Последний из могикан - Джеймс Купер

– Нам следует быстро принять решение, – сказал Дункан, пользуясь переменой настроения своего начальника, чтобы перейти к самой важной цели беседы. – Не могу скрыть от вас, сэр, что лагерь не может долго продержаться, и с грустью прибавлю, что и в самом форте, по-видимому, обстоятельства немногим лучше: более половины орудий взорвано.

– А разве могло быть иначе? Часть пушек мы выловили со дна озера, другие ржавели в лесах со времени открытия этой страны, а третьи никогда и не были орудиями – безделушки, и только. Неужели вы думаете, сэр, что в этой пустыне, на расстоянии трех тысяч миль от Великобритании, возможно иметь хорошие орудия?

– Стены обваливаются, провизия начинает истощаться, – продолжал Хейворд. – Даже среди солдат замечаются признаки неудовольствия и тревоги.

– Майор Хейворд, – сказал полковник и повернулся с достоинством к своему молодому товарищу, – напрасно прослужил бы я полстолетия, поседев на службе, если б не знал всего, что вы сказали, и не понимал наших стесненных обстоятельств. Тем не менее мы должны помнить, что честь нашей армии и наша собственная еще не пострадали. До тех пор пока не истощится надежда на подкрепление со стороны генерала Вебба, я буду защищать эту крепость, хотя бы с помощью булыжников, собранных на побережье озера! Сейчас нам важнее всего увидеть письмо начальника форта Эдвард.

– Не могу ли я быть вам полезным?

– Да, сэр, можете. Вдобавок ко всем своим остальным любезностям маркиз де Монкальм просит у меня свидания на равнине между этой крепостью и его собственным лагерем, желая, как он говорит, сообщить нам кое-какие дополнительные сведения. Я считаю, неблагоразумно показывать ему чрезмерное стремление повидаться с ним, а потому хотел бы послать к нему вас, одного из высших офицеров, как моего заместителя.

Дункан охотно согласился заменить начальника на время предполагавшегося свидания.

Молодой человек получил необходимые наставления и ушел.

Дункан мог действовать только в качестве представителя коменданта форта, а потому торжественность, которая, без сомнения, сопровождала бы свидание двух начальников враждующих сторон, была отменена. Через десять минут после разговора с Мунро Дункан вышел из крепостных ворот под звуки барабанного боя под защитой маленького белого флага.

Дункана встретил французский офицер и с обычными формальностями проводил его до отдаленной палатки Монкальма. Французский генерал принял молодого посланца из вражеского лагеря, стоя посреди своих офицеров и темнокожей толпы туземных вождей, которые принимали участие в войне, каждый во главе воинов своего племени. Быстро окинув взглядом темную группу краснокожих и неожиданно увидев среди них злобное лицо Магуа, который смотрел на него спокойным, но пристальным взглядом, Хейворд остановился; невольно тихое восклицание сорвалось с его уст, однако майор быстро подавил свое волнение и обернулся к вражескому командиру. Монкальм уже сделал шаг к нему навстречу.

В тот период, о котором мы пишем, Монкальм был в расцвете лет и достиг зенита славы. Но даже в этом положении он был приветлив и столько же отличался вежливостью, сколько и рыцарским мужеством. Дункан отвел глаза от фигуры злобного Магуа и повернулся к генералу.

– Майор, – начал по-французски Монкальм, – я очень рад… Ба! Где же переводчик?

– Мне кажется, его помощь не нужна, – скромно по-французски же ответил Хейворд, – я немного говорю на вашем языке.

– Ах, я очень рад! – сказал Монкальм и, дружески взяв Дункана под руку, отвел его в глубину шатра, подальше от слушателей. – Я ненавижу этих мошенников: никогда не знаешь, как держаться с ними. Итак, – продолжал он, – хотя я очень гордился бы, если бы мне удалось принять вашего начальника, я счастлив, что он счел уместным прислать сюда такого отличного и, без сомнения, такого любезного офицера, как вы.

Дункан низко поклонился: комплимент доставил ему удовольствие, несмотря на героическое решение не поддаваться хитрым уловкам Монкальма. Монкальм помолчал мгновение, как бы собираясь с мыслями, потом снова заговорил:

– Ваш начальник – храбрый человек, вполне способный отбивать мои нападения. Но скажите, майор, не пора ли вам прислушаться к голосу гуманности, отложив доказательства вашей храбрости, которая и без того бесспорна? Ведь гуманность и храбрость в равной мере характеризуют героя.

– По нашему мнению, оба эти качества связаны неразрывно, – с улыбкой ответил Дункан. – Видя в отваге вашего превосходительства причины, возбуждающие храбрость, мы до сих пор еще не имели случая ответить вам гуманностью на гуманность.

В свою очередь, Монкальм слегка поклонился, сделав это с видом человека, привыкшего к лести и не обращающего на нее большого внимания. Подумав мгновение, он прибавил:

– Может быть, мои подзорные трубы обманули меня и ваши укрепления лучше выносят канонаду моих орудий, чем я предполагал? Вы знаете наши силы?

– Сведения, которые мы получаем, расходятся, – небрежно заметил Дункан, – но высшая цифра, доставленная нам, не превосходила двадцати тысяч человек.

Француз закусил губу и впился взглядом в лицо своего собеседника, точно желая прочитать его мысли. Но скоро с характерным для него присутствием духа он продолжал говорить, как бы подтверждая достоверность цифры, вдвое превышающей численность его войска:

– Нелестно для нашей бдительности, майор, что, несмотря на все усилия, мы никак не сможем скрыть численность нашей армии, а казалось бы, что это легче всего сделать в здешних громадных лесах. Мне сказали, что дочери коменданта проникли в форт уже после начала осады.

– Это правда, маркиз, но они совсем не лишают нас мужества; напротив – сами дают пример смелости и твердости. Если б только одна решимость была необходима для отражения натисков такого превосходного генерала, как маркиз де Монкальм, я охотно доверил бы защиту форта Уильям-Генри старшей из мисс Мунро.

– Благородные качества переходят по наследству, а потому я охотно верю вам, хотя, как уже сказал раньше, мужество имеет свои границы и не следует забывать о гуманности. Надеюсь, майор, вы явились ко мне с предложением сдать крепость?

– Разве ваше превосходительство нашли нашу оборону до такой степени слабой, чтобы считать эту меру необходимой?

– Мне было бы грустно видеть, что оборона затягивается. Ее продолжительность раздражает моих краснокожих друзей, – продолжал Монкальм и, не отвечая на вопрос Дункана, окинул взглядом группу насторожившихся индейцев. – Даже теперь я с трудом сдерживаю их.

Хейворд промолчал, потому что в его уме воскресли печальные воспоминания о тех опасностях, которых он так недавно избежал, и возникли образы беззащитных существ, разделявших эти страдания.