Время неприкаянных - Эли Визель

Однажды некий конгрессмен предложил чрезвычайно выгодный договор на создание своей философско-политической автобиографии. Гамлиэль согласился, поскольку работа такого рода была не слишком сложной. Интересный сюжет, необычный персонаж: бедное детство, блестящая учеба на юридическом факультете, многообещающий дебют в команде мэра сравнительно крупного города, успешная карьера без каких бы то ни было происшествий. Через несколько недель Гамлиэль мог бы отдать рукопись и получить гонорар за вычетом задатка. Именно тогда Ева и спросила его:

— Ты уверен, ты полностью уверен, что у этого типа безупречное прошлое?

— Полностью уверен? Нет. Я просто не знаю. Не могу гарантировать тебе, что он никогда не пачкал рук. Не будем забывать, он политик.

— А что ты станешь делать, если после выхода лестной книги, которую он от тебя ожидает, всплывут мало приятные для него истины? Разве не почувствуешь ты себя морально обязанным публично выразить свои сожаления? Но сделать этого ты не сможешь, поскольку в договоре есть пункт, запрещающий тебе открывать свое авторство!

Гамлиэль попытался отразить этот выпад:

— Интеллектуальное мужество далеко не всегда совпадает с мужеством нравственным. Знаешь ли ты, что после осуждения Галилея великий Декарт был так напуган, что отсрочил публикацию своего «Трактата о мире»?

— Ты не Декарт. И ты знаешь его историю, поэтому тебя нельзя оправдать.

— Ладно. Позволь мне объяснить иначе. Представь, что я сапожник. Я продаю ботинки хорошему клиенту. Разве моя вина, если он перепродаст свою пару злоумышленнику, который в этих самых ботинках отправится ночью грабить банк?

На лице Евы появилось столь недоверчивое выражение, что он мгновенно пошел на попятный:

— Прости меня. Этот пример недостоин тебя, недостоин нас.

И он отказался от двадцати тысяч долларов, обещанных политиком.

Гамлиэлю представился еще один случай отвергнуть соблазнительное предложение. Один раввин, «духовный вождь» общины в пригороде Манхэттена хотел нанять его, чтобы он написал опровержение на брошюру своего собрата, некоего «рабби Артура». Тот опубликовал небольшое и будто бы подрывное сочинение о еврейской коммунистической секте на Украине. Гамлиэль попросил разрешения подумать.

— С одной стороны, — объяснил он Еве, — к чему мне влезать в свару двух раввинов? С другой стороны, я мог бы на полгода забыть о плате за жилье.

Так что же? Он решил, что в данном случае необходимо тщательно изучить все обстоятельства дела.

И отправился в маленький городок в Мичигане, где жил раввин. В результате краткого расследования обнаружилось, что Артур, мягко говоря, не пользуется здесь популярностью. Одни упрекали его за высокомерие, другие выставляли на смех его амбиции. Но стоит ли доверять злобным слухам? То, что раввин вынужден был оставить свой пост, еще ничего не доказывало. Это происходит повсеместно. Найти религиозную общину, свободную от внутренних разногласий, почти невозможно. Знаменитый рабби Израиль Салантер говорил: «Раввин, у которого нет противников, недостоин своего поста. Но он достоин своего поста еще меньше, если позволяет им взять над собой верх». Чтобы принять решение с легким сердцем, Гамлиэль отправился на собрание общины, где должен был выступать раввин Артур.

Оратор не произвел на него большого впечатления, разве что поразил своей ординарностью. Среднего роста, одутловатое лицо недоразвитого подростка, дряблый подбородок, бесцветные глаза за очками в серебряной оправе. Пронзительный крикливый голос, театральная жестикуляция: комедиант. Впрочем, его и называли «Раввином среди актеров» или «Актером среди раввинов». Эгоцентричный, тщеславный, несомненно, имеет кое-что за душой, но только не мысли: в этой сфере предпочитает плагиат. Он остался холостяком, так как считал, что ни одна женщина его не стоит — в некотором роде он женился на самом себе. В речи его, состоявшей из удручающих банальностей, проскальзывала какая-то скрытая горечь. Он был обозлен на весь мир и, прежде всего, на своих собратьев, которые не признают его заслуг, превосходства, авторитета, будто бы приобретенного в еврейских и нееврейских интеллектуальных кругах. Он обрушился на общину, в которой прежде хотел играть роль духовного лидера. Аудитория, видимо привычная к его самомнению, слушала невнимательно.

Когда собрание завершилось, Гамлиэль подошел к нему и представился журналистом одного крупного европейского журнала.

— Вы хотите взять у меня интервью? — сказал раввин. — Я согласен. Не важно когда, не важно где. Вы придете с фотографом?

