Непрошеная повесть - Нидзё

— Пожалуйте в павильон Баба-доно! — сказал он.

— Кто приехал туда? И за кого меня принимает? Странно!… Может быть, вы ошиблись, зовут не меня, а этого карлика? — спросила я.

— Нет, никакой ошибки тут нет, — ответил слуга. — Зовут именно вас. С позавчерашнего дня здесь пребывает прежний государь Го-Фукакуса.

Слова замерли у меня на устах. Мы не виделись столько лет! Конечно, в глубине сердца я всегда помнила государя: в минувшие годы, перед тем как уйти от мира, я приходила к нему проститься, моя тетка Кёгоку устроила эту встречу, и я считала, что видела его тогда в последний раз в жизни… Я была уверена, что никто не может узнать прежнюю Нидзё в этой монахине, облаченной в изношенную черную рясу, иссеченную инеем, снегом, градом… «Кто опознал меня?» — думала я, все еще не в силах уразуметь, что меня зовет сам государь. Наверное, кто-нибудь из женщин свиты подумал: «А ведь похожа… Конечно, это не Нидзё, но все-таки позовем ее, дабы убедиться, что мы ошиблись…» Пока я так размышляла, прибежал еще один человек, самурай из дворцовой стражи, и принялся торопить: «Скорей! Скорей!» Больше у меня не нашлось отговорок, я пошла к павильону и остановилась в ожидании у раздвижных дверей на веранде северного фасада. Внезапно из-за дверей раздался голос: «Не сиди там, так тебя скорее могут заметить!»; знакомый голос этот ничуть не переменился за долгие годы. Сердце в груди забилось, я была не в силах двинуться с места, но государь опять сказал: «Иди же сюда, скорее!» Медлить было бы неприлично, и я вошла.

— Право, я заслужил похвалу! Сразу узнал тебя! Теперь ты видишь мою любовь… Сколько бы лет ни прошло, мое сердце не забыло тебя! — сказал государь. Он говорил еще о многом — о делах давно минувших, о событиях недавних, о том, что связь между мужчиной и женщиной, увы, неподвластна только велению сердца… Меж тем короткая ночь подошла к концу. Вскоре стало совсем светло. — Сейчас я затворился здесь по обету, нужно строго соблюдать весь устав, но мы обязательно снова встретимся как-нибудь на досуге… — сказал он вставая, снял с себя три косодэ и подал мне, говоря: — Это тебе на память мой тайный дар! Носи не снимая!

Эта любовь, эта забота заставила меня забыть обо всем — о прошлом и будущем, о мраке грядущего мира, все-все забыла я в ту минуту. Никакими словами не выразить скорбь, сдавившую сердце. А ночь меж тем безжалостно рассвела, государь сказал: «До свидания!» — прошел в глубину покоев и затворил за собой раздвижные перегородки. Как напоминание о нем остался лишь аромат дорогих курений, этот знакомый запах пропитал и мою одежду, как бы свидетельствуя, что я и впрямь была рядом с ним, совсем близко. Казалось, моя черная ряса насквозь пропахла благоуханием… Монашеская одежда чересчур бросалась в глаза, я заторопилась, кое-как надела под низ подаренные государем косодэ и покинула павильон.

Наряд златотканыймы вместе на ложе любвистелили когда-то -а теперь лишь от слез бесплодныхчерной рясы рукав намокает…

в слезах шептала я, унося в сердце дорогой образ. Мне казалось, я сплю и вижу сон, сон во сне… Ах, как хотелось мне остаться здесь, в храме, хотя бы еще на день, снова встретиться с государем хоть один-единственный раз! Но, с другой стороны, ведь я уже не та, что была, я превратилась в изможденную, худую монахиню в убогой черной одежде; он позвал меня, повинуясь внезапному порыву, и поэтому вынужден был ко мне выйти, а теперь, конечно, жалеет: «Позвал, не подумавши, и напрасно!…» Я должна понять это и не оставаться назойливо торчать здесь, как будто жду вторичного приглашения… Только глупая женщина способна так поступить. Разумом смирив сердце, я решила возвратиться в столицу. Нетрудно понять, что творилось при этом у меня на душе!

Мне захотелось еще раз увидеть государя, посмотреть, как он идет на молитву, хотя бы издали бросить взгляд. Из опасения, как бы черная ряса снова не остановила его внимание, я надела сверху одно из полученных в дар косодэ и стояла в толпе, замешавшись среди других женщин. По сравнению с прошлым, государь очень переменился, я с волнением смотрела на его изменившийся облик. Тюнагон Сукэтака вел его за руку, когда он всходил по ступеням в храм.

