Крики в ночи - Родни Стоун

— Эстель, ты мне не доверяешь?

— Это забота старшего инспектора.

— Он все еще подозревает меня, — сказал я.

Ле Брев, Эмма. И теперь, может, еще и Эстель.

— Он просто делает свое дело.

— Давай выйдем на воздух.

Мы забыли о том, как жарко снаружи. Зной опалил нас, будто мы вышли из дома и обнаружили, что двор охвачен огнем: зной отражался от камней, поджаренных на солнце, он сжигал наши тела и припекал макушки. Было, наверное, градусов сорок, а может, и больше. Изнуряющий, одуряющий зной.

Стоя на иссушенной площади, откуда даже микроавтобус „рено“ исчез на послеобеденный отдых и где ничто не шевелилось, легко представить себе сцену, которая разыгралась здесь в конце войны и которую только что описала Эстель: отступающая колонна СС забралась на гору, чтобы уничтожить сердце деревни. Несколько танков, броневиков и грузовиков, набитых французами, пленниками и заложниками, которых везли в последний путь в Гурдон-сюр-Луп.

— Почему сюда? — спросил я.

— Руководитель и несколько партизан — отряд назывался „Луп“ — родом отсюда. В те дни это было очень отдаленное место, никто не думал, что немцы сюда доберутся, и поэтому оно стало пристанищем партизан. Но эсэсовцы добрались, по пути на север в Нормандию.

Теперь я понял, почему закрыты двери домов. Их обитатели до сих пор жили будто в кошмаре, как и я.

— Они не взорвали церковь?

— Нет. Они спешили. Они расстреляли пленников посреди площади, затем расстреляли из орудий дома. А церковь оставили.

Несмотря на яркое солнце, у меня по коже побежали мурашки.

— И мадам Сульт сошла с ума?

— Нет, не тогда. Девять лет спустя, когда начались поджоги. Как и ты, я кое-что пыталась выяснить. История не всегда соответствует действительности, но совершенно точно, что в этой деревне была бойня и… что Марсель Сульт погиб здесь.

— Значит, у мадам Сульт произошла двойная трагедия? Сначала смерть мужа, а позже и детей? И несмотря на это, она переехала сюда жить. Почему все же ты не рассказывала мне об этом?

Она не ответила, просто пожала плечами. И я стал обвинять ее:

— Ты мне не доверяла… Шпионила за мной. Ты… думаешь, что это сделал я?

— Нет. Нет. Я просто хотела уйти. Уйти.

— Уйти. Зачем?

Мы кричали друг на друга, стоя посреди площади.

У нее начиналась истерика:

— Оставь меня в покое. Ты еще недостаточно насмотрелся? Почему ты не веришь Ле Бреву?

— Заткнись. — У нее начиналась истерика. — Уезжай, если хочешь! — выкрикнул я вне себя.

Но это означало бы, что мне придется отвезти ее домой.

— Джим, — она немного успокоилась, — что ты собираешься делать? — В ее глазах застыл страх.

— Я еду дальше, — сказал я.

— 23 —

Особняк находился за деревней. Дорога от церкви шла через гору, где неожиданно кончались дома, и дальше виляла через бесплодные поля, обнесенные каменной оградой. За исключением одного клочка земли со сморщенной кукурузой, ничто, казалось, здесь не росло, кроме чертополоха, полевого вьюнка и куманики. Солнце поджаривало бока машины.

Вдалеке на вершине холма уже виднелся дом — простое белое строение, совершенно обычное, с просмоленной крышей. Он возвышался в конце дороги, по обочинам которой одиноко росли сосны. Особняк располагался посреди дикого участка с деревьями, согнутыми ветрами, и кустарника, который никто не сажал, он рос сам по себе. Даже издалека чувствовалась какая-то настороженность в этом большом старом доме с длинным фасадом с закрытыми окнами, с двумя крыльями по бокам, которые образовывали внутренний двор. Он смотрелся на горе, как детская игрушка, забытая здесь.

Мы подъехали к массивной каменной ограде, которая сплошной лентой опоясывала имение. Она, должно быть, была высотой метра три с половиной, построена из бутового камня и выровнена цементом по верхней кромке. Наверху вмазаны осколки битого стекла и протянуто по всей ее длине что-то вроде проволочной сигнализации. Местами раствор выглядел совсем новым, что указывало на то, что ограду поддерживали в порядке. Это была мощная непреодолимая стена, которая делала дом похожим на крепость или тюрьму.

Идеальное место для отшельника. Для того, кто хочет укрыться от людей.