Беседа продолжилась на следующий день в его офисе. Много книг на этажерках, но не меньше и фотографий раввина, позирующего рядом с известными израильскими артистами и политиками.

Фактически интервью превратилось в монолог самовосхваления. Раввину явно очень нравилось слушать себя. Однако, подумал Гамлиэль, достаточный ли это повод для того, чтобы помочь противнику подмочить его репутацию, тем более что он прекрасно справлялся с этим сам? Ощутив смутное чувство жалости, он решил отвергнуть предложение раввина из Манхэттена.

Откинув голову назад, Ева со смехом зааплодировала ему.

— Я богаче, чем твой раввин. Я возмещу тебе сумму, которой лишил нас твой отказ. Взамен ты напишешь книгу только для меня одной.

Юмор Евы, ее чувствительность, в которой печаль смешивалась со страстным стремлением к нежности и безмятежности. Книга для нее одной? Но она уже существовала — это была Песнь песней.

— Когда-нибудь я покажу тебе свою рукопись, — сказал ей Гамлиэль. — Эта книга будет моим подарком. Ты ее прочтешь, поймешь и, надеюсь, полюбишь. Это книга, которую никто не мог бы написать или даже представить мысленно. Книга, где слова заставляют мечтать.

Гамлиэль рассказывал в ней о последних словах своего отца, ласках матери и духовном величии Илонки.

Он вспоминал первую женщину, которая научила его любви, свой первый взгляд на тело, открытое для радости.

Он повествовал о великом и ужасном приключении Благословенного Безумца, предшественника рабби Зусья, «Вестника».

В книге выражалось то, что Гамлиэль слышал вокруг себя и в самом себе: «В Божественном творении, говоря словами рабби Нахмана из Вроцлава[13], величайшего из хасидских рассказчиков, все существующее в этом мире имеет сердце, а само сердце имеет свое сердце, которое является сердцем мира… Этот Учитель полагал, что шум преображается в голос, голос в песню, песня в историю. Нужно лишь прислушаться, чтобы понять все, что нас окружает. Листья деревьев разговаривают с травой, облака подают друг другу сигналы, ветер переносит секреты из одного края в другой: следует научиться слушать, в этом ключ к тайне».

И Гамлиэль найдет этот ключ, так он обещал Еве. Он сумеет внять голосу и даст ей возможность услышать его.

— Ключ, о котором ты так хорошо говоришь, — сказала Ева, — это, возможно, я.

Да, это была она.

Он воспользуется этим ключом, чтобы открыть ночные врата в ее теле и в своей душе.

Тогда они обретут счастье, какое только доступно человеку — счастье, достигшее вечного расцвета.

Гамлиэлю приснился сон.

Я бегу, как безумный, по странному городу, где все люди наслаждаются миром. Дети разговаривают, как мудрые старцы, женщины блистают красотой, торговцы с улыбкой раздают самые редкие товары и излучают щедрость. Все бесплатно. Как я попал сюда и зачем? Я не понимаю, что происходит. Несомненно, кто-то привел меня сюда. Чтобы покарать или вознаградить? Я останавливаю бородатого прохожего и спрашиваю у него: «Что мне делать у вас?» Он с силой пожимает мне руку и начинает смеяться. «Вы такой забавный». Он зовет других прохожих и тычет в меня пальцем: «Наш гость такой забавный, правда? Давайте отблагодарим его за то, что он такой забавный!» Я подхожу к молодому человеку и спрашиваю у него: «Что ты думаешь о моем присутствии у вас?» Он запускает руку в карман, достает монету и протягивает мне: «Это подарок тебе, чужестранец, потому что для нас подарок — ты. Правда, пока ты не сможешь воспользоваться им, здесь у него нет никакой ценности». Женщина, одетая с обезоруживающей скромностью, знаком показывает, что хочет поговорить со мной. Мне она кажется знакомой. Я видел эти веки, эти губы, эти плавные жесты. Но кто же она? «Уже давно я тебя поджидаю, — говорит она томным грудным голосом. — Да, уже давно я мечтаю оказаться в твоих объятиях. А ты?» — «А я, — отвечаю я в своем сне, — уже давно перестал мечтать». Тогда она, рассмеявшись, клонится ко мне, чтобы поцеловать в губы. «Ничего не говори, просто слушай: меня зовут Ева, я первая и…»

Гамлиэль вздрогнул и проснулся от переполнявшего его счастья.

Ева спала неспокойно, время от времени постанывая от боли или страха — как узнать? Потрясти ее за плечо? Лучше подождать, быть может, она успокоится. Она что-то невнятно бормотала. Внезапно она испустила крик, открыла глаза, стала шарить руками в темноте. Взгляд ее встретился со взглядом Гамлиэля. Казалось, она удивилась, увидев его рядом с собой.