Искусство и его жертвы - Михаил Игоревич Казовский

class="p1">Вроде бы весеннее солнышко заглянуло к нам: рыжие волосы, светло-зеленое платье и такого же цвета шляпа, совершенно лисьи глаза, кремовое легкое пальто, сумочка и перчатки. Впечатление грандиозное. Я на месте отца тут же в нее влюбилась бы.

Он отвесил церемонный поклон. Вежливо поцеловал руку. И помог снять пальто.

— Милая квартирка, — оценила она. — Только подниматься на четвертый этаж трудновато.

Папа взмахнул рукой легкомысленно:

— Мы пока что люди нестарые, и полезно для здоровья.

Уроженка Туманного Альбиона согласилась:

— Да, британцы тоже помешаны на физических упражнениях — утренняя гимнастика, плаванье, бокс, конные прогулки… Можно только приветствовать. Правда, я сама заниматься этим ленюсь, честно говоря.

— Ленитесь? Прискорбно.

— Вероятно. Но ведь вы нанимаете для дочери бонну, как я понимаю, а не шефа футбольной команды?

Улыбнувшись, отец вновь поцеловал ей руку. И кивнул:

— Принято.

Вскоре обстановка совсем разрядилась, и беседа потекла непринужденно. Иннис вела себя просто, не высокомерно, но и не подобострастно — то есть была сама собой. Это подкупало. Папа был явно очарован. И, когда прощались, сказал:

— Если вы по-прежнему согласились бы переехать к нам, чтобы опекать мою дочь, я бы с удовольствием заключил с вами договор.

Иннис слегка присела в некоем подобии книксена:

— Я была бы рада, мсье Тургенев.

— На какую сумму вы рассчитываете, мадам?

— На любую, мсье. Опекать дочь великого писателя я готова даже бесплатно.

— О, какая неприкрытая лесть! Но приятная, черт возьми. Хорошо, договоримся, я вас не обижу. А когда вы могли бы приступить к своим обязанностям?

— Да хотя бы завтра.

— Превосходно. Завтра ждем к обеду.

Будущая бонна тут же упорхнула, лишь оставив после себя облачко парфюма. Я взглянула на отца:

— Значит, она тебе понравилась?

Он стоял раскрасневшийся и почти сияющий.

— Да, да, безусловно. Чудо, а не женщина.

Иронично прищурилась:

— Уж не хочешь ли ты сказать, папа?..

Приобняв меня за талию, звонко поцеловал в щеку:

— Поживем — увидим, девочка, поживем — увидим…

КЛОДИ

В год, когда Полинетт и Луиза вышли замуж — чуть ли не одновременно — мне уже исполнилось 13. Я была совсем сформировавшимся подростком и вела дневник, правда, уже утраченный, но события того времени помню превосходно.

Первой о замужестве объявила Луиза, и ни для кого эта весть не стала неожиданной, так как она и мсье Эритг были давно вместе, ждали только окончания ее учебы, а когда выяснилось, что сестра в положении, дело решилось в считанные дни. Я на свадьбе не присутствовала, так как накануне сильно отравилась (видимо, домашней колбасой, съеденной в гостях у соседей), врач промыл мне желудок, и угрозы жизни не было никакой, но лежала пластом, не могла пошевелить даже пальцем. Но особого огорчения от того, что их бракосочетание прошло без меня, не испытывала: я терпеть не могу этих многочасовых бессмысленных церемоний. Брак зарегистрировали в мэрии, а затем обвенчались в храме, и, по отзывам, все прошло безукоризненно, если не считать того, что Поль во время венчания описался. (Он вообще рос нервным мальчиком, писался во сне и наяву чуть ли не до 10 лет.)

А у Полинетт венчания не было, так как он католик, а она ортодокс (русские говорят — "православная"), только регистрация в мэрии. Там присутствовало много гостей, от семьи Виардо — я и Марианна (мама с папой находились в Баден-Бадене, а Луиза с мужем сразу после их свадьбы уехала в Берн, где Эрнест служил в посольстве Франции).

Собственно, застолье происходило в замке Ружмон у маркиза де Надайка. Надо рассказать предысторию чуть подробнее.

Значит, Тургель дружил с Проспером Мериме (восхищался его новеллами, в том числе "Кармен" — опера Бизе появилась много позже), а Проспер, наоборот, был в восторге от русской литературы, перевел на французский "Пиковую даму" Пушкина, "Ревизора" Гоголя и к тому же написал предисловие к французскому переводу "Отцов и детей" Тургеля (книжка вышла за год до свадьбы Полинетт). Ну, так вот. Мериме познакомил русского приятеля с бывшей своей возлюбленной Валентиной Делессер (вместе любовники прожили лет пятнадцать, а расставшись, продолжали поддерживать хорошие отношения). Валентина — вдова крупного банкира, никогда не нуждалась в деньгах и всегда вела довольно бурную светскую жизнь. Дочь ее Сесиль (не от Мериме, а от мужа) первым браком была за археологом и путешественником де Валоном, утонувшим во время катания на лодке в их имении. Но Сесиль горевала мало и буквально через год вышла за маркиза де Надайка, тоже весьма небедного господина: он имел в Ружмоне замок и стекольную фабрику.

Для чего эти все подробности? Чтобы стало ясно, как возник на горизонте Тургеля будущий его зять. Словом: на стекольной фабрике де Надайка управляющим работал молодой человек — Гастон Брюэр. И когда Тургель на парижских раутах появился со своей дочерью, сердобольные дамы начали подыскивать ей жениха. В результате и всплыла фигура Гастона: Валентина и Сесиль стали прочить его в мужья Полинетт.

Их познакомили. Но как будто вначале оба друг другу не понравились. Он такой неулыбчивый, мрачноватый тип, волосы прилизаны, глубоко посаженные глаза и всегда недовольно сложенные губы. Но трудился на фабрике честно, со старанием, и хозяева отзывались о нем крайне положительно. А она, конечно, не красавица, хоть и не лишена некоторой женственности, но зато неглупа и весьма начитана. Нет, как пишут в романах, электрическая искорка меж ними не пробежала. Познакомились — и расстались на несколько лет; он не проявлял никакого интереса, в гости не набивался, не ухаживал и прочее; а она наслаждалась взрослой жизнью (после пансиона) под крылом у отца. Вместе с ними жила ее гувернантка (бонна) англичанка Иннис, но, скорее, как старшая подруга — относились друг к другу очень тепло. Вместе ходили по музеям, выставкам, концертам, делали покупки и гуляли в Булонском лесу. Говорили, что Тургель был вначале в нее влюблен, даже подумывал жениться, но дела увлекли его в Петербург надолго.

В это время Россия переживала трудные времена: царь отменил крепостное право, и, как будто бы можно только радоваться свободе, но всю землю у помещиков не отнял, и вчерашние крепостные все равно были вынуждены пахать на того же прежнего хозяина. В общем, все остались страшно недовольны. Тут еще поляки стали бунтовать, Герцен в Лондоне — на их стороне, а Тургель дружил с Герценом, и в полиции не замедлили раскрутить дело — еле он сумел откреститься, доказать свою непричастность к бунтовщикам, а потом и вовсе уехал из России. Думаете, к дочери и к Иннис