На дальних рубежах - Мельников Геннадий Иванович

Так началась долгая военная служба уссурийского казака Ивана Ивашникова. Поселили его в землянке, кольцо которых опоясывало затон. Населены они были мастеровыми стихийно возникшего заводика по сборке пароходов. Разобранные речные пароходики доставлялись из России на пароходах Добровольного флота во Владивосток, а потом в вагонах южной части Уссурийской железной дороги. Собирали их в Имане, поселке, где речка с таким же названием впадала в Уссури, и через который железная дорога из Владивостока проходила дальше, на Хабаровск. Отсюда они и разбегались по всему Амуру и его притокам. А пока Иван принялся за столярные работы, которых было множество на строящемся пароходике. Через неделю на пароход пришли еще трое казаков станицы Венюковой, с урядником Евстаховым во главе, беспокойным, лет за тридцать казаком, ужасно любившим покомандовать.

— Пароход будет баржи с грузом по реке таскать, а мы охрану нести от хунхузов, — разъяснил он то, что все уже давно знали. Видно было, что назначением он доволен — в рейсе по Уссури от Имана до Хабаровки и обратно станицы Венюковой не миновать, так что дома бывать надеялся он часто. В трех верстах от Венюковой находилась пристань Щебенчиха строящейся северной ветки железной дороги, грузу туда шло много… Да и новая форма прибавляла ему весу в собственных глазах — фуражка с желтым околышком и черной лентой, на которой золотыми буквами сияло «Амур. — Уссур. казачья флотилия», черный флотский бушлат и черные погоны, обшитые желтым кантом. И конь на пароходе не нужен — пусть дома работает.

Где-то он прознал, что капитан их парохода — бывший сахалинский каторжник, да к тому же политик, замышлявший убить самого государя-императора, о чем поведал, явившись поздно и дополняя к тяжелому духу сохнувших портянок запах ханшинного перегара и соленой черемши. Жизнь его с этих пор значительно усложнилась — и команды капитана исполнять надо, и боязно — как бы впросак не попасть, а вдруг каторжник-капитан чего не то скомандует. Приходилось дядьке Евстахову напрягаться. Он даже ходил куда-то советоваться и вернулся окончательно запутанный, но и явно важничающий от сознания своей значимости.

В мае пароход, подцепив на буксир пяток деревянных барж, принялся бегать по Уссури с грузами, доставляемыми из Владивостока, заходя во все станички, а чаще всего на пристань Щебенчиху. Река Уссури широкая, извилистая, с быстрым течением и обилием островков и проток. На нашем, правом берегу, расположились десятка два казачьих станиц, и деревушек пять на левом, китайском, Хотя там редко-редко виднелись и жалкие фанзушки в окружении ухоженных огородов, на которых постоянно копошились люди — мужчины, женщины ли — не разберешь: и те и другие в синей дабе и с косами. Косу полагалось носить и мужчинам в знак покорности маньчжурской династии императоров Китая.

— В запрошлом году эпидемия холеры была, — хмуро объяснил урядник Евстахов, — много людей унесла. Манз, — так он называл китайцев, — особенно. Голодно живут, первые кандидаты в покойники. Да и нашим досталось. В иных станицах до двадцати человек от заразы поумирало.

Иван стоял на руле, перебирал спицы, направляя пароход то вправо, то влево, следуя громким и четким командам капитана. Был жаркий летний день, река искрилась солнечными бликами, берега утопали в густой свежей яркой зелени. Благодать, кабы не оводы с зелеными макушками, с налета пробивающие даже рубаху.

Вдруг справа, из-за островка, вынырнула длинная шаланда под грязно-серым парусом. Видно было, как люди в шаланде заметались, явно не ожидая и не желая встречи с пароходом.

— Манзы, — сразу определил Евстахов и удовлетворенно крякнул. Он стоял здесь же, иногда сменяя Ивана на руле, а больше скрываясь от палящих лучей солнца и слепней в продуваемой свежим ветерком рубке. — Ишь, деру дают, не хотят встречаться. Да не хунхузы ли они? Очень уж суетятся. А шаланда, круто разворачиваясь под ветер, уходила в ту же протоку, откуда только что появилась.

«Ингода» славилась по всей речное системе тем, что ее, как лучший пароход, избрали для путешествия по Амуру пять лет назад недавно воцарившего императора Николая II, в то время еще наследника престола. Он, совершая кругосветное путешествие, возвращался через Владивосток и всю Сибирь в Петербург.

