Шарм, или Последняя невеста (СИ) - Билык Диана

Он ревнует, вижу, но не говорит о своих чувствах. Не раскрывается больше. Держит меня на коротком поводке. Да и не может мужчина с даром шарма меня любить, не может. Значит, Севера удерживает возле меня что-то другое.

Все так перемешалось-запуталось-измучилось. И он мучается, и я.

– Ромашка… – Генри появляется на пороге кухни, не подходит ближе и смотрит в пол. Сжимает кулаки, прижимая их к бедрам. Испуганный нашаливший ребенок.

Откладываю телефон и, чтобы успокоить жениха, подхожу быстро и ныряю в его объятия. Прижимаюсь к груди, где ненормально бьется большое сердце. Генри не сразу, но, вздрогнув, все-таки запирает меня в тисках своих рук и плеч. Защищает.

Сильные пальцы массируют кожу головы, путают мои волосы, а теплое порывистое дыхание – важнее тысячи слов.

– Я хочу тебе что-то показать, – шепчет Генри. – Если ты не сильно устала, конечно. – На последних словах его голос переходит в свист. Он все еще себя винит за жесткость, а мне и томно, и страшно. Вдруг эти срывы заведут его намного дальше, чем я ожидаю? Я ведь доверчивая, брат прав.

– Со мной все в порядке, не волнуйся, – поглаживаю его плечо и нежно касаюсь пульсирующей жилки на шее.

– Тогда собирайся. Поедем сейчас. Это недалеко, до двенадцати вернемся.

– Но ты же выпил…

– Выпил, – он кивает, – яблочный сок. Поехали, – и целует меня в висок.

В машине тепло. Скинув сапожки и подогнув под себя ноги, я рассматриваю пролетающие мимо витрины. Понемногу напряжение отпускает, даже легче дышать получается.

Генри посматривает в мою сторону, часто запускает пятерню в волосы. Нервничает, кусает губы.

– Север, не кори себя. Перестань.

Он мотает головой.

– Так не должно быть. Но я просто, – он заворачивает руль и тормозит у небольшого клуба. Вывеска горит ярким «Тайное желание». Генри глухо продолжает: – Так не должно. Быть. Ты поникшая, раздавлена, я просто воспользовался тобой, как игрушкой…

– Генри, ты ничего плохого не сделал, мне не было больно. Правда. Это не из-за тебя, – тяжело выдыхаю и накрываю ладонями лицо, пытаясь сбросить печаль. – Тоскливо без отца. Я скучаю. Честно. Ты не виноват… Ты ведь не работаешь в небесной канцелярии, нет?

Он слабо улыбается и протягивает мне руку.

Заводит в широкий украшенный бумажными снежинками и балеринками холл. По центру возвышается пышная ель, от нее, как паук, растягиваются огни гирлянд.

– Отец хотел, чтобы ты танцевала? – спрашивает Север, пока мы поднимаемся на второй этаж. Каблуки приятно стучат по мрамору, а деревянные перила холодят пальцы.

– Да, – голос срывается. Я только сейчас понимаю, что папа очень просил меня не бросать балет, а я не слушала, не смогла себя преодолеть. – А почему спросил?

– Просто интересно стало, – он показывает куда идти. Травянистый ковер, как Зеленая миля растягивается в длинную дорожку. – Проходи, – Генри отпирает дверь ключом и пропускает меня вперед. В темноту.

Глава 47. Генри

Когда вспыхивают плафоны над головой, Лера на секунду жмурится, а потом расширяет глаза. Она поняла с первых секунд, что это за место, и зачем я ее сюда привел.

– Станцуй для меня, – чуть наклонив голову и уткнувшись в тонкую шею, шепчу: – Пожалуйста… – и кусаю ее мягкие локоны, что все еще пахнут снегом и уличным холодом.

– Генри, – не говорит, выдыхает мое имя. Оно всегда ее голосом звучит по-особенному, будто не слышу, а чувствую обертона, переливы, высотность. Будто ее тембр умеет прикасаться. Так ощутимо, что поясницу туго завязывает узлом желания.

– Хочу ласкать тебя взглядом. Всего лишь маленькая прихоть на Новый год. Считай, что это мое желание. А я исполню любое твое.

– Правда, любое? – она поворачивает голову и трется щекой о мою грудь. Там, под ребрами, ошалело, сошло с ума сердце.

– Даже самое коварное.

– Даже свою тайну мне откроешь?

