Русь и Орда - Михаил Каратеев

— Небось не посмеет! А коли и пустит в дело войско, это ему не надолго поможет: подойдут татары, заберут его в Орду на расправу, и все одно сядешь ты князем в Карачеве.

— Эк тебе дались татары, Иван Андреич! — в сердцах сказал князь Тит. — Татар звать — это уж последнее дело: ведь они все земли наши пограбят. На такое можно решиться, только ежели одни с Василием не сладим, когда ничего иного уже не остается. Стало быть, надобно сперва самим за него браться!

— Ну и возьмемся! Коли начали говеть, неужто скажем теперь, что, не поевши мяса, силы нету до церкви дойти?

— Не то говоришь ты, боярин! Взяться можно по-разному. С чего начинать-то будем? Не идти же на него, здорово живешь, войной?

— Послать в Карачев гонца и объявить ему ханскую волю, — вставил Святослав. — Коли схочет на рожон лезть, пусть первый начинает войну. А может статься, у него хватит ума подобру с нами поладить: ведь лучше в Ельце княжить, нежели в Орде голову сложить.

Предложение княжича всем показалось разумным, но именно потому оно испугало Андрея Мстиславича, до сих пор не принимавшего участия в споре. Мирное окончание дела нарушало все его планы, ибо в этом случае Василий остался бы чист перед ханом. Поэтому он поспешил сказать:

— Не дело говоришь, Святослав. Ведь это все одно, что отдать себя в руки Василея. У него наготове добрая дружина, с которою он, узнав о ярлыке, тотчас пойдет на нас. Покуда мы соберем людей, он захватит наши вотчины, посадит в них своих наместников, а сам, не будь дурак, поскачет в Орду и скажет хану, что на него, на большого князя, восстали удельные и он, защищая порядок в своей земле, должен был смирить их оружием…

— А ярлык? — перебил Святослав.

— Что ярлык? Он скажет Узбеку, что того ярлыка и в глаза не видывал, а разговорам о нем веры не дал, ибо стол свой занимал по закону, дань хану посылал исправно и никакой вины за собою не знал. Смекаешь, как дело-то может тогда обернуться?

— То истина, — сказал Шестак. — Надобно иначе деять. И не упреждать Василея о ярлыке, а на людях сунуть его в тот ярлык носом, дабы не мог после отбрехиваться, что, мол, не знал ханской воли.

— Это непросто сделать, — промолвил Святослав. — Поедешь к нему в Карачев с ярлыком, обратно, может, и ног не унесешь. А обычному гонцу такого дела доверить нельзя: купит его Василей али убьет и опять же скажет, что никакого ярлыка отродясь не видывал, а сам тот ярлык изничтожит.

— Ни в Карачев ехать, ни гонцов посылать негоже, — сказал князь Андрей после небольшого раздумья, — и о ханском ярлыке Василий до поры знать ничего не должен. Надо его добром сюда залучить — тут разговаривать с ним будет куда сподручней.

— Золотые слова твои, Андрей Мстиславич! — воскликнул Шестак. — Так и надобно сделать. Коли он ни о чем догадываться не будет — приедет сюда без дружины, да и ввалится как сом в вершу! Тут мы ему при народе прочитаем Узбеков ярлык и попросим честью убираться из Карачева в Елец. А коли не схочет, схватим его и в железах свезем в Орду!

— Зачем везти в Орду? — сказал князь Андрей. — Ежели он супротив ханской воли пойдет, мы и сами покарать его по праву можем.

— Да уж из рук выпускать не стоит, — промолвил Святослав.

— Вестимо, тут разговаривать с ним было бы легче, — сказал Тит Мстиславич, — да ведь как заманишь его в Козельск, чтобы он ничего не учуял?

— А его и заманивать нет нужды, — ответил Андрей. — Он сам сюда явится, по своей охоте.

— Отколь тебе это ведомо?

— Был у нас разговор. И он мне сказал, что приедет в Козельск, чтобы первым почтить тебя, как старшего родича.

Тита Мстиславича эти слова ожгли, как пощечина.

— Почтить меня приедет как старшего, а я, как Иуда, предать его должен? — глухо вымолвил он.

— Что за слова, брат дорогой, — брезгливо сказал Андрей Мстиславич. — Почто ему тебя не почтить, коли он уже тебе, своему дяде, на шею сел? Теперь ему это на руку. К тому же не одно лишь почтение у него на уме: такоже мыслит он при этом случае крестоцелование твое принять.

— А твое нет?

— Я уж целовал ему крест в Карачеве, — спокойно ответил князь Андрей.

— Как же это? — не веря ушам, спросил Тит Мстиславич. — И теперь ты свое крестоцелование готов порушить, словно бы ничего не было?

— Нимало. Я целовал ему крест на верность, доколе он остается законным князем карачевским. А ныне законный князь наш ты, а не он.

— Ну и хитер ты, Андрей! Не пойму только, зачем было душой кривить и крест целовать, коли он тебя не понуждал?

