Клиника жертвы - Мария Воронова

Поэтому придется ему напрячься и изжить этот позорный аспект нашего во всех других отношениях удачного брака. Иначе я не стану с ним жить, и это не пустая бравада, а выстраданное решение. Как говорит наш сенсей, лучше смерть, чем бесчестье.

Я знаю, что предстоит тяжелая работа: на одних лозунгах далеко не уедешь. Придется не только обуздывать его нрав, но и бороться с застарелой привычкой. Сейчас я думаю: а что, если бы я дала ему отпор тогда, в самый первый раз? Наверное, и семью бы сохранила, и никогда больше не была бы бита… Но история не знает сослагательного наклонения.

Теперь мне стала понятна еще одна вещь, которая раньше всегда вызывала у меня недоумение. Почему избитым женам, обратившимся к нам за медицинской помощью, никто (в том числе и я) не сочувствует? Все дружно испытывают к ним некий букет эмоций, который я бы охарактеризовала как жалостливо-брезгливая неприязнь.

Потому, что эти женщины добровольно принимают статус жертвы! Они сдались, даже не пытаясь бороться. Они не защищали своего достоинства, женского и человеческого. Так много лет делала и я, но я хотя бы прятала свой позор.

Больше этого не будет. Я выстою. А если пойму, что резервов не хватает, придется просить помощи у соответствующих органов…

Глава двенадцатая

Владимир Валентинович и не заметил, как ноги принесли его к больничке. На сердце было тяжело, от тоски помогали только долгие одинокие прогулки.

Кристина перевела его на другую машину, объяснив свое решение тем, что единственной женской бригаде требуется надежный водитель.

– Я не могу принимать любовь как дружбу, – отрезала она. – И поверьте, я действую больше в ваших интересах, чем в собственных.

Формально его перевели «на усиление». Проработав несколько дней, Нейман вынужден был признать, что мера эта была необходимой и своевременной. Единственная женская бригада оказалась туповатой, это было ясно даже ему, непрофессионалу.

Он очень скучал по Кристине, но в глубине души понимал, что она права. Они больше не смогли бы чувствовать себя непринужденно вместе.

Нейман вообще хорошо понимал ее, может быть, даже лучше, чем она сама. Понимал и причину ее отказа – разумеется, не в домашних хлопотах тут было дело.

Важным было то, что она рассказала ему.

Пусть это случилось много лет назад, пусть сама Кристина думает, что рана давно зажила… Пусть она считает свое несостоявшееся замужество лишь печальным эпизодом, Нейман знал, что это не так.

Травма оказалась гораздо серьезнее. Рана зажила, но это была рана после ампутации!

Владимир Валентинович знал это, не потому что изучал проблему семейного насилия – откровенно говоря, он этого и не делал, просто помогал чем мог. Он не размышлял, он чувствовал.

И тяжело на сердце у него было не от того, что Кристина отказала. С отказом он быстро смирился, ведь особых надежд на взаимность он и не питал. Он переживал ее боль, ее несчастную судьбу.

Ведь первая любовь – это особенное дело даже для юноши, что уж говорить о девушке!

Первая любовь – это проводник, с которым человек входит в жизнь. Она во многом определяет его судьбу.

Никогда больше человек не бывает так открыт, так беззащитен и уязвим.

И так счастлив…

Только избранным удается пронести первую любовь через всю жизнь. Обычно она остается прекрасным воспоминанием, но Кристине не было дано и этого. Ее первая любовь была грубо втоптана в грязь.

Немудрено, что она перестала доверять мужчинам.

Сплетни были неотъемлемой частью жизни сплоченного коллектива станции «Скорой помощи», и Нейман, человек не любопытный, но общительный, поневоле узнал многое о личной жизни докторов. Но о Кристине единственная сплетня была: такая молодая и красивая, а живет одна. Похоже, к ее одиночеству все так привыкли, что даже дружба с Нейманом не толковалась предосудительно – он бы знал, Дора, любительница перемыть людям косточки, передала бы.

Кристина сказала, что все ее поклонники относились к ней потребительски. Наверное, она ошибалась. Просто инстинктивно не верила им, как не поверила и Нейману.

Он извинял и принимал это недоверие. Бедная Кристина, чистое и честное сердце!

* * *

Теперь они почти не встречались. Смены не совпадали, а днем Кристина сидела в своем кабинете, и простому шоферу там делать было нечего. Он надеялся на совместные чаепития, но понял, что стесняет ее, и старался лишний раз не появляться в чайной комнате.

