Рудольф Нуреев. Неистовый гений - Ариан Дольфюс

После «Раймонды» 1964 года Нуреев ставит в Венской опере балет, который смело можно назвать его визитной карточкой: «Лебединое озеро» с участием Марго Фонтейн. Историческая премьера состоялась 15 октября 1964 года.

В Вене Нуреев был почетным guest star и мог себе позволить многое. На постановку ему выделили шестьсот тысяч шиллингов – совсем неплохо по тем временам. Но он был недоволен. В частности, дискуссия с администрацией Оперы по поводу костюмов была завершена показательной фразой: «Я не могу и не хочу сокращать мои пристрастия по вашим лимитам!»11.

В создании спектакля принимал участие Эрик Брюн, часто присутствующий в репетиционном зале. Австрийский танцовщик Микаэль Биркмайер, которому в то время было двадцать лет и которого Нуреев выбрал для исполнения роли Зигфрида во втором составе, вспоминал: «Эрик и Рудольф постоянно спорили. Они были как горящие угли. Эрик стремился умерить хореографическое рвение Рудольфа, желавшего уместить в музыку как можно больше движений. Больше всех страдала Марго, так как именно на нее сыпалась ругань Рудольфа. Но она знала его наизусть и уходила из зала на полчаса, чтобы татарин остыл»12.

Нурееву было от чего прийти в такое возбуждение, ведь он рассчитывал совершить своего рода революцию. Традиционно балет воспринимали как злоключения девушки-лебедя, но для Рудольфа это была совсем другая история – история мужчины: одинокий принц влюбляется в химеру, чтобы забыть о реальности. «В моей постановке я поместил принца в центр, – пояснял он, – потому что „Лебединое озеро“ – это трагедия принца, а не его возлюбленной. А во всех постановках, которые я видел, на принца не обращали внимания»13.

Нуреев возвысил Зигфрида до центральной фигуры, но теперь не было смысла заканчивать историю на обнадеживающей ноте, как предлагало оригинальное либретто (Одетта и Зигфрид умирают, но находят друг друга в загробном мире). Принц для Нуреева является антигероем (ведь он совершает предательство!), и никакого «хеппи-энда» быть не могло. В его постановке Зигфрид погибает, поглощенный водами разлившегося озера; в последний момент он видит, как над ним пролетает Одетта, – зло, таким образом, наказано. «В Вене я заставил принца умереть, потому что он и так умер – как человек, как личность, – сказал Нуреев через год. И добавил: – Здесь, на Западе, я обрел свободу быть пессимистом…»14.

В Лондоне, двумя годами раньше, Нуреев представил публике свое знаменитое соло из первого акта, «исполнив его в совершенно женской манере», как возмущался Клив Барнс15. В Вене Рудольф продолжал в том же духе, настаивая на том, что мужчина должен уметь танцевать с «лиризмом и нежностью». Он даже предрекал, что грядущие поколения «не будут спрашивать, кто танцует – мужчина или женщина. Будет только танец, а пол исполнителя придаст лишь дополнительную окраску»16. Тот, кто интересуется балетом, знает – Нуреев был прав.

Совершенно гамлетовский Зигфрид Нуреева17 предстает не понятым своим окружением, «рожденным для страдания, всегда в стороне», отмечал немецкий критик Хорст Кёглер, назвавший свою статью «Балет по имени Зигфрид». «Здесь мы присутствуем при медленном саморазрушении благородной души. […] То, что предлагает нам Нуреев, не драма, а элегия, лишенная всякой виртуозности и блеска ради простоты и трогательной волны лиризма»18.

Нуреев удивил публику. Его привыкли видеть виртуозным, мощным, немного кокетливым, а в венской постановке «Лебединого…» он оказался смиренным и лишенным всякого важничанья. «Надо сказать публике, что ты одинок, что ищешь что-то. Если после твоей вариации публика замерла и не аплодирует, значит, ты танцевал хорошо», – говорил он Микаэлю Бирмайеру19.

Рудольф запретил балеринам Венской оперы отрабатывать знаменитые волнообразные движения рук. По его мнению, Одетта и ее подруги – это прежде всего женщины, а не птицы. Решение необычное, но на это была особая причина. «В то время Рудольф восторгался английским танцем, который воплощала Марго Фонтейн, – очень элегантным, но прямолинейным, – вспоминал Биркмайер. – О Кировском театре он старался не вспоминать»20. Через двадцать лет солист Парижской оперы Патрис Бар сказал то же самое, когда Нуреев показал «Лебединое…» во Франции: «Рудольф всегда хотел забыть русскую школу, которую называл shit russian dancing (дерьмовый русский танец). Он обожал английский танец и датский стиль Бурнонвиля, которые, впрочем, не подходили ему. Но ему хотелось вылепить свои балеты по этим меркам»21.

