Академия Горгулий. Избранница дракона - Лена Александровна Обухова

дрожь, собственный план вдруг показался дурацким, непродуманным. Захотелось сбежать и сказать Ламберту, что у меня не получилось вскрыть шкаф.

– Надо хотя бы попробовать, – пробормотала я, понимая, что не прощу себе потом этого малодушия.

Я исходила из того, что Колт не плодит тайные заклятия, запирающие те или иные двери. Представив структуру, благодаря которой смогла открыть проход в заброшенную часть замка, я немного подправила ее, убрав все, что касалось маскировки, и после секундного колебания наполнила энергией.

Снова потянув на себя ручку, я едва удержалась от радостного возгласа: дверца открылась. И хотя здесь меня вряд ли кто-нибудь услышал бы, радоваться было рано.

На открывшихся моему взгляду полках почти не оказалось книг, а те, что там стояли, совершенно не походили на старые издания, какие я видела в потайном кабинете некроманта. На самом деле, это было больше похоже на привет из моего мира. Едва ли книги. Переплет напоминал их, но на корешках я не видела никаких названий. Тогда что же это?

Чувствуя, как сердце колотится в волнении и смутном предчувствии, я вытащила одну из неподписанных книг, раскрыла и тихо охнула, осознав, что попало мне в руки.

Это был альбом с фотографиями. Но не вроде тех, что хранились у тети с дядей: с такими «кармашками», в которые вставлялись напечатанные снимки. Здесь фотографии были наклеены на плотные страницы по паре штук, а свободное место украшено надписями, рисунками, засушенными цветами, звездочками и разнообразными наклейками.

Однако не замысловатое оформление привлекло мое внимание настолько, что я совсем забыла о пользе кислорода для человеческого организма, а сами фотографии. Из запечатленных на них людей я узнала только маму. О том, что на руках она держит маленькую меня, догадалась. А вот в лицо мужчины, обнимавшего маму, вглядывалась долго и пытливо, не в силах поверить, что это молодой Колт.

У него еще не было шрама и седой пряди, глаза смеялись, да и сам он широко улыбался, отчего его лицо казалось светлее. На одних фотографиях мы были втроем, на других – только я и мама, на третьих – я и Колт.

Я захлопнула альбом, посмотрела на пять других и нетерпеливо вытащила из шкафа все. Не без труда донесла до дивана и принялась жадно рассматривать содержимое, страницу за страницей. Альбомы стояли в хронологической последовательности: на фотографиях в первом я выглядела совсем крошечной, кажется, даже глаза еще не открывала, а если и открывала, то смотрела непонятно куда. Потом я становилась больше, а мой взгляд – осмысленней. Да и волос на голове постепенно прибавлялось.

Фотографии были любительскими. Их делали на прогулках и дома, во время еды или игры. Общие, наверное, снимал дядя или кто-то еще, но я ни разу в жизни не видела ни одну из них, хотя иногда дядя показывал мне мои детские фотографии. Но на них всегда были только я и мама, иногда он сам и тетя. А здесь на большинстве снимком присутствовал мой отец, которого я едва узнавала в обычной одежде привычного мира.

Не знаю, как долго я зависала над страницами, рассматривая фотографии и читая забавные подписи. Успела пролистать четыре альбома полностью и дойти до середины пятого, когда почувствовала жжение. Но я едва осознала, что это снова раскалился подаренный Ламбертом амулет, и просто вытащила его из-под одежды: через ткань тепло совсем не чувствовалось, а потом и вовсе пропало.

Как открылась и закрылась дверь библиотеки, я не заметила, как и звука приближающихся шагов. Поэтому ощутимо вздрогнула, услышав почти над самым ухом тихий голос Колта:

– Она делала эти альбомы, когда я уходил в свой мир. Говорила, что так легче ждать моего возвращения.

Мысль о том, что меня все-таки застукали, лишь легонько коснулась сознания и исчезла, вытесненная наплывом эмоций, заставлявших сердце отчаянно колотиться, пальцы заметно подрагивать, горло сжиматься, а губы кривиться в улыбке.

– Значит, ты навещал нас? – не отрываясь от разглядывания очередного снимка, уточнила я.

