Двойной генерал-2 (полуостров Сталинград) - Сергей Чернов

снабжаем зенитными платформами. Иногда маскируем под бронепоезда. Мы их отучили, понимаете? Вы просто не в курсе…

Рассказываю случаи, когда наши бронепоезда маскировались под санитарные, рисовали сверху белые кресты, а затем сбивали легковерных тварей, пытающихся развлечься за счёт «беззащитной» цели.

— Понимаете? Зато сейчас, как только увидят белые кресты на вагонах, тут же улепётывают. Отсюда вывод. Но сначала вас спрошу, какой?

Никто не догадался, только у Никитина что-то мелькнуло в глазах. Но, видать, не сумел поймать идею за хвост.

— Если есть у фашистов возможность безнаказанно кого-то расстрелять, они это сделают. Не важно, кто это. Санитарный поезд, отдельная санитарка, лётчик на парашюте. Поэтому на этом можно выстраивать какие-то ловушки. Например, зенитную батарею замаскировать под медсанбат, понимаете? Ну, или рядом расположить. Скрытно.

Как всё стихает, Никитин меня провожает.

— Григорыч, когда уже мы перестанем отступать? Да я всё понимаю… — сдаёт назад, когда я завожу глаза к небу.

— У тебя и так потери… сколько за последнее время?

— Полехче щас стало. После последнего пополнения процентов десять санитарных потерь.

При масштабах армии это больно! Под началом Никитина сто тысяч штыков, не считая временно приданных частей. Но далеко от реальности Кирилла Арсеньевича, когда личный состав дивизий при непрерывном отступлении таял до тех же десяти-пятнадцати процентов. Только уже не потерь, а оставшихся в строю.

— Семёныч, — мы спускаемся по склону холма к моему броневику, подминая сапогами спелые травы, — ты давай, ускоряйся. Что-то ты слишком медленно отступаешь…

С глумливым наслаждением разглядываю его очумелое лицо, переполненное изумлением.

— Через трое суток ты должен оставить Молодечно.

Никитин сужает глаза, хмурится, думает.

— Дать им бой в городских условиях?

— Нет. Объявляй эвакуацию для гражданских. Два-три дня им за глаза хватит. Никаких боёв в городе, просто уйдёшь.

Опять думает.

— Заминировать полгорода и взорвать, когда войдут?

— Нет! Просто уйдёшь! К тому времени четыре дивизии закончат передислокацию и развёртывание… — этим дивизиям легко это сделать. Между Молодечно и Минском огромное количество учебных позиций. Прибывшие что-то добавят, изменят, но база есть.

Никитин начинает сиять, как только до него доходит, что готовится генеральное сражение. Мне, наоборот, слегка кисло. Мы останавливаемся поодаль от моего броневика, полурота охраны начинает готовиться к выезду, но к нам не подходят. Знают, что генералы любят секретничать ещё больше, чем девчонки в своих компаниях.

Не горю желанием устраивать Бородинскую битву. При одной этой мысли на душе противно, будто слышу звук железа, скребущего по стеклу. Это ж сколько молодых парней головы сложит! И соотношение потерь один к двум не сильно утешает. Но раз товарищ Сталин настаивает, то приходится. Опять же сами бойцы и командиры в бой рвутся. Давят на меня и снизу и сверху. Приходится лавировать. Для этого и снял из других армий четыре дивизии. Чтобы обстрелять и закалить их в жестоких боях. Пригодится. А там, как сложится. Сумеем немцев остановить — хорошо. Не сумеем — ещё лучше.

18 августа, понедельник, время 20:30.

Разведвзвод, старший лейтенант Никоненко. Деревушка в 15 километрах к северу от городка Ширвинтос.

И когда моё реальное звание старшего лейтенанта догонит мою, «карьеру» в вермахте? Мне уже как-то унизительно присваивать себе чин ниже гауптмана, то есть, капитана по нашему.