Ехать нам пришлось долго: большое владение тянулось параллельно дороге два или три километра, затем ограда заворачивала, чтобы обогнуть дом с тыла. Одна маленькая забаррикадированная дверь, больше я ничего не мог разглядеть, пока на изгибе дороги мы неожиданно не подкатили к въезду в поместье. Когда-то он был впечатляющим: четыре массивных колонны с центральными железными воротами и двумя поменьше по бокам, тоже железными, покрытыми ржавчиной, через которые видна заросшая дорожка, ведущая к дому. За воротами виднелись два домика, покрытые штукатуркой лимонного цвета, вполне ухоженные, будто и о них тоже кто-то заботится, хотя они, наверное, были довольно староваты. Дорические колонны и архитравы, я их датировал 1840 годом, хотя не мог этого утверждать наверняка, так как подобный стиль мог процветать здесь и позднее. За прутьями красивых ворот залаяли две огромные немецкие овчарки. К моему удивлению, внутри стояла полицейская машина, и я вспомнил о той, что проехала мимо нас в деревне.

Из домика вышел парень и направился к нам, заправляя рубашку в штаны. Один из тех типов, которых можно увидеть в старых кинофильмах: крепко сбитый, приземистый, с тяжелым подбородком и сигаретой во рту — типичный итальянский мафиозо.

— Подойдите сюда, — помахал он нам.

Я вышел из машины и подошел к воротам. Сторож поднял палку и кинул ее собакам. За решеткой он смотрелся как в зоопарке.

— Мадам Сульт? — крикнул я. Эстель стояла рядом со мной, разговаривая с парнем на быстром французском.

Он покачал головой и высморкался. Эстель повернулась ко мне.

— Нет, она не будет с вами говорить.

— Что?

— Он говорит, что она никого не принимает.

— Почему?

Еще несколько вопросов и исчерпывающий ответ.

— Он говорит, потому что она очень старая.

— Скажи ему, что это очень важно.

— Джим, поехали.

— Нет.

Я попробовал открыть ворота, которые оказались закрыты на большой висячий замок. Охранник оглянулся. Его взгляд был достаточно угрожающим.

— Кто-нибудь еще есть? Управляющий.

Кто-нибудь, кто сможет меня понять, а не этот итальянский недоумок.

Мы стояли на солнце, обливаясь потом. Возможно, я бы и повернул назад, бросил это занятие и просто списал со счетов мадам Сульт, поместив ее в разряд богатых сумасшедших, если бы не присутствие там полицейской машины.

— Спроси его, что там делает полиция?

На этот раз он не ответил, а просто выругался и махнул рукой, показывая, чтобы мы убирались. Он стоял там злой, в рубашке без воротника и широких штанах.

— Ничего хорошего, — сказала она. — Поехали назад.

Я упрямо твердил свое.

— Да прекрати ты это. Нам не попасть туда. — Эстель не терпелось уехать.

И потом что-то изменилось. Из домика по ту сторону ворот вышли два жандарма в форме цвета хаки, застегивая на ходу кители и ремни, как будто их побеспокоили во время обеда. Они подошли к решетке. Один из них был капралом.

— Что он говорит?

— Он хочет, чтобы мы уехали.

— Почему мы должны уезжать? Я хочу увидеть мадам Сульт.

— Мадам Сульт увидеть невозможно. Никого внутрь не пускают, — заявил капрал, молодой человек с красным лицом, очень самоуверенный.

Жандармы выглядели далеко не дружелюбно, а этот итальянец вообще готов был ринуться в бой.

— Почему нет? Я хочу попросить об интервью.

— Бумаги?

Я протянул через ворота мой американский паспорт. Он посмотрел на него и вернул мне.

— Он говорит, что нам надо уезжать.

Остальные дружно загалдели, поддерживая капрала. Вся их манера поведения раздражала меня. Не раздумывая, я сказал:

— Спроси их, кто отдает им приказы.

В конце концов, довольно странно — приехать в этот уединенный особняк и найти здесь хорошо вооруженных жандармов, охраняющих покой старой женщины.

— Никто не может видеть мадам Сульт, — произнес один из них полуизвиняющимся тоном.

Даже до меня дошло, что это окончательный ответ. Она была женой одного из самых богатых людей Франции, коллаборациониста, расстрелянного эсэсовцами в этом отдаленном уголке, в этом месте, которое она избрала для своей вдовьей жизни, оплакивая потерю детей. Сейчас ей уже за восемьдесят, и ее охраняет специальный полицейский наряд, который не желает вступать ни в какие переговоры. Все это не укладывалось у меня в голове, и я был готов спорить с ними бесконечно.

— Эстель, спроси его, как они узнают, что она еще жива?

— Мадам жива, — ответил капрал. — Я приказываю вам уехать.

— Чей это приказ?