Так говорил Песталоцци - Олег Агранянц

– Здесь через два квартала есть кафе. Называется оно «Сташ Кафе». Ты его легко найдешь. Я должна закончить ведомость и через десять минут там буду.

* * *

Найду ли я «Сташ Кафе»!

Лет тридцать назад я случайно зашел туда. В центре зала висел огромный портрет Маяковского, а на стене плакат «Нигде кроме как Моссельпроме». Кафе оказалось польским, а кухня понятной. Там был «шницель веденский» и «шницель швабовый», один из телятины, другой из свинины. Оба прекрасно приготовлены, и оба с чудесным, как когда-то говорили в России, «сложным» гарниром. Когда я бывал в Монреале, я обязательно заглядывал в это кафе.

В кафе была одна уникальная странность: туалеты. Чтобы туда попасть, надо было выйти из зала через малоприметную дверку за баром, подняться по лестнице, затем спуститься еще по одной лестнице. На дверях туалетов висели рисунки, по которым трудно было догадаться, какой из них для дам, какой для мужчин. В первый раз я ошибся и, влетев в дамский туалет, попал на двух дам, одна стояла у умывальника, другая сидела на диване.

– Мы вам всегда рады, – холодно приветствовала меня дама на диване.

После чего я стал извиняться и говорить:

– Я пойду.

– Заходите еще, – с такой же холодной приветливостью напутствовала меня дама у умывальника.

И вот снова «Сташ кафе».

Тот же Маяковский. То же меню.

* * *

Кики не заставила себя ждать.

Я давно заметил, что если после долгих лет отсутствия встречаешь женщину, с которой у тебя были, скажем так, близкие отношения и которую ты не прочь рассмотреть с точки зрения продолжения этих отношений, то возраста ее не замечаешь. Не замечаешь ни пополневшей талии, ни спрятанных под макияжем морщин, видишь ее только такой, какой она была тогда. «Так весь обвеян дуновеньем тех лет душевной полноты…»

Кики, конечно, Тютчева не читала, но поняла мой взгляд правильно.

– Когда американка ловит такой взгляд, она думает: «Боюсь, у него дурные мысли в отношении меня». Немка говорит себе: «Изнасиловать себя не дам. Но, если будет настаивать, уступлю». Итальянка клянется мадонной, что никогда не изменит Антонио, которого очень любит, ну, а если изменит, то в последний раз.

– А француженка?

– А француженка спросит: «Дотерпишь до кровати или прямо здесь?»

– Прямо здесь, – быстро ответил я.

– Похвально, – оценила мою решимость Кики. – Похвально.

Я вспомнил про диван в дамской комнате.

– Если, конечно, не убрали диван в дамской комнате…

– А, ты и про диван знаешь!

– Знаю.

– Будем рассматривать диван в качестве запасного аэродрома. А раз уж ты знаток этого кафе, подскажи, что надо заказывать.

Я ткнул пальцем на Sznycel wiedenski.

– А! Escalope de veau panée. Знаю.

Незаметно подошедшая официантка стояла рядом.

– Proszę przynieść, pani, sznycel wiedenski. – гордо произнес я почти по-польски.

– Escalope de veau panée, s'il vous plaît, – распорядилась Кики и, повернувшись ко мне, добавила: – А ты будешь есть то, что произнести невозможно. И учти, здесь надо говорить только по-французски, а то примут за англофона.

– Но я вообще-то по-польски… – начал оправдываться я.

– Здесь всё, что не по-французски, всё по-английски.

Я хотел заказать бутылку красного.

– Красное здесь отвратительное. Впрочем, и белое тоже.

– Что скажет американка, если ей принесут плохое вино, – начал было я, но, настоящая дочь Франции, Кики к вину относилась серьезно:

– Все скажут, что плохое вино – это плохое вино.

Принесли шницели. К моему удивлению, мой sznycel wiedenski отличался от кикиного escalope de veau, у меня в гарнире была мелко наструганная свекла, у Кики свеклы не было.

– Не любишь свеклу? – спросил я.

– Темно-бордовое пятно портит цветовую композицию на тарелке.

Я решил, что начну излагать свою просьбу за кофе. Но от кофе Кики отказалась:

– Кофе будем пить в другом месте. И не забудь про свою привычку платить за дам в ресторане. Только, пожалуйста, не оставляй больших чаевых. Я здесь бываю часто и не хочу, чтобы меня принимали за даму, у которой поклонник – идиот.

Я отплатил счет:

– Теперь куда?

– Идем, – и повела меня к знакомой мне дверце в углу зала.

«Неужели все-таки диван», – подумал я.

Мы поднялись по известной мне лестнице. Потом, теперь уже по лестнице мне неизвестной, спустились на три этажа, и, поблуждав по узкому коридору, уткнулись в дверь. Кики вынула ключ, открыла дверь:

– Входи.