— Ежели бы я того не сделал, духовная родителя нашего и посейчас была бы в его руках.

— А где она теперь, эта духовная?

— У Василея ее больше нет, — уклончиво ответил Андрей Мстиславич.

— Когда же думал он в Козельск быть? — после довольно длинной паузы спросил князь Тит.

— Сказывал, как наступит лето. Но понеже к его приезду мы должны загодя приготовиться, лучше бы тебе самому день назначить.

— Как же это сделать?

— Оповести, что по хворости сам не можешь поехать в Карачев и просишь его прибыть в Козельск, дабы принять тут крестоцелование твое. И укажи день.

— Не бывать тому! — крикнул Тит Мстиславич. — Не стану я ловить его на крест святой, как рыбу на червяка! Что хочешь другое придумывай, а этому не бывать!

— Эк ты, братец, горяч! Ну, изволь другое: позовем его на семейный совет. И у тебя, и у меня-де сыны повыросли, надобно что-то им дать и о судьбе их с большим князем сообща подумать. А поелику спинная хворь тебе сесть на коня либо в повозку не дозволяет, просим мы собрать тот совет в городе Козельске.

— Ну, это уже лучше. А на когда звать-то его?

— Погоди. Сегодня у нас восьмое июня. На то, чтобы здесь все урядить, как пристало, положим месяц, а лучше полтора. Стало быть, можно звать его на двадцать третье июля — память святого мученика Трофима. Этот день у меня счастливый.

— Ладно, так и порешим. На этих же днях пошлю в Карачев гонца. А как готовиться-то будем?

— Наиглавное, людей надобно побольше собрать да вооружить их добро, — сказал Шестак, — чтобы Василей отсель не вырвался.

— Зачем нам много людей? — возразил Святослав. — Что он, на семейный совет, детям на смех, дружину с собой приведет? Небось приедет только со стремянным да со слугами, сам-десят, не более.

— А вдруг почует неладное да приведет сотен пять воев, как бы для того, чтобы князя Тита почтить? Тогда не мы, а он здесь хозяином будет, ежели мы без войска окажемся.

— Вот и не надо, чтобы он неладное почуял. А коли мы начнем в Козельске людей собирать, он о том враз сведает и тогда уже наверное приведет с собою не пять сотен, а целую рать!

— Стало быть, в большой тайности надобно войско собирать, — настаивал Шестак. — Я одно знаю: Василея нельзя отсюда живым выпустить, сколько бы воев с ним ни пришло!

— А я знаю другое, боярин, — еле скрывая бешенство, сказал Тит Мстиславич, которому этот разговор переворачивал душу. — Что с головы Василея здесь и волос не упадет, хотя бы он даже один приехал! Я не убивец и не тать! Коли не поладим добром, готов встретиться с ним в честном бою, но, заманив обманом, зарезать его в доме моем никому не дозволю. И ты это крепко заруби на носу!

— Кто тебе говорит про убивство, Тит Мстиславич? — пошел на попятный Шестак. — А взять его нужно, ибо, ежели мы его отсель выпустим, он всю нашу землю кровью зальет!

— Никакого душепродавства здесь не допущу, — упрямо сказал князь Тит. — Мое согласие есть лишь на то, чтобы зазвать его сюда и тут поговорить с ним начистоту. Коли добром поладим, то и слава Создателю. А ежели упрется он, пусть возвращается в Карачев и будем воевать. Все одно с ханским ярлыком мы его одолеем.

— Эх, Тит Мстиславич! Ну а ежели он сам, заместо того чтобы ворочаться в Карачев и видя, что мы тут без защиты, велит нас всех повязать? Ведь для этого ему много людей не надобно, а уж сотню дружинников он при себе всегда иметь будет, хотя бы для чести. Неужто, к примеру, ты сам, сделавшись великим князем, сочтешь себе приличным на княжеский съезд с десятком слуг явиться?

Тит Мстиславич на минуту задумался. Потом сказал:

— Навряд ли он сделает такое, как ты говоришь, коли мы первые не нападем. Все же в нем кровь черниговских князей течет. Однако на этот случай сотни две воев и мы можем наготове держать.

— Как бы для почетной его встречи, — добавил Святослав.

Князь Андрей, не любивший открыто высказываться по столь острым вопросам, во время этого спора хранил молчание, ожидая, что дело и без него примет нужный ему оборот. Конечно, убийство Василия именно в Козельске было ему особенно выгодно, но он сразу понял, что подстрекать к этому Тита Мстиславича бесполезно и опасно. В конце концов ему было важно, чтобы дело не закончилось полюбовно, а зная горячий нрав племянника, он не сомневался в том, что сумеет вызвать ссору, которая погубит Василия в глазах хана, а может быть, даже позволит тут же отделаться от него, якобы в порядке вынужденной самозащиты. Прикинув все это в уме, он примирительно сказал: