Путь человечества. Истоки богатства и неравенства - Одед Галор

более благоприятным для возникновения цивилизованности и просвещенности, чем наличие нескольких соседних и независимых государств, связанных друг с другом посредством торговли и политики. Соперничество, которое естественно возникает среди таких соседних государств, является очевидным источником совершенствования. Но то, на чем я главным образом настаивал бы, состоит в следующем: такие ограниченные территории мешают разрастанию власти и авторитета[264].

В таких централизованных цивилизациях, как Китай и Османская империя, правительства имели силу сдерживать технологическое и культурное развитие, которое угрожало интересам элит. В Европе, однако, изобретатели и предприниматели, встречавшие сопротивление, могли просто переехать в соседнюю страну, где монарх не пренебрегал технологическими, коммерческими и организационными революциями, которые могли подписать его режиму смертный приговор.

Финансирование плаваний Христофора Колумба в Америку проливает свет на природу этой конкуренции. Сначала Колумб обратился к португальскому королю Жуану II, который отказался финансировать экспедицию на запад, полагая, что разумнее пустить средства на укрепление португальского маршрута на юг и на восток в обход Африки. После этого Колумб попытал счастья в Генуе и Венеции и отправил своего брата в Англию, чтобы тот выяснил, не захочет ли король Генрих VII выступить спонсором плавания. Лишь тогда Колумб обратился к королеве Изабелле I Кастильской и ее мужу Фердинанду II Арагонскому. Поскольку Испания уже отставала в гонке за прокладку прямых торговых путей на восток, Колумб сумел убедить королевскую чету оплатить экспедицию на запад с целью найти путь в Индию. Монархи не только спонсировали плавание, но и дополнительно содействовали коммерческому успеху путешествия, дав Колумбу разрешение на получение части предполагаемой прибыли.

Влияние политической конкуренции также становится очевидным при сравнении исследовательских и грабительских экспедиций европейцев, подпитываемых конкуренцией, со скромными морскими вылазками китайских династий. В начале XV века китайский императорский флот пришел в Южную Азию и Африку на кораблях, которые были в несколько раз больше Колумбовых. Тем не менее, когда профлотские фракции потерпели поражение во внутренней борьбе за власть, которая охватила китайский императорский двор в середине столетия, Китай разрушил собственные верфи и корабли и запретил океанские плавания на большие расстояния.

Позднее внедрение печатного станка в Османской империи служит еще одним примером того, как отсутствие конкуренции губит технический прогресс. По некоторым данным, в 1485 году османский султан издал указ, запретивший использование печатного станка с подвижными литерами для арабской вязи, попытавшись таким образом развеять опасения влиятельной религиозной элиты, не желавшей утратить монополию на распространение религиозной мудрости, и в меньшей степени писцов, которые пострадали бы от конкуренции[265]. Лишь в 1727 году, после нескольких столетий использования устаревшей печатной технологии, османы разрешили открытие первой арабоязычной типографии. Впрочем, и она существовала под строгим контролем, и в последующее столетие было выпущено лишь несколько сотен книг скромными тиражами[266]. Такое ограничение может быть одной из причин, почему в начале XVIII века уровень грамотности в Османской империи составлял всего лишь от 2 % до 3 % от общей численности населения[267].

Конкуренция в Европе способствовала формированию культуры инноваций и институциональной адаптации, ярким примером которой служит протестантская Реформация. Предприниматели предлагали свои идеи в разных странах, а инженеры, физики, архитекторы и искусные ремесленники перемещались по континенту в поисках экономических возможностей[268]. Мусульманские халифаты при Аббасидах (750–1258) и Китай в период династии Сун (960–1279) также пережили период инноваций и интеллектуальных успехов в математике, астрономии и инженерии, но эти тренды в итоге не просуществовали долго. В Европе же с началом эпохи Возрождения такие культурные изменения закрепись и помогли Европейскому континенту и его культурному кузену, Северной Америке, на полтысячелетия занять место в авангарде технического прогресса и удерживать его вплоть до последнего времени. В текущую эпоху глобализации конкуренция, которая подпитывает инновации, уже носит не внутриевропейский, а межконтинентальный характер: Европа против Северной Америки, против Юго-Восточной Азии.

Но откуда взялась эта политическая раздробленность? Почему Европа была децентрализована и характеризовалась конкуренцией между относительно небольшими державами, в то время как огромные регионы Азии контролировались монолитными мегаимпериями? Согласно теории гидравлического государства, выдвинутой немецко-американским историком Карлом Виттфогелем, эти различия объясняются тем, что европейское сельское хозяйство в основном зависело от дождей, а регионы у великих рек Китая освободились от этой зависимости, построив сложную сеть плотин и каналов, обеспечение работы которой требовало значительной степени политической централизации[269].

Другие теории непосредственно ссылаются на ландшафт регионов. Такие грозные лидеры, как Гай Юлий Цезарь, Карл Великий и Наполеон, захватывали огромные территории на Европейском континенте, но эти победы меркли в сравнении с успехами их современников в Китае, что отчасти объяснялось географическими факторами: если реки Янцзы и Хуанхэ позволяли китайским императорам связывать плодородные регионы, то великие реки Европы Рейн и Дунай были гораздо меньше и давали будущим гегемонам лишь ограниченную возможность соединять отдельные районы между собой. Кроме того, Пиренеи, Альпы и Карпаты, а также Балтийское море и Ла-Манш представляли значительные физические препятствия для европейских завоевателей, обеспечивая многие европейские государства, включая Великобританию, Францию, Испанию, Швейцарию, Италию и Скандинавские страны, естественными барьерами от вторжения. Китайские горные хребты, напротив, почти не защищали от централизации имперской власти[270].

Еще одним географическим объяснением децентрализации Европы стала ее изрезанная береговая линия. Европейское побережье включает в себя множество заливов и полуостровов, на которых, например, находятся Италия, Греция, Испания и Скандинавия. Население этих полуостровов могло относительно легко защищать свои территории от захватчиков и оставлять торговые пути открытыми даже во время войны[271]. Кроме того, изрезанная береговая линия Европы стимулировала развитие продвинутых технологий морской торговли, закладывая основы для будущего бума торговли и стремительного роста благосостояния[272]. Побережье Восточной Азии, напротив, не имело таких полуостровов, не считая Корейского, на котором действительно сложилась самостоятельная культура.

Оглядываясь назад, мы понимаем, что в Средние века влияние географической связанности Китая на политическую централизацию было благоприятным и дало региону экономическую и технологическую фору. Но оно же имело прямо противоположный эффект накануне промышленной революции, когда конкуренция и культурная гибкость стали инструментами ускорения и использования преимуществ этого сдвига технологической парадигмы[273].

Противоречивое влияние географической связанности позволяет предположить, что на разных стадиях экономического развития общества могут выигрывать от разной степени связности. Когда технический прогресс идет относительно медленно, высокая степень географического единства, как в Китае, несмотря на прямо противоположное влияние на конкуренцию и инновации, позволяет централизованным режимам эффективно управлять огромными империями и стимулировать экономический рост, устанавливая верховенство закона и осуществляя вложения в общественные блага. Однако при ускорении технического прогресса более низкая степень связанности, несмотря на прямо противоположное воздействие на социальную сплоченность, упрощает возникновение конкуренции, инноваций и способствует процветанию. Таким образом, когда огромные