Пришелец - Александр Волков

— Если бы у ваших людей не было пистолетов, — услышал он, — Дильс и Свегг могли бы управиться со всей командой.

Опять короткий лающий вопрос Нормана, и опять ответ:

— Наши люди гораздо легче переносят голод — кетт может прожить две луны, питаясь семенами шишек и выпивая горсть воды в день. Вы слишком изнеженны.

Волна косо ударила в борт корабля, видно, матрос, стоявший на штурвале, отвлекся зрелищем схватки и на миг отпустил корабль на волю ветра. Палуба качнулась, Дильс переступил с ноги на ногу и теперь стоял как раз между Норманом и Эрнихом. Гуса отступил от мачты, выпрямился во весь рост и широко улыбнулся, оглядываясь вокруг и как бы давая зрителям понять, что все то, что они видели, было всего лишь шуткой, разминкой, пробой сил и что эта проба ничуть не поколебала его уверенности в собственном превосходстве. Теперь он то приближался к Дильсу широкими косыми зигзагами, то вновь отступал, плавно, по-рысьи скользя над палубой крепкими черными ступнями. Так он невзначай подобрался к отброшенной сети и, захватив ее край пальцами ног, метнул сеть под ноги Дильса. Воин отскочил в сторону, откинулся назад, и в тот же миг в воздухе блеснуло широкое лезвие кинжала. Но бросок не достиг цели: Гуса прикрылся щитом, кинжал скользнул по выпуклому шишаку и косо вонзился в толстую, грубо выделанную шкуру щита. Однако пока Гуса защищался, Дильс одним прыжком приблизился к нему и, на лету обернувшись вокруг себя, направил в голову своего врага страшный удар тяжелого шишковатого щита. В этот момент волна опять ударила в борт, Гуса качнулся, опрокинулся на спину и, падая, обеими ногами отбросил навалившегося сверху воина. Дильс покатился по палубе в сторону капитанской каюты, ударился лбом о рукоятку одного из лежащих пистолетов и, прежде чем Норман успел остановить его, схватил пистолет, отбросил щит, вскочил и, перехватив свободной рукой шею капитана, прижал дуло к его впалому виску.

— Эрних, — глухо пробормотал он сквозь зубы, — скажи всем этим людям, чтобы они положили свои пистолеты на крышку люка!

Эрних громко сказал короткую фразу, но гардары словно не услышали ее. Они все так же оцепенело стояли вдоль бортов, но теперь стволы их пистолетов были направлены на Нормана, прикрывавшего собой Дильса. Один Гуса медленно приподнимался на локтях, не сводя глаз с двери капитанской каюты, с черного пояса, небрежно наброшенного на дверную ручку.

— Гардары! — громко повторил Эрних, подняв с палубы второй пистолет. — Этот воин очень долго был прикован к веслу, и потому если вы будете медлить, то я не отвечаю за жизнь вашего капитана!

Дильс слегка ослабил хватку на шее Нормана, и тот прохрипел, брызгая слюной: «Делайте то, что он говорит, кретины!»

Эрних снял с ручки двери черный пояс Нормана, встряхнул его над палубой, и ветер размотал скрученную ткань в широкое трепещущее полотнище. Затем он подошел к люку и, по-прежнему держа в ладони пистолет, расстелил на досках тонкую блестящую ткань.

— Кладите сюда! — приказал он, отступив назад на пару шагов. Остановился, стал вглядываться в изможденные, иссушенные жаждой и голодом лица. Прошлой ночью он видел, как кто-то подобрался к стенке лошадиного загона, клинком отодрал доску, схватил лошадь за узду и потянул ее к образовавшейся щели. Одновременно с этим человек вбросил длинный клинок в ножны на поясе, вытащил короткий кинжал и, когда шея лошади оказалась перед самой щелью, потянул к ней руку, вооруженную блестящим в лунном луче лезвием. Но в этот миг в воздухе раздался тонкий свист, хлесткий щелчок — рука человека дернулась, кинжал выпал и вонзился в палубу. Эрних оглянулся и увидел Гусу; черный великан хмурился и сворачивал в кольцо длинный гибкий кнут.

