В тюрьме - Михаил Ольминский

– Что у вас за безобразие – такая грязь и нет швабры? – спросил я, когда старший надзиратель вышел.

– Начальник экономит, заставляет нас покупать швабры на собственные деньги. Разве напасешься? – ответил надзиратель.

– А высшее начальство бывает в тюрьме?

– Прежде вице-губернатор следил за порядком, да он переведен. С тех пор никто не смотрит. Нам тоже служба такая, что хуже нельзя. Начальник ввел порядок, чтобы надзиратели не вели сношений с арестантами, ни у кого нет своего коридора. Каждый день бывает новое распределение. Не с кого и спрашивать. Нам тоже муки сколько – не дай бог! А жалования двенадцать рублей.

После уборки пришел сам начальник, совсем молодой поручик. Даже на расстоянии от него разило водкой.

– Нужно внести еще стол и табуретку, – сказал я.

– У нас этого не полагается.

– В первый раз вижу такую тюрьму.

– А я в первый раз слышу, чтобы в тюрьмах давали столы и табуретки.

– Вы служили где-нибудь, кроме Тульской губернии?

– Нет, не служил.

– В том-то и дело. Как мне возможно устроиться с обедом?

– Как хотите.

– Вот перечень припасов, которые нужно купить. Пусть приготовят в тюремной кухне.

– У нас, кроме артельных котлов, нет посуды.

– Пусть купят на мой счет.

– У нас и готовить некому – повара умеют варить только арестантскую пищу.

– Значит, сумеют сварить простой суп.

– Это вообще неудобно. Вот что я придумал: позовите тюремного доктора и потребуйте больничную порцию. Я предупрежу доктора.

– На это я не согласен.

– Ну, как хотите.

Я все время говорил резко, а тут обозлился еще больше.

– Есть ли, наконец, в Туле бакалейные лавки и рестораны?

– Да, вы можете посылать.

– Я желаю иметь ежедневные прогулки.

– У нас нет ни отдельного дворика для вас, ни свободного надзирателя для надзора.

– Мне до этого дела нет. Я имею право на прогулки.

– Хорошо, будете гулять после вечерней поверки. Послал купить яиц; в ноябре их и в Туле не оказалось. Надзиратель объяснил:

– Москва… оно, конечно… в Москве все можно достать… Москва – город столичный…

Когда мы сидели в вагоне, кругом стоял шум от жалоб на порядки тульской тюрьмы.

– Десяток тюрем видел, – нигде не давали такой гадости вместо хлеба.

– Вместо мяса какая-то гнилая соленая рыба – есть нельзя.

– Два дня не могли допроситься купить молока для ребенка.

– За осьмушку махорки дерут восемьдесят копеек.

– Тула есть Тула – самый проклятый город.

На некоторое время слово «тула» (а не Тула) стало в вагоне нарицательным именем для обозначения всякой скверны. Справедливость требует отметить, что тульские конвойные ничуть не походили на тюремщиков: мягкость, предупредительность, постоянная веселость и умение поддерживать образцовый порядок делали их идеальными конвоирами, по крайней мере с точки зрения арестантов.

От Тулы до Ряжска ехали в новом арестантском вагоне с решетками на окнах. Не совсем подсохшая краска нестерпимо пахла, когда затопили железную печь. Лавочки короткие, спинки низкие. Тесно, душно и шумно.

Рядом со мною сидело четверо «обратников», то-есть ссыльнопоселенцев, бежавших из Сибири и возвращаемых обратно, трое из них в кандалах. Держатся гордо, и никто не осмеливается задеть их; со мной они очень любезны; говорят литературным языком; осанка свидетельствует о физической силе, выносливости и способности постоять за себя. В то время как прочие арестанты пересыпают свою речь непечатными выражениями и грязными намеками, обратники выражаются корректно и останавливают других. У меня они ни разу ничего не попросили, а приняв предложенные папиросы, старались отплатить услугой, не унижающей достоинства.

Один из обратников, человек высокого роста, ловкий и стройный, только что вынес три года арестантских рот. Он страшно озлоблен. Рассказывает о порядках, перед которыми бледнеет режим Шалаевуской каторги, описанной Мельшиным. Вообще арестантские роты, как и дисциплинарные батальоны, славятся жестокостью своих порядков. Что может делаться в провинции, если в петербургском Литовском замке, рядом с Мариинским театром и консерваторией, безустали свищет розга и было открыто, что в розги вплетается железная проволока? По рассказу моего спутника, за три года у них в ротах умерло из двухсот пятидесяти человек сто четырнадцать. Работать заставляют по 18 часов в сутки. У нашего обратника вырвалась, между прочим, такая фраза:

– В воскресенье только и отдохнуть, а тут проклятые черти выдумали чтение с картинками. Читают разные побасенки… Бывало стоишь на чтении и спишь.

И этот человек, проклинавший «просветителей», только что вырвавшийся из ада, понизил голос до шо-пота, когда по ходу рассказа нужно было употребить не совсем цензурное выражение.

Иное впечатление производит высокий старик, остзейский уроженец, тоже обратник. Он приезжал на родину, соскучившись по семейству. В вагоне он много плясал, гремя кандалами; постоянно ссорился, особенно с конвойными, у которых составилось убеждение, что этот арестант непременно с дороги убежит. Было в этом старике что-то лакейское и отталкивающее; вместе с тем он любил попрошайничать.

Дальше сидел старик крестьянин: из Тобольской губернии он пошел в Киев на богомолье, расстроил здоровье и, как милости, просил возвращения на родину по этапу. Он тяжело кашлял, был жалок и, несмотря на все это, не вызывал к себе симпатии.

Одна баба унимает крикливую девочку, другая хихикает и шепчется с конвойным. Становится трудно разглядеть лица в полутьме, пропитанной махорочным дымом. Конвойные оглушительно поют, стараясь перекричать друг друга в припеве:

Ай, Люба-барыняИ Ваню ударила,Вдарила, врезалаТри раза.

Голова трещит от шума и смрада.

В Ряжске смена конвоя и пересадка. Вид нового начальника конвоя, крикливого и хлопотливого фельдфебеля, не обещал спокойствия в пути до Пензы. Приняв бумаги и несколько раз пересчитав арестантов (нас было всего двадцать восемь человек), он засуетился по поводу вещей.

– Выноси, выноси скорее! Помогите! – обратился он к солдатам тульского конвоя. Только что сложили вещи между путями, как поезд двинулся для маневров. – Как же вещи? – засуетился опять фельдфебель. – Скорее! Скорее! Бросайте на тормозную площадку. Помогите!

При переходе в другой поезд он беспрерывно кричал: «Пошел, пошел, пошел», – хватая при этом за рукав ближайших арестантов. Показались товарные вагоны с двумя окошечками и решетками.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});