Колт вздохнул, обошел диван и сел рядом со мной, положив руку на спинку и чуть наклонившись, чтобы тоже посмотреть на фото. На нем мне было уже года два: я уверенно стояла на ногах, а мои волосы были собраны в два высоких хвостика.

– При каждой возможности. Но реже, чем мне того хотелось.

– Я этого совсем не помню, – тихо призналась я. – Совершенно. Почему?

– Ты была маленькой.

В тоне Колта мне послышалась улыбка, но я так и не взглянула на него. Лишь коснулась его лица на одной из фотографий, отчаянно напрягая помять.

– О маме у меня хоть что-то сохранилось. Не столько воспоминания, сколько ощущения. А тебя как будто вовсе никогда не было. А ты, оказывается… был. Но я не видела этих фотографий.

– Полагаю, Глеб их тебе не показывал. Если вообще сохранил, – хмыкнул Колт. – Я ему всегда не нравился. И я не могу его за это винить. Если бы к моей сестре раз в несколько месяцев захаживал непонятный иномирянин, я бы его тоже не любил.

– А ты почему не показал? В смысле, когда я сюда приехала. Почему ты их прячешь?

Колт промолчал, но я почувствовала, как он пожал плечами. Лишь через несколько секунд ему наконец удалось сформулировать:

– Это очень сентиментально, ты не находишь? Рассматривать фотографии. Немного не вяжется с моим… образом.

Я нервно рассмеялась. Да уж, было трудно представить, как он сидит здесь в одиночестве, листает страницы, рассматривает снимки, вспоминая, как маленькая я хватала его то за длинные волосы, то за нос.

А у меня тем временем подошел к концу пятый альбом, и я взялась за шестой, последний.

– Ты проводил со мной много времени? Когда навещал?

– Все, какое у меня было.

– Ты любил меня? Ну, хотя бы тогда?

Я указала на очередную фотографию, на которой что-то артистично изображала, а Колт наблюдал с такой улыбкой, какой в жизни я у него пока не видела.

– И тогда, и сейчас. Я всегда тебя любил, – сдержанно признался он, но в этой сдержанности все же проскочили нотки былой нежности. – С момента, как узнал, что ты родишься.

– Тогда почему не забрал меня?

Голос дрогнул, и мне пришлось сглотнуть вставший поперек горла ком. Я уже задавала этот вопрос, но тогда Колт не ответил ничего внятного, просто сказал, что виноват передо мной. Не знаю, что я ожидала услышать сейчас.

– Уж точно не потому, что не любил, – отозвался он с такой же горечью, какая прозвучала в моем вопросе. – Когда твоя мама умерла, я некоторое время не мог заставить себя вернуться в ваш мир. Это было неправильно и эгоистично, стоило больше думать о том, что у меня осталось, чем о том, что я потерял, но… Теперь уже ничего не изменить. А тогда я не хотел возвращаться в мирную жизнь. Да и жить тоже не хотел. Я шел добровольцем на самые опасные, практически самоубийственные задания, всегда был там, где шли прямые столкновения с некромантами. Я хотел умереть, но раз за разом выживал. Выбирался даже оттуда, откуда нельзя было выбраться. Возвращался снова и снова. Ради тебя. Или из-за тебя. Вспоминал, как ты смеялась, как радовалась моим визитам и огорчалась, когда приходило время прощаться. Я не мог позволить себе умереть и оставить тебя совсем одну.

Я снова нервно рассмеялась.

– Так вот как ты стал героем?

После секундной паузы рассмеялся и он.

– Да, пожалуй, так все и было.

Однако смех наш быстро стих, в библиотеке снова повисла тишина, которую Колт через какое-то время все-таки прервал:

– Когда война закончилась, я вернулся в ваш мир. За тобой. Но ты успела забыть меня и не узнала. Что вполне понятно: два года для ребенка пяти лет – это очень много. Глеб едва ли тебе обо мне напоминал, да и я изменился. Волосы поседели, а шрам был еще совсем свежим. Короче, вид у меня был еще тот. Ты испугалась и сбежала, когда я попытался подойти. Глеб задал немало вопросов, на которые я не знал ответов. Я все еще не имел постоянного жилья и оставался на службе. Но главное: больше не было твоей мамы. Будь она жива, все сложилось бы иначе. Но я не был уверен, что