— Поставь доску на место! — приказал он.

Человек перед загоном покорно вытащил из-за пояса пистолет и, приставив доску к щели, рукояткой вколотил выдернутый гвоздь.

— Больше так не делай, — сказал Гуса. — Когда мы придем в Сатуальпу, лошади будут нам нужнее, чем люди!

— Тогда давай съедим кого-нибудь из пленников, — слабым голосом пробормотал человек. — Женщину, Гуса, в Сатуальпе нам хватит женщин!

— А что скажет на это ваш падре? — усмехнулся Гуса, сверкнув белыми зубами.

— Плевать на падре, — сказал человек, — в гробу я видел его болтовню о Боге, который превращал воду в вино и мог накормить толпу полудюжиной сушеных рыбок! Где его хваленый Бог? Сидит на облаке и ждет, когда мы все добродетельно передохнем с голоду, чтобы принять наши души в свое распрекрасное царствие? Но мне-то уж точно не найдется местечка в этом дармовом кабаке: сам падре после исповеди сказал, что для того, чтобы искупить мои грехи, не хватит и трех пресвятых и самых монашеских жизней! А иногда я думаю, что уже горю в геенне огненной, и тогда ты представляешься мне черным дьяволом. Ха-ха-ха!

И человек слабо рассмеялся, откинувшись на стенку конского загона.

— Мне нет дела до того, кем я тебе представляюсь, — жестко сказал Гуса, — но, если ты еще раз сунешься к загону и попытаешься напиться лошадиной крови, я отправлю тебя в ту самую преисподнюю, которой так стращает ваш падре!

— Если я не отправлюсь туда сам, — просипел человек, — без твоей помощи!..

Гуса еще раз негромко щелкнул кнутом по доскам конского загона; кони забеспокоились, забили копытами, захрипели, вскидывая к ночному небу точеные морды с раздутыми ноздрями. Потом Гуса исчез, словно растворившись в темном воздухе над палубой, а человек так и остался лежать перед загоном, широко раскинув руки со сжатыми кулаками.

«Так вот они какие, — думал Эрних, отступая к загону и держа наготове увесистый, изукрашенный тонкой резьбой пистолет, — озверевшие от голода, от жажды, признающие над собой только один закон — закон силы… И что для них слова падре о любви к ближнему?!.» Он сам уже четвертый день пил только травяной настой, но не чувствовал никакой слабости. Напротив, чувство было такое, будто его тело день ото дня становится легче и свободнее в движениях, как тело каторжника, освобожденное от оков. Теперь он слышал все, даже редкое, затаенное дыхание Сафи за массивной дверью каюты. Он не только видел глаза измученных, затравленных страхом гардаров, он как бы чувствовал на своей коже колкие бегающие прикосновения настороженных взглядов. «Их слабость только видимость», — думал он, глядя, как один из гардаров, широкоплечий низкорослый детина без трех пальцев на левой кисти враскачку подошел к черному квадрату полотна и с глухим стуком бросил на него два тяжелых пистолета. Следом за ним от противоположного борта отделился второй — рослый, сутулый, выступавший чуть боком и смотревший исподлобья единственным глазом, желтым, оправленным в вывернутые рубиновые веки. Гуса поднялся и встал у мачты, все еще не выпуская из руки кривого короткого клинка. Он, казалось, ленивым и даже равнодушным, презрительным взглядом наблюдал за тем, как гардары один за другим бросают оружие в лязгающую громыхающую кучу посреди палубы. Тут же, рядом, складывались разной формы и длины клинки. Когда же кто-то слегка дернулся в сторону мачты, то ли намереваясь скрыться за ней, то ли повинуясь случайному толчку палубы, сам Норман так рявкнул на недотепу, что тот с перепугу упал на четвереньки и бросил в общую кучу свой единственный пистолет.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});