из-за дверей тянуло сладковатым запахом тления – туда сносили трупы. Правда, их было, слава Иисусу, немного – за все время осады город потерял меньше шести десятков человек, среди которых было только двое рыцарей.

Путь его лежал к монастырскому подворью, под гостеприимным кровом которого нашла прибежище его спутница.

Привратник равнодушно кивнул рыцарю – он уже знал его. Во дворе немолодая толстая монахиня раздавала беженцам жидкую похлебку, разливая ее из чугунного котла.

Филипп поднялся по ступенькам крыльца. За дверью лежали и сидели на полу человек тридцать. Тихонько всхлипывали дети, стонал в забытьи раненый.

Он нашел Хелен в самом дальнем углу, где несколько женщин рвали холст на бинты и щипали корпию.

– Хелен! – начал он, – я хочу поговорить с тобой…

– Я уже говорила вам, рыцарь де Альми, что не могу выйти за вас замуж, – нарочито равнодушно произнесла девушка, подняв глаза от куска полотна.

– Кости Христовы! – вспылил он. – Меня, может быть, завтра убьют!

– Я не могу стать твоей женой, – повторила Хелен. По лицу ее было видно, что ее душу раздирают противоречивые чувства.

– Ты из-за отца? – устало спросил Филипп. Хелен кивнула. – Я видел своими глазами, как он погиб, я ничем не смог бы помочь…

– Ты говорил тогда, что не видел, как он умер, и вообще не видел его, – негромко произнесла Хелен, всхлипнув. Филипп в очередной раз проклял себя за невольную ложь.

– А моя мать и сестра? – продолжила она, вытерев тыльной стороной ладони покрасневшие глаза.

– Я бы все равно не успел, – пробормотал Филипп, отводя взгляд.

Что он еще мог сказать? Что едва ли не половина жителей Вокулера была вырезана взявшими город мужиками, или погибла в огне, после того, как случайная стрела со стены легко ранила Дьяволицу в руку? Что бальи поджарили заживо на главной площади, а все городские колодцы доверху забили трупами? Что если бы не он, она была бы наверняка давно мертва?