Читая «Лолиту» в Тегеране - Азар Нафиси

17

Всю неделю перед судом, что бы я ни делала – разговаривала ли с друзьями и семьей, готовилась ли к занятиям – мой ум всегда был наполовину занят придумыванием аргументов для суда. Ведь мне предстояло защищать не просто «Великого Гэтсби», а сам способ восприятия романа и оценивания литературы – как, впрочем, и реальности. Биджан, которого все происходящее порядком забавляло, однажды сказал, что я изучаю «Гэтсби» с тем же тщанием, с каким адвокат штудирует юридические справочники. Я повернулась к нему и ответила: ты же не принимаешь это всерьез? Разумеется, я принимаю это всерьез, ответил он. Ты поставила себя в уязвимое положение по отношению к студентам. Ты позволила им – нет, даже не позволила; ты вынудила их усомниться в правильности твоих суждений как преподавателя. Поэтому ты должна это дело выиграть. Для младшего преподавателя в первый семестр работы это очень важно. Но если тебе нужно сочувствие, от меня ты его не дождешься. Тебе же все это нравится, признай, – нравится драма, волнение. Скоро ты будешь пытаться убедить меня, что судьбы революции зависят от этого суда.

Но так и есть, неужели ты не видишь, спросила я? Биджан пожал плечами и ответил: мне можешь не рассказывать. Иди и поделись своими мыслями с аятоллой Хомейни.

В день суда я вышла пораньше и перед занятиями прошлась по тенистым бульварам. У входа в корпус, где находился факультет персидского языка и иностранных языков и литературы я увидела Махтаб; та стояла у двери с другой девочкой. В тот день на ее губах играла особая улыбка: так улыбаются лодыри, получившие пятерку. Профессор, обратилась она ко мне, а что вы скажете, если Нассрин сегодня посидит у нас на занятии? Я перевела взгляд с Махтаб на ее юную подругу – на вид той было тринадцать, максимум четырнадцать лет. Она была очень хороша собой, хотя старательно пыталась это скрыть. Красивая внешность не вязалась с серьезным выражением лица, нейтральным и совершенно непроницаемым. Лишь ее тело что-то выражало: она переносила вес то на одну ногу, то на другую; правая кисть сжимала и разжимала толстый ремень тяжелой наплечной сумки.

Махтаб, которая вела себя более оживленно, чем обычно, сказала, что Нассрин знает английский лучше многих студентов университета, и когда она рассказала ей о суде над «Гэтсби», ей стало так интересно, что она прочла роман целиком. Я повернулась к Нассрин и спросила: и как тебе «Гэтсби»? Та помолчала и тихо произнесла: не могу сказать. Что значит не можешь сказать: ты не знаешь, понравилась ли книга, или не можешь сказать мне, спросила я? А Нассрин ответила: не знаю, но, может быть, просто не могу сказать вам.

Так все и началось. После суда Нассрин попросила разрешения продолжать ходить на мои занятия, когда сможет. Махтаб рассказала, что Нассрин – ее соседка, состоит в мусульманской организации, но девочка очень интересная, и Махтаб ее «обрабатывает» – левые говорили так о людях, которых пытались завербовать на свою сторону.

Я сказала Нассрин, что та может ходить ко мне на занятия при одном условии: в конце семестра она напишет пятнадцатистраничную курсовую по «Великому Гэтсби». Нассрин, как всегда, помолчала, задумалась, будто ей не хватало слов. Она всегда отвечала неохотно и вымученно; говоря с ней, собеседник почти чувствовал себя виноватым, что вынуждает ее отвечать. Итак, Нассрин задумалась и ответила: вы преувеличиваете мои способности. Не надо быть способной, чтобы написать курсовую, ответила я. К тому же, я уверена, что способностей у тебя достаточно – ведь свое свободное время ты проводишь здесь. Мне не нужен ученый труд; просто опиши свои впечатления. Расскажи своими словами, как поняла «Великого Гэтсби». Нассрин стояла, уставившись на мыски своих туфель; потом пробормотала, что постарается.

С тех пор, приходя в класс, я всегда искала глазами Нассрин, которая обычно следовала за Махтаб по пятам и садилась с ней рядом. Все занятие она конспектировала и приходила даже тогда, когда Махтаб пропускала лекцию. Потом однажды она перестала приходить и явилась лишь на последнюю лекцию; я увидела ее в уголке, где она сидела и просматривала свои конспекты.

Согласившись принять на занятия новенькую, я оставила Махтаб и Нассрин и пошла дальше. Мне нужно было зайти на кафедру и забрать книгу, которую оставил для меня доктор А. Когда позже я вошла в аудиторию, я сразу же почувствовала напряженную тишину, воцарившуюся с моим появлением. В классе яблоку было негде упасть; отсутствовали лишь двое из списка и Бахри, которому прийти помешало неодобрение моих действий или революционные дела. Заррин смеялась и обменивалась конспектами с Видой; Ниязи стоял в углу и беседовал с двумя другими мусульманскими активистами, которые, увидев меня, вернулись на свои места. Махтаб сидела рядом со своей новой подопечной и что-то заговорщически шептала ей на ухо.

Я дала задание на следующую неделю и объявила суд открытым. Сначала вызвала Фарзана, судью, и попросила его сесть в мое кресло за преподавательский стол. С плохо скрываемым самодовольством Фарзан продефилировал по аудитории. Рядом с судьей поставили стул для свидетелей. Я села рядом с Заррин в левой части класса, у большого окна, а Ниязи с друзьями заняли места справа, у стены. Судья призвал к порядку. Так началось слушание по делу «Исламская Республика Иран против „Великого Гэтсби“».

Ниязи попросили изложить суть обвинения. Он не встал, а выдвинул стул в центр класса и принялся монотонно читать по бумажке. Судья Фарзан смущенно ерзал, сидя за моим столом, и, казалось, был заворожен Ниязи. Время от времени он яростно таращил глаза и моргал.

Несколько месяцев назад я решила разобрать старые папки и наткнулась на текст выступления Ниязи, написанный его безукоризненным почерком. Оно начиналось со слов «во имя Аллаха» – позднее эта фраза стала обязательной в шапках официальных писем и во всех публичных речах. Ниязи брал листы по одному, не пальцами, а зажимая в кулаке, словно боялся, что они выскользнут их рук.

– Ислам – единственная мировая религия, в которой литературе приписана особая священная роль – она ведет человека к праведной жизни, – нараспев зачитывал он. – Это становится очевидным, лишь стоит задуматься, что Коран – Слово Божье – является чудом, сотворенным Пророком. Орудуя Словом, можно исцелять, а можно уничтожать. Можно наставлять на путь истинный, а можно совращать. Вот почему Слово может принадлежать Сатане, а может Богу.

– Имам Хомейни поручил нашим поэтам и писателям великую миссию, – торжественно бубнил Ниязи, откладывая один лист и доставая следующий. – Он поручил нам священную миссию,