Физрук - Валерий Александрович Гуров

я не глазел, не охал и не ахал, а прошел в гостиную и уселся в кресло. Митрофаныч с кем-то громко разговаривал, не то спорил, не то распоряжался. Цокая когтями по паркету, ко мне подошел сенбернар, уткнулся носом в колено, словно приглашая почесать его за ухом, что я не без удовольствия и сделал.

— Уже познакомились, — сказал Коленкин, появляясь в гостиной. — Его зовут Бруно. Хороший пес, но слишком добрый.

Бруно рухнул на брюхо, вывалил из черной пасти розовый язык и шумно задышал. Послышался скрип. В комнату вошла барышня, лет двадцати пяти, в коротком сером платьице, в переднике и кружевной наколке, катя перед собой столик на колесиках, накрытый салфеткой. Под нею обнаружилась бутылка кальвадоса, пара рюмок, прозрачная вазочка с ломтиками лимона и тарелка с канапе. Горничная откупорила бутылку, наполнила рюмки и вопросительно взглянула на хозяина дома.

— Спасибо, Даша, — сказал он. — Дальше мы сами.

Барышня присела в книксене и удалилась, цокая каблучками.

— Видал? — спросил «автомобильный бог», показывая глазами ей вслед. — Думаешь, я ее… того?.. Ни-ни… С прислугой и секретаршами — никогда. Мой принцип!

Я промолчал.

— Давай по маленькой! — сказал он, поднимая рюмку.

Мы чокнулись. Выпили.

— Закусывай… — предложил хозяин. — Это так, аперитивчик… Потом пожрем нормально. Мы же оба с работы…

Он тут же снова наполнил рюмки. Я понял, что закусывать придется, ибо накидаться на голодный желудок в мои планы не входило.

— Ты и вправду карате знаешь? — спросил он после второй.

— Немного, — признался я. — В основном — самбо и рукопашный бой из офицерского курса.

— Солидно, — оценил хозяин дома. — Значит, сможешь с пацанами заниматься?..

— Да вот, думаю секцию организовать в школе…

Он отмахнулся.

— Секция в школе — это все фуфло! — пробурчал хозяин дома. — Будешь при нашем городском спортобществе числиться… Я с Панкратычем уже провентилировал этот вопрос… Он всеми руками «за». Ставку тебе, тренерскую организует, ну а общественность… — Он подмигнул… — тоже кой-чего подкинет… Главное — пацанов наших натаскай…

— Почему же только пацанов, — решил проявить я инициативу. — Девчонок тоже можно…

— Это ты брось! — скривился «автомобильный бог». — Девки — эта балет, коньки, гимнастика…

— Так я имею в виду — взрослых, — не собирался сдаваться я.

— Взрослых? — удивился Коленкин. — Зачем?

— Для самозащиты…

Он снова наполнил рюмки, махнул и пробурчал:

— Это чтобы они нас не просто бросали, а через плечо?..

— Ночью, на улице подойдет какой-нибудь урод с ножичком, — вкрадчиво произнес я, — хорошо, если часики снимет, а если — трусы?..

— А ведь верно! — оценил мою мысль Митрофаныч. — Я-то разведен и что там с бывшей моей снимут, мне до лампочки, а вот другие оценят… Это ты хорошо придумал, действуй… Будешь за две секции бабки рубить…

Мы опять выпили. Снова появилась Даша, ощупала меня алчущим взглядом, сказала:

— Корней Митрофанович, все готово… Вам сюда подать?

— Не, пошли на кухню! — ответил тот. — Не люблю низко сидеть, когда жру…

И мы направились на кухню, которая по размеру была больше общажной. Там стоял большой стол, окруженный высокими стульями. Когда мы с хозяином взгромоздились на них, горничная подала нам нафаршированного рисом гуся, несколько салатиков, пирог за капустой, ну и разную мелочь в виде красной и черной икры, белужины в желе, сырной и мясной нарезок. Хозяин дома велел Даше подать пива, а когда девушка вытащила из холодильника полдюжины бутылок «Будвайзера», распорядился, чтобы она тоже к нам присоединилась.

Мы пировали втроем. Причем «автомобильный бог» больше о делах не заикался, отпускал соленые шуточки в адрес горничной, с которой по его словам ни-ни. Даша с удовольствием краснела и строила мне глазки. Митрофаныч подмигивал. Явившийся на шум Бруно, получил гусиные косточки и с хрустом грыз их, лежа у батареи. Залакировав кальвадос пивом, я питал ко всем присутствующим самые теплые чувства, особенно к сенбернару, но идиллию нарушил дверной звонок.

— Кого это черти несут на ночь глядя? — проворчал хозяин, а пес вяло гавкнул.

Глава 17

Даша побежала открывать. Вскоре до кухни донесся веселый мужской голос:

— Гуляете и без меня⁈

Коленкин хмыкнул:

— Классик приперся!.. Вот же чутье!

И в кухне появился тощий, вертлявый мужичок. Редкие, черные с проседью волосы его были зачесаны назад, на носу криво сидели очки с толстыми стеклами, из-за чего глаза пришедшего казались большими и выпуклыми, как у рыбы-телескопа. Он обвел жадным взором стол и облизнулся.

— Знакомьтесь! — буркнул Митрофаныч. — Это — Саша, инструктор по карате, а это бумагомарака Миня!

— Третьяковский! — отрекомендовался гость, протягивая узкую ладонь, тоже похожую на рыбий плавник. — Миний Евграфович.

— Данилов! — откликнулся я, пожимая ее — холодную и скользкую, словно и впрямь плавник. — Александр Сергеевич.

Даша уже разложила перед писателем столовые приборы, поставила тарелку, на которую тут же перекочевал гусиный бок с изрядной порцией риса. Миний Евграфович похватал с других блюд колбасные и сырные нарезки, навалил в тарелку икры, вперемешку с салатами и принялся жрать. Иначе и не скажешь. Он греб в себя все без разбору. Оставалось лишь удивляться — как в него помещается столько? Не забывал и о пиве, запас которого на столе горничной пришлось срочно пополнить.

Хозяин дома посматривал на него со смесью сожаления и гордости, словно это был его родной непутевый сын. Немного захмелевшая Даша тихонько фыркала в кулачок и подкладывала местному классику еще и еще. Вычистив и почти вылизав тарелку, Третьяковский протестующе замахал «плавниками», показывая, что с него достаточно. Однако от пива отказываться был не намерен. Я тоже наелся под завязку и стал подумывать о том, как мне теперь добираться до города? Наверное, я сказал об этом вслух, потому что Коленкин вдруг буркнул:

— Забей!.. Утром я тебя подброшу!

Спорить я не стал. В этой довольно странной компании мне было и впрямь уютно. Когда все наелись, хозяин потащил нас в гостиную, где у него стоял большой и, судя по дизайну, импортный телевизор. Оказалось, что не только телевизор. В тумбочке под ним обнаружился аппарат, о котором большинство советских граждан в эту эпоху не могло не только мечтать, но даже и не слышало. Из запертого на ключ шкафа Митрофаныч вытащил видеокассету и