Белая эмиграция в Китае и Монголии - Сергей Владимирович Волков

не открывая дверки, заносил свою ногу в красного сафьяна ичиге через борт открытого автомобиля, плюхался на сиденье, и его «Пошел, паря!» было сигналом к движению.

Главным визитом было посещение Богдо-хана в одном из его трех дворцов, двухэтажных, деревянных домов, выкрашенных в зеленый, красный и белый цвета, в которых по очереди жил Богдо, в зависимости от предсказаний лам.

Пока Джембулван совещался с Хутухтой, я допускался в нижний этаж дворца, где на полках были собраны нужные и ненужные предметы европейской культуры: граммофоны, пианино, химические аппараты, хирургические инструменты, коллекции часов, ружья, револьверы, пистолеты различных времен и конструкций. Из граммофонных пластинок мне был приказ от Джембулвана – брать только марши и польки.

Чтобы убить время, я слонялся по двору, заходил в гараж, где находились три автомобиля с воздушным охлаждением марки «франклин» и один «форд» с китайским паланкином вместо кузова; и когда мне было больше не о чем говорить с разодетым в шелка, но в европейских ботинках с крагами личным шофером Богдо-хана, я шел в зверинец.

Чтобы дойти до клеток диких зверей, до белого слона и до белых, необычайной величины, дромадеров, надо было идти по деревянному тротуару. С двух сторон на меня бросались громадные псы. Они, все прикованные, стояли на задних ногах, поддерживаемые натянутыми цепями, из открытых пастей изрыгая страшный лай и пену. Оступиться на тротуаре было очень опасно.

Город Урга был окружен кучами отбросов. На эту свалку монголы выносили умерших. Собаки были священными санитарами: по ритуалу умерший должен быть съеден собаками, если он угоден богам. Собаки тысячами жили на этих кучах в диком состоянии. По ночам лай этой тысячи тысяч собак сливался в шум, подобный резкому воющему ветру во время морского прибоя. Горе заблудившемуся пешеходу ночью на этой свалке. Самые крупные экземпляры этих собак-людоедов и были представлены в этом коридоре.

Довольно часто по дороге домой мы останавливались в деревянном бревенчатом доме купца-бурята. За чайный стол с самоваром приглашался и я. Джембулван «приглядывался» к пригожей молодой, «сдобной» дочери бурята. Мне говорили, что его эти «ухаживания» увенчались успехом. У нашего автомобиля, за отсутствием батареи, огней не было. По вечерам Джембулван посещал бурятку на коне.

Я был доволен «новой страницей» моей жизни. Вместо вилки я подносил пищу ко рту палочками, вгрызался в только раз вскипяченную ножку барашка и отрезывал кусок от нее моим острым ножом как можно ближе к моим губам, пил зеленый чай с овечьим жиром и молоком яка, курил монгольский табак из длинной трубки и, кроме того, завел себе табакерку с нюхательным табаком с тем, чтобы предложить «понюшку» табака монголу-другу, который в свою очередь даст мне насладиться тем же из его табакерки.

Я научился приветствовать моих монгольских друзей, выставляя (протягивая) вперед мои руки ладонями кверху, на которые приветствуемый клал свои руки, если он чувствовал себя выше меня по своему положению. Но как бы верх вежливости – он мог подвести свои руки под мои, желая показать этим, что он признает мое превосходство над ним. И пока происходил процесс этого «рукоприложения», мы, промодулировав наши голоса в тонах самых дружественных, мягких и уважительных, говорили друг другу: «Сайхум байна!..»

Здесь я научился любить монгол. Они, потомки Чингисхана, унаследовали характерные черты, только в обратном смысле их значения: вместо воинственных, грубых, жестоких победителей-деспотов – предков, они стали скромными, робкими, миролюбивыми, религиозными, часто эксплуатируемыми разными обманщиками и самозванцами.

* * *

Незадолго до коронации Унгерн приказал начальнику автокоманды приготовить автомобиль в виде подарка Богдо-хану. Этот подарок должен был быть выкрашен в священный для монголов желтый цвет.

Из немногих автомобилей команды был выбран четырехцилиндровый «шевролет» выпуска 1916 г., с коробкообразным кузовом и плоской крышей, а так как при работе его мотора муфточки клапанных толкателей звенели почти так же, как бубенчики, то автомобиль был назван нами «табакеркой с музыкой».

Опыта в покраске автомобилей ни у кого не было. Красили, подкрашивали, закрашивали все в команде, стараясь хоть немного подровнять грубые мазки кистей, которые упрямо не желали исчезать под покровом новых мазков. Но автомобиль стал желтым.

Чтобы предстоящая коронация Хутухты получила мировую огласку, Унгерн отправил застрявшего в Урге писателя Осендовского послом в Пекин, в иностранную миссию.

– Это мы с вами будем страдать, пересекая Гоби? – спросил меня тучный, с эспаньолкой и испуганными глазами, Осендовский. Но я ему сказал, что его повезет прапорщик Л. и что будет не страдание, а сплошное удовольствие. Они доехали до Харбина благополучно.

Успел ли этот польский профессор-писатель что-нибудь сделать в смысле международного соглашения об образовании Средне-Азиатской империи в Монголии – неизвестно. Вскоре он опубликовал свою книгу «Боги, люди и звери», в которой фантастически неправильно описал некоторых людей, принимавших участие в унгерновской эпопее.

Вторым гонцом за пределы Монголии к атаману Семенову был послан безногий генерал К-ий. Ему местный фельдшер в Кобдо ампутировал (пилой плотника) ступни отмороженных гангренозных ног. О его передвижении в сторону ст. Даурия и о его судьбе там мы ничего не знали.

До взятия Урги бароном Монголия была под протекторатом Китая. Правитель Монголии – живой бог, Хутухта, Богдо-Геген – был лишен трона и по приказанию генерал-губернатора Суй-Щу-Чанг находился под домашним арестом в его дворце.

Перед последней (третьей) атакой на Ургу барон послал гонцов в Тибет к далай-ламе, призывая его к священной войне для защиты Желтой Веры. В ответ ему прислали отряд, состоящий из 100 тургутов (воинственное племя). Во время последней атаки на Ургу этот же отряд выкрал Богдо-хана из его дворца и умчал в горы. В благодарность за его освобождение и взятие Урги Хутухта дал барону титул хана. Барон же в свою очередь, чтобы еще более склонить монгол на свою сторону, целью которой было образовать Средне-Азиатскую империю для борьбы с большевиками, провозгласил день коронации Богдо-хана и возвращение ему его отнятого трона.

В день коронации вся дивизия Унгерна растянулась от дворца Хутухты и до центра города, где возвышался храм Мардара с его 80-футовыми башнями, выстроенными в тибетском стиле, – там хранился трон Гегена.

Процессия открывалась ламами, которые шли парами и несли тугие свертки из леопардовых шкур, ими они отгоняли богомольцев, бросавшихся под ноги несущим паланкин с полуслепым, в темных очках, Богдо-ханом. За ними шли 12 пар телохранителей (гетуи) и 6 флейтистов. Замыкали шествие члены монгольского правительства, ламы и толпа. Войска взяли на караул. Оркестр играл монгольский гимн.

Барон, на белом коне, с золотой уздечкой, одетый в темно-красный шелковый монгольский халат, с Георгиевским крестом на груди и генерал-лейтенантскими погонами на плечах,