Мне, вальяжно расположившемуся на стуле, сидящий за столом обер-лейтенант отдаёт «мой» аусвайс. Обер-лейтенант заметно старше меня, с начинающей лысеть головой, полноватый. Видно, из запаса мобилизован и совсем недавно. Ну, мне же лучше.

— И где ваша дивизия находится? — подозрительности в голосе нет, только любопытство.

А я всё думаю, сейчас его мордой об стол или как-то по-другому поступить? Нас в помещении всего четверо. Местный начальник с порученцем и я с «оберфельдфебелем фельджандармерии», которым стал сержант Кузнецов. Ему порученца уложить, раз плюнуть. Ну, если меня опередит.

Останавливает меня сильное нежелание шуметь. Мы — разведка, а не штурмовое подразделение, должны работать тихо и незаметно. И как мне тихо и незаметно прикопать семь десятков территориальной литовской части? Немцы тут, видимо, только в качестве командиров и кое-каких специалистов. Обер-лейтенант — немец, его помощник литовец.

— Недалеко от Вильнюса, — морщусь не от вопроса, а от факта своей удалённости от «родной» дивизии. — Как сюда занесло? Гоняюсь за русской разведгруппой. Ш-шайсе!

Вхожу в раж и начинаю разоряться на предмет слабого противодействия вермахта русской глубокой разведке.

— Совсем мы расслабились! Делают, что хотят, ходят, где хотят! Недавно расстреляли на дороге две машины. Семь трупов, среди них майор! Все документы пропали! Ш-шайсе! Но никому дела до этого нет!

Это я про свои же подвиги рассказываю. Хвастаюсь таким необычным способом. Документы майора ещё не смотрел, да и не собираюсь. Сопроводительную бумагу накропаю, а там пусть в штабе изучают. Они любят в бумажках ковыряться.

— У вас какой-то необычный акцент, — добродушно отмечает обер-лейтенант.

— Вы же видели моё имя в документах, — отмахиваюсь. Легенда у меня на коленке слеплена, но по уму. Зовут меня сейчас Олаф Браун.

— Матушка моя — шведка. Она по-немецки вообще забавно разговаривает…

Шведом, вернее, полушведом в нынешней Германии быть можно. Очень даже можно. Не еврей и не славянин, и нордичества хоть отбавляй. Северная же страна.

Вижу, что моего собеседника тянет на долгие задушевные беседы, на которые я не расположен в силу понятных причин. Если дойдёт до подробностей о моих мифических нордических родителях, то быстро засвечусь.

— Связь есть, герр обер-лейтенант?

— С Ширвинтосом нет, с Укмерге есть, — докладывает обер-лейтенант.

— Почему нет связи с Ширвинтосом?

Почему — я знаю, Олаф Браун знать не должен. Забавная складывается картинка. Связь здесь чисто гражданская, по телефонным линиям. Мне смешно, но логически объяснимо. Не могут же немцы за месяц покрыть всю Литву сетью военно-полевой телефонии. Да и необходимости нет. Далеко мы от линии фронта, в этом всё дело.

Обер-лейтенант пожимает полными плечами.

— Послали связистов выяснить…

— Сколько времени прошло? — мои вопросы сухи и лаконичны.

— Два с лишним часа.

— Ушли пешком?

— До места обрыва в трёх километрах их подбросили на мотоцикле.

Думаю, вернее, изображаю раздумья несколько секунд.

— Их уже нет в живых, — конечно, нет. Даже знаю, где их последнее пристанище в родной литовской земле. Хотя нет, один был немец. Мы дождались, когда они устранили обрыв, учинённый нами, — якобы тяжёлая сухая ветка с дерева упала, — затем приголубили их и восстановили обрыв. Тоже не так просто, организовать скрытный обрыв. Находится место скрутки проводов, её раскручивают, оголённую часть проводов откусывают, а потом провода снова скручивают, но уже в изоляции. Обнаружить трудно, потому что скрутка из оголённых проводов с течением времени тоже темнеет. Намётанный глаз надо иметь, явно видимого обрыва нет.

Резко встаю. Хозяин кабинета