Вот же хитрая. Моя. Девочка.

Провожу по контуру припухших губ кончиком большого пальца, наклоняюсь и позволяю ей вдохнуть свои слова:

– Об этом я расскажу в апреле.

– Неужто первого? – она толкает навстречу горячий воздух и сухо смеется.

– Ладно, – прыскаю, – в конце марта, – глажу дыханием ее чувственный рот. Тот, на который хочется смотреть и смотреть. Как магнит, как приманка… Соблазн.

Лера дрожит, через миг отворачивается, осматривает зеркальный зал и затылком падает на мое плечо.

– Тогда у меня нет желаний, – отвечает устало и прикрывает глаза.

Я каменею. Будто надетая на иглу стрекоза. Стрекозёл, вернее. Неужели и здесь промахнулся? Стратил… Фатал эррор.

Остается только развернуться и уйти, потому что не могу больше ее обманывать, утаивать мысли, сгорать от чувств, что жестоко распирают изнутри мои нервные клетки. Су-ма-сше-стви-е.

Но и сказать правду не могу.

Как же больно. До тошноты, до темноты перед глазами.

– А что это? – Лера берет меня за руку и ведет в центр. Мы отражаемся в зеркалах дважды. Каждое движение повторяется, и мои эмоции, как слоеный пирог, накладываются друг на друга. Из-за этого слова даются трудно, со скрипом и даже неприятным покалыванием связок:

– Был когда-то ансамбль «Ласточка», но клуб закрылся из-за долгов и затяжного ремонта. Директор сильно заболела, не смогла потянуть. Пока решались проблемы, учитель танцев нашел другую, более престижную, работу и возвращаться к детям не захотел. Когда я выкупил здание, то предлагал всем старым работникам хорошую оплату. Но в этом классе есть нюансы…

– И много детей? – Лера отцепляется и идет по паркету, вдоль стены с окнами, проходит мимо зеркала, легко касаясь ладонью деревянного станка, и замирает у высокого шкафа. Ее тонкий профиль отражается в серебристом стекле гибкой линией, подчеркивая освещением самые чувственные точки. А я дышу через раз. В пальцах снова жуткий ток, и так хочется схватить карандаш и отпечатывать каждое движение, каждый вдох моей невесты.

– Так сколько их там? – повторяет вопрос Валерия.

Я стискиваю кулаки, до острой боли в порезе, и прихожу немного в себя:

– Больше тридцати, – но голос все равно срывается. – Две группы. Малышки до десяти-двенадцати лет. И взрослая группа до восемнадцати.

– А почему они в другие клубы не пошли? По городу выбор огромный.

– Это непростые дети, – смотрю на нее исподлобья, стараясь не шататься, чтобы не рухнуть от сладкого тумана в глазах. Охрипшим голосом договариваю: – Группы финансировались государством, пока лавочку не прикрыли. Вернее, забили. Знаешь, как у нас делают? Перед выборами много обещают и много дают, а потом все это оказывается просто пшиком. Пылью.

Приоткрыв дверцу, Лера смотрит на пустые полки и переводит взгляд выше. Туда, куда я попросил Женю спрятать кое-что лично для нее.

Осторожно ступаю ближе.

– Это мой подарок на Новый год, ромашка, – тянусь, чтобы взять упакованную коробку. Приходится прижать Валерию к полкам своей грудью, отчего я каждой клеткой чувствую, как она до жути дрожит.

Отступаю немного в сторону, выставив перед собой короб. Большой красный бант перекрывает мою улыбку и прячет мои попытки сглотнуть свой личный страх потерь. В глазах невесты сверкает, почти как короткое замыкание, изумление и восхищение.

– А если бы я не согласилась поехать? – хитро улыбается Лера уголком губ и наклоняет голову.

– Осталась бы без подарка.

– Что там?

– Не бойся, не укусит.

Она недоверчиво щурится, но, все же, принимает огромную коробку из моих рук. На миг сцепляемся пальцами, и я понимаю, что готов пройти даже по настоящему минному полю, только бы знать, что есть хоть маленький шанс остаться с ней навсегда.

Оглядывается. Ищет место, куда поставить подарок. Но здесь пусто, подоконники узкие, никаких полок и столов. Только в углу встроенный проигрыватель и шкаф для одежды. Остальное: зеркала и поручни.

Присаживаясь, Лера ставит коробку на пол, и долго смотрит на бант, будто и правда боится, что там, под ним, сидит дикий зверь.