Венская премьера «Лебединого озера» стала сенсацией. О ней писали даже в Америке: «Здесь, в Центральной Европе, где классика зачастую выглядит окаменелостью, попытка Нуреева обновить то, что известно всем, оказалась удачной. Это счастье, что он возбудил борьбу мнений в наших театрах. Это тот хлеб, которым питается искусство»22.

Небывалым успехом венской постановки Нуреев всегда гордился. Удивительно, что он ждал еще двадцать лет, прежде чем предложить «Лебединое…» французам. Начал он с того, что показал балетной труппе Гранд-опера видеозапись спектакля. Но это не значит, что никаких изменений не последовало. Появился пролог, которого не было в версии 1964 года. В прологе принц видит сон, в котором огромный крылатый хищник, схватив в когти маленького лебедя, уносит его в небеса. «По мнению Зигмунда Фрейда, – указывалось в программке, – птица – это отнюдь не невинный образ. Немцы, говоря о сексуальной активности, очень часто употребляют слово „vogeln“ („птица“), а итальянцы называют мужской член „ucello“ (тоже „птица“). Это лишь маленькие фрагменты больших понятий, которые позволяют нам узнать, что полеты во сне означают не что другое, как жгучее желание сексуальной деятельности»23.

«Озеро…» Нуреева фрейдистское не только из-за символа лебедя. Вольфганг и Ротбарт у него – это один персонаж, воплощение темной стороны мужского существа. В кошмарном сне юного Зигфрида строгий наставник Вольфганг принимает черты Ротбарта, злого гения. Таким образом незначительный персонаж (Вольфганг) вдруг разом превращается в грозного и злобного. По сути, это образ властного отца, которому не стоит поддаваться. В первоначальной версии Вольфганг всего лишь поощряет принца к правильному выбору невесты. В нуреевском кошмаре Вольфганг-Ротбарт следует за ним по пятам, проверяет его, подсылая к нему «идеальную женщину», пользуется его наивностью и гнусно предает на публике. Униженный Зигфрид не может выкарабкаться из этой ситуации – он не может «убить отца», поэтому погибает сам.

Этой двойной роли Нуреев добавляет еще одно измерение: Вольфганг-Ротбарт – еще и гомосексуальное искушение. В конце первого акта Вольфганг кладет принцу руку на плечо, обладая хваткой соблазнителя; он танцует в паре с ним, и эти дуэты полны чувственного насилия. В последнем акте Зигфрид бросается в объятия Вольфганга, рассчитывая найти в них защиту. Вольфганг – инициатор и господин, отец и любовник. Одетый в черную кожу, Ротбарт-Вольфганг, несущей злое предзнаменование, специально показан как образ гомосексуального вожделения молодого человека, которому прочили приличный, достойный его титула брак.

Запретное гомосексуальное искушение сквозит и во время знаменитого полонеза из первого акта. В версии 1964 года его исполняли смешанные пары, а в версии 1984-го – шестнадцать мужчин.

Было ли это «Лебединое озеро» действительно революционным? Разумеется, Нуреев переступил через кое-какие моральные запреты. Но он не заставил танцевать в образе лебедей бритоголовых мужчин, как это сделал швед Мате Экк в 1987 году, а затем и британец Мэттью Боурн в 1995-м, хотя и признавался британской танцовщице Патрисии Руан, что «видит лебедей скорее мужчинами»24. Он не превратил Ротбарта в королеву-мать, как это сделал Эрик Брюн в 1967 году. Он не выставлял Зигфрида в образе Людовика II Баварского, якобы присутствующего на представлении «Лебединого озера», – интерпретация Джона Немайера 1976 года25.

В сущности, Нуреев сохранил большое уважение к формам и образам, которые сделали из этого балета легенду. Он просто сместил акценты, придал балету мужское начало и попытался подогнать роль Вольфганга-Ротбарта под себя: на тот момент ему было сорок шесть лет, и он знал, что вскоре перестанет танцевать принца.

В 1966 году Нуреев поставил «Спящую красавицу» в миланском театре «Ла Скала». Это был роскошный спектакль! Триста парадных костюмов эпохи Людовика XIV, пышные парики, блестящие стразы… Резная карета принца, барочная кровать, на которой принцесса проспала сто лет, колонны из искусственного мрамора, который выглядел не хуже настоящего, – это лишь маленькая толика чудес. Спектакль настолько выходил за рамки, что пресса сочла своим долгом сначала описать его в цифрах. Так, согласно «Дэнсинг Таймс», на постановку было потрачено 350 тысяч канадских долларов, то есть на треть больше первоначальной сметы26.