— Мне становится тепло на душе, как подумаю, что теперь мы оба, и ты и я, носим одинаковую монашескую одежду… — еще звучали в моих ушах слова, сказанные при вчерашнем свидании. О разном говорил он, вспомнил даже то время, когда я была малым ребенком, а на мокром от слез моем рукаве, казалось, остался запечатленным дорогой образ. Я покинула Гору Мужей, храм Хатимана, шла по дороге на север, в столицу, а душа моя, казалось, осталась там, на Горе.

* * *

Мне не хотелось долго оставаться в столице; решив на сей раз уж непременно выполнить давнишний свой обет — закончить переписку сутры Кэгон, начатую в прошлом году, я снова отправилась в храм Ацута. Я проводила ночь в бдении, когда, около полуночи, над храмом вспыхнуло пламя. Легко представить себе шум и переполох, поднявшийся среди служителей храма. Огонь так и не удалось погасить — уж не потому ли, что сам бог наслал тот огонь, смертные были не в силах его одолеть? В один миг храм вознесся ввысь, к небесам, обратившись в бесплотный дым. Когда рассвело, сбежались умельцы-плотники, дабы заново отстроить святыню, ставшую пеплом.

Старший жрец обошел пожарище. Среди строений храма имелся павильон — его называли «Неоткрываемым»; в эру богов его собственноручно построил Ямато Такэру, сам некоторое время там пребывавший. Что ж оказалось? Рядом с еще дымившимся каменным основанием стоял деревянный лакированный ларец шириной в один, а длиной в четыре сяку. Удивленные люди сбежались взглянуть на это чудо. Старший жрец, особенно причастный божеству, приблизившись, взял ларец, чуть приоткрыл, взглянул и сказал:

— В красных парчовых ножнах хранится здесь нечто — очевидно, священный меч! — И с этими словами, открыв Павильон Меча, поставил туда ларец.

Но вот что самое удивительное — в ларце оказалось послание, уцелевшее в пламени. Я слышала, как это послание читали вслух. Оно гласило:

«Бог сего храма, Ямато Такэру, родился в десятом году после восшествия на престол имератора Кэйко. Император повелел ему усмирить варваров эбису на востоке страны. Перед тем как отправиться в край Адзума, на восток, Ямато Такэру пришел в храм Исэ проститься с великой богиней Аматэрасу, и оракул великой богини возвестил: „В прошлом, до рождения в облике человека, ты был великим богом Сусаноо. Одолев восьмиглавого змея в краю Идзумо, ты извлек из его хребта сей меч и преподнес мне. Ныне возвращаю его тебе вместе с ножнами. Обнажи его, если жизни твоей будет грозить опасность!“ С этими словами ему вручили меч и парчовые ножны. В краю Суруга, в охотничьих угодьях, на равнине Микарино, враги пустили в поле огонь, чтобы погубить Ямато Такэру. Внезапно меч, которым он был опоясан, сам собой выскочил из ножен и пошел косить траву на все четыре стороны. Ямато Такэру достал лежавший в ножнах кремень, высек огонь, пламя побежало на врагов, помрачило им взор, и они погибли все до единого. С тех пор это поле называют Якид-зуно — Горелое, а меч получил название „Коси-Трава“ [131].

Я слушала, как читали это послание, вспомнила вещий сон, некогда мне приснившийся, и душу охватил благоговейный восторг.

* * *

В обстановке суматохи и треволнений, причиненных пожаром, невозможно было спокойно трудиться над перепиской сутры, и я решила отправиться к святилищу великой богини Аматэрасу в Исэ, воспользовавшись удобной морской переправой Цусима.

Было начало четвертой луны, деревья покрылись зеленой листвой, вид был чудесный.

Прежде всего я пошла к Внешнему храму. Здесь, в Ямада-но хара, роща криптомерии и впрямь вызывала желание дождаться первого кукования кукушки, как писал о том Сайге:

Пусть не слышно ещетвоих песен в тени криптомерии -я тебя подожду,о кукушка, в роще зеленойподле храма Ямада-но хара!

Я увидела большое здание, предназначенное для жрецов разных рангов, — перед началом богослужения они совершали здесь обряд очищения. Мне говорили, что в храмы Исэ не допускают буддийских монахов и монахинь в их черных рясах, и потому, не зная как быть, я спросила, где и как мне поклониться богине.

— Вы можете пройти до вторых ворот и в большой двор за воротами… — сказал один из жрецов. Все кругом выглядело очень величественно. Из помещения вышло несколько человек, судя по одежде — жрецов. «Откуда вы?» — обратились они ко мне. «Я пришла из столицы в поисках благодати…» — ответила я.

— Вообще-то буддийская ряса не должна бывать здесь, — сказали они. — Но вы, как видно, устали, поэтому боги простят нас. — Меня пригласили войти в дом и обошлись со мной приветливо и любезно.

— Пойдемте, я покажу вам храм. Внутрь входить запрещается, но вы сможете поклониться богине издали, — сказал один из жрецов.