По Уссури и вверх и вниз ежедневно плавало довольно много казачьих лодок, гиляцких оморочек и китайских шаланд, так что разумных объяснений поспешного бегства шаланды не было, разве что они действительно боялись своего генерала.

Вечером, приткнувшись к пристани в Щебенчихе, они завели причальные концы на глубоко врытые в землю у берега палы и отправились в станицу, оставив на пароходе для охраны казака-первогодка, ровесника Ивана, с винтовкой и машиниста-домоседа.

Венюковая станица Ивану нравилась и расположением в излучине реки, и обилием зелени, и степенностью мужиков, и, главное, красотой девок. Вид у станицы был ухоженный, довольный, неторопливо-вальяжный. Венюковой станицу назвали по имени одного из первых исследователей края, Михаила Ивановича Венюкова. Весьма не одобрявший повальное пьянство среди городского и сельского населения, отнимавшее много времени и сил, необходимых для обустройства на новых землях, он велел построить на свои деньги в станице школу, но взял с казаков слово, что кабака они не заведут. Давно это было, лет двадцать назад, и казаки держатся, кабака не заводят, хотя по домам и пьют. Но с осени и до весны, по словам урядника Евстахова, ребятни в станице заметно прибавляется — кумовья из близких станиц присылают их в школе учиться и по хозяйству помогать. Да и зелени в Венюковой много, а то, как ни село, так даже садик редко кто заводит. На сей раз станица выглядела опустевшей. Не видно было постоянно игравших на улице малышей, не перекликались звонкими голосами хозяйки, не грелись на летнем солнышке старики в донашиваемых шароварах с желтыми лампасами, не плескались в обширных лужах посреди улицы утки и гуси, только серый бодливый козел с мордой аскета и ассирийской бородкой воинственно оглядел их полубезумными глазами, пригнул рога, готовясь к стремительной атаке, но передумал, трезво оценив численное превосходство противника, и, притворяясь к ним равнодушным, потянулся за поникшим от жары листиком березки.

— Эт-то чего они? — забеспокоился урядник Евстахов, заметно прибавляя шаг и сворачивая к крайнему дому.

Но тут из-за низкой об летнюю пору поленницы поднялись два чубатых немолодых казака и обрадовано и возбужденно заговорили разом:

— Вовремя, Матвей, ты подмогу привел. Мы здесь в засаде, караулим станицу.

— Да что случилось? — несколько успокоенный радостью казаков, спросил Евстахов.

— Хунхузов ждем. Вчера троих споймали. Глядим, еще с утра к лавке направились и ну закупать продуктов на цельный эскадрон. В каждой станице была лавка, владелец которой, как правило, китаец, торговал маньчжурским табаком, грубой китайской посудой, мукой, будой — китайским просом, желтыми курительными свечами, наподобие наших церковных, и пороховыми шутихами — любимейшим праздничным развлечением китайцев.

Отвел гостей урядник Евстахов к себе в избу. Хозяйка поснедать поставила, бутыль самогона на стол водрузила, но капитан Иван Павлович очень не одобрял питейное дело, велел убрать. Евстахов сперва заупрямился.

— Вы, — говорит, — на пароходе командуете, здесь моя изба.

Но видит, что его не поддерживают, и тоже пить не стал. Тут в избу зашел станичный атаман и разослал всех по трое на верхнюю и нижнюю окраины станицы — реку наблюдать, в случае чего бой принимать. Не знал он, с какой стороны хунхузы нагрянут. А Иван Павлович свечку в церкви своему угоднику затеплил и на пароход пошел быстрехонько. В работе истов был, знал ответственность.

Ночь прошла спокойно, если не считать, что мокрец и в полглаза вздремнуть не давал, заставлял чесаться и тихонечко материться. Здорово это помогает.

Утром подошел «Адмирал Чихачев» с охотничьей командой и поручиком Минаевым во главе. Команда небольшая — двадцать пять человек, а хунхузов, как выяснили к тому времени, много — больше сотни. Вот станичный атаман и отрядил всю молодежь в команду поручика Минаева, а пожилых казаков оставил станицу охранять. Местные парни из разведки утром вернулись и доложили, что верстах в пяти вверх по реке на китайском берегу у фанзы заметили необычное многолюдье и шум слыхали, однако ни шаланды, ни батов не приметили.