Я оказался в комнате, которая, скорее всего, использовалась как фотостудия. В центре стояла тумбочка с прожектором, три стены были покрашены в темно-серый цвет, на четвертой размещалось панно с видом Монреаля. В одном углу – шкаф и маленькая кухня, в другом – диван.

– Здесь делают фото обнаженных девиц? – спросил я.

– И обнаженных тоже. Но я занимаюсь прическами. Я сначала рисую макеты причесок, потом в салонах стригут по моим макетам. А здесь я фотографирую то, что получается.

– Это прибыльно?

– Куда больше, чем порнография. Женщины чаще думают о прическе, чем о сексе.

Она подошла к кухне, достала из ящика пакет кофе. Высыпала кофе в кофемолку.

– Будем пить кофе, – догадался я.

– Нет. Сначала мы займемся второй проблемой, а потом будем пить кофе, и ты мне расскажешь про первую проблему.

– А зачем ты мелешь кофе сейчас?

– Я люблю запах молотого кофе. Это вносит во вторую проблему особый аромат.

А что!

* * *

– Я хочу тебя поблагодарить за то, что в полиции ты не нарисовала ничего такого, чтобы могло доставить мне неприятности.

– А как еще?! Американка, если ее попросят донести на любовника, потребует разрешение суда на допрос. Немка всё расскажет и на следующий день прибежит в полицию добавить, что забыла. Итальянка так намешает правду с абсолютно несусветным вымыслом, что следователь на следующий день ляжет в больницу для душевнобольных. А француженка всё расскажет, но забудет про самое главное. Так что у тебя за проблема?

– Мне нужно найти русского, который продает картины какого-то латиноамериканского художника.

– И всего-то!

– Ты знаешь его?

– Его зовут Игорь?

– Да. Его фамилия Семицветов.

– Ты решил доконать меня сложными словами на иностранных языках.

– Что ты о нем знаешь?

– Он продавал картины художницы из Латинской Америки. Фамилию не помню, но имя сейчас вспомню. Этна. Как вулкан. Мы сначала думали, что кто-то рисует под латинку. Но потом увидели, что новых картин у него нет. Значит, латинка действительно настоящая. У него было два салона, здесь, в Монреале и где-то в Америке. Последние пять или шесть картин он продал какому-то американцу и закрыл дело.

– Где он сейчас?

– Он купил дом на озере около Сант-Агаты.

Я помнил это озеро:

– Там очень дорогие дома.

– Он хорошо заработал на картинах. Эта Этна очень неплоха. Даже талантлива. Краски у латинов всегда яркие желтые и красные. У нее тоже. Но столько оттенков желтого! А оттенки желтого это очень непросто. А вот теперь…

Она подвела меня к шкафу, открыла его:

– Здесь хранятся мои картины. Я тебе хочу подарить одну картину. Посмотри.

Она вытащила холст, на которой были изображены какие-то странные люди. Их было много, но все они были разные. Объединяло их то, что все они торопились и у всех были лица предприимчивых и озабоченных людей.

– Эту картину я назвала «Фокусники». Понимаешь… Все мы в этой жизни фокусники. Только у одних фокусы получаются, у других нет. Некоторые повторяют один фокус по нескольку раз. Только все фокусы ограничены во времени. У всех есть начало и есть конец. Фокусов без конца не бывает. Возьми эту картину. Хочешь, я тебе ее подпишу «Гойя» или «Рафаэль». Хотя по жанру, – она посмотрела на картину. – Хотя по жанру это, скорее, Дали. Хочешь?

– Пусть будет Дали.

Она взяла кисть и аккуратно подписала картину.

– А это моя любимая картина.

Она вынула рамку, на которой не было холста.

– Но здесь ничего нет.

– Она называется «Время». Мы не можем увидеть время, но оно существует. Мне уже скоро сорок. И все сорок лет время существовало, но я его не замечала. Я могу часами смотреть на эту картину. И вижу тех, кто есть, и тех, кто были. Плохие, хорошие, но были. Сначала у меня портится настроение, но потом чувствую прилив сил. И хочется работать. Ты торопишься?

– Нет.

– Тогда самое время приступить к повторению решения второй проблемы.

* * *

Картину «Фокусники» я повесил у себя в кабинете в Орландо. Как-то один джентльмен, глядя на нее, изрек:

– Это хорошая копия. Она мало чем отличается от подлинника. Где же я видел подлинник? Ну, конечно, в новом музее Дали во Флориде. Я не ошибся?

– Увы. Подлинник находится в Испании, в Фигерасе, – поправил я.

– Ну да, конечно, в Фигерасе! Как я мог ошибиться!

Фокусники. Очень много фокусников!

Я часто думаю: если бы у меня была картина «Время», я бы тоже часами смотрел на нее. И видел бы тех, кто есть, и тех, кто были. Плохие, хорошие, но видел бы всех. Кажется, Вирджиния Вульф написала: «Если живет, значит, это обязательно». У Маяковского сложнее: «Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно». И я тогда вспоминаю портрет Маяковского в «Сташ-кафе» и художницу с рамкой без холста.