Новые напарницы потрясали Неймана какой-то первородной глупостью, но работать с ними было приятно. Оказывается, они давно интриговали, чтобы залучить его к себе, и теперь ублажали как могли, лишь бы он остался. Их прежний водитель отказывался таскать носилки и вообще хоть как-то помогать. Да и шофер он был неважный, так что бригада считалась самой слабой, по негласной договоренности ее отправляли только на несложные вызовы.

Девчонки в бригаде были неплохие, но из всех видов медицинской помощи освоили только один – транспортировку в приемное отделение, поэтому были дружно ненавидимы всеми врачами стационара. Особенно по ночам. И все же их глупость была доброкачественной – без самонадеянности. Не обольщаясь насчет своих диагностических талантов, они тащили в приемник всех подряд, поэтому и шансов прозевать тяжелое заболевание было не много.

Они работали на полторы ставки, соответственно и у Неймана прибавилось дежурств. Он не возражал – все лучше, чем грустить дома, да и к Кристине поближе.

Как не хватало ему их совместной работы! Как он ругал себя, что поддался искушению! Насколько же верны поговорки «От добра добра не ищут» и «Что имеем – не храним, потерявши – плачем».

Если бы у него только хватило духу промолчать! Ведь в тот вечер она доверилась ему! Она рассказала ему то, о чем молчала столько лет, что утаила даже от родителей… Наверное, впервые за семнадцать лет попыталась довериться мужчине. А он ее доверие обманул. Начал приставать под видом утешения – именно так его действия трактовала бы любая адекватная женщина.

Она делилась с ним своей бедой, а он, не дослушав, начал впаривать ей свою.

Теперь она не может чувствовать себя с ним в безопасности, как раньше. Ах, если бы он тогда удержался! Нет, не так! Нельзя было разрешать ей откровенничать, не объяснившись! Он первый должен был открыться, а не слушать ее под лицемерной маской друга.

«Поделом тебе, старый дурак!» – ворчал Нейман, прогуливаясь по больничному садику. Кристина дежурит, вдруг удастся ее повидать как бы случайно…

Он заглянул в приемный покой – погреться, выпить стаканчик чаю, а там, может быть, и Кристина кого-нибудь привезет.

Унылый белый коридор был пуст, если не считать небольшой группки смуглых парней.

Нейман прошел мимо них на пост дежурной сестры. Поздоровался, вытащил из кармана большую шоколадку для девчонок: он очень уважал медсестер из приемного отделения, они ведь как солдаты на передовой. Все сотрудницы были молоденькие, вчерашние студентки, и Владимир Валентинович баловал их на манер доброго дядюшки то конфетками, то фруктами.

– Сейчас пойдем пить чай, – улыбнулась ему Верочка, одна из самых расторопных сестричек. – Только Доре Иосифовне больного передам…

Владимир Валентинович обрадовался. Последнее время он и с Дорой виделся не часто.

Она спустилась, как всегда, веселая и бодрая. Медицинская пижамка так натянута мощной грудью, что, кажется, тонкая ткань лопнет, стоит Доре поглубже вздохнуть.

Он с удивлением и с некоторой ревностью заметил, что Дорина фигура, сохранив монументальность, подтянулась. Результат занятий с Артуром.

– Дора Иосифовна, – отрапортовала Вера, – тут с фурункулом… Таджик, гастрик[3], ни паспорта, ни полиса, конечно, нет. Уже десятый такой за сегодня, откуда только они берутся?

Дора засмеялась:

– Откуда, откуда… На ловлю счастья и чинов заброшен к нам по воле рока! Хотя какие уж тут чины… Проходи, уважаемый, показывай, что у тебя.

Парень зашел, придав лицу настолько глупое и растерянное выражение, насколько это было возможно. Дело известное, гастарбайтеры всегда прикидываются несчастными, ничего не соображающими жертвами мегаполиса в надежде, что врач, гуманист по определению, не сможет обидеть человека со столь скромными умственными способностями.

Владимир Валентинович сочувствовал гастарбайтерам. Без документов, без прав, фактически рабы, они все же вызывали в нем большее уважение, чем некоторые российские граждане, удобно расположившиеся на шеях своих жен и матерей. Кстати, среди подобных тунеядцев больше всего и распространен национализм. Человек труда всегда уважает человека труда, какой бы цвет кожи и разрез глаз тот ни имел.

Поэтому врачи доброжелательно относились к таджикам, белорусам и прочим бывшим соотечественникам, ныне иностранцам, нелегально приехавшим «на ловлю счастья».