Посторонний. Миф о Сизифе. Калигула. Записные книжки 1935-1942 - Альбер Камю

где снасти на время покрылись инеем, в тот момент когда по левому борту угасал высушенный солнцем день.

Ночь не нисходит на море. Из морского лона, которое утонувшее солнце мало-помалу окрашивает в черный, покрывая густым слоем пепла, ночь, наоборот, восходит к еще светлому небу. На краткий миг Венера в одиночестве светит над черной пучиной. Но стоит закрыть глаза, затем снова открыть их, и вот уже звезды наводнили эту жидкую темноту.

Луна взошла. Сперва она слабо освещает поверхность воды, затем поднимается выше и выводит на подвижной глади какие-то письмена. Наконец достигнув зенита, луна освещает широкий морской коридор – полноводную молочную реку, которая по мере продвижения корабля нескончаемым потоком течет к нам по темному океану. Вот и теплая, но свежая ночь, которую я призывал среди шумных огней, алкоголя и сумятицы желаний.

Мы плывем по столь бескрайним просторам, что кажется, достичь какого-то предела невозможно. Солнце и луна чередуются друг с другом, словно поднимаясь и спускаясь по канату, согласно смене света и тьмы. Дни, проведенные в море, похожи один на другой, как дни счастья…

Та самая мятежная до забвения жизнь, сопротивляющаяся воспоминаниям, о которой писал Стивенсон.

Заря. Мы по перпендикуляру проходим Тропик Рака, вода стонет и бурлит. День занимается над неспокойным, отливающим стальным цветом морем. От дымки и жары небо белеет, потухшее, лишенное блеска и все же невыносимо жгучее, как если бы солнце расплавилось и разлилось по небесному своду, заполнив собой толщу облаков. Больное небо над взбаламученным морем. День набирает силу, жара нарастает в блеклом воздухе. На протяжении всего дня форштевень вспугивает стайки летучих рыб, этих маленьких железных птиц, притаившихся в кустах-волнах.

* * *

Во второй половине дня нам навстречу попадается пароход, спешащий к городам на материке. Три гудка, которыми мы обмениваемся, напоминают крики доисторических животных; сигналы, подаваемые пассажирами, заплутавшими в море и встревоженными присутствием других людей, дистанция, понемногу увеличивающаяся между судами, и наконец, расставание в недоброжелательных водах, – от всего этого сжимается сердце. Кто из тех, кому приятны одиночество и море, запретит себе с нежностью относиться к этим упрямым безумцам на досках, цепляющимся за огромную океанскую гриву в погоне за дрейфующими островами?

В самой сердцевине Атлантики на нас обрушиваются дикие ветры, которыми безостановочно обмениваются два полюса. Всякий испускаемый нами крик теряется, уносясь в беспредельные пространства. Но крику, изо дня в день гонимому ветрами, суждено, наконец, добраться до одного из плоских концов земли и еще долго звучать, ударяясь о ледяные стены, до тех пор, пока какой-нибудь человек, затерянный где-нибудь в своей снежной скорлупе, не услышит его и не улыбнется, став счастливее.

Часа в два пополудни я было задремал на солнце, как вдруг страшный грохот разбудил меня. Стихия разбушевалась, перевернув все вверх дном. В глубинах морских я увидел солнце, неспокойным небом завладели волны. Море обжигало, а солнце долгими ледяными глотками текло в мое горло. Вокруг смеялись и плакали моряки. Они питали друг к другу братскую любовь, не забывая об обидах. В тот день я узнал мир таким, каков он есть, я решил свыкнуться с мыслью, что его благо в то же время и пагубно, а его злодеяния спасительны. В тот день я понял, что есть две правды, одна из которых никогда не должна быть озвучена.

Непривычная, слегка ущербная южная луна несколько ночей сопровождает нас, а под утро быстро соскальзывает с неба в море, которое ее поглощает. Остается Южный Крест, редкие звезды, плотный, едва пропускающий свет воздух. В ту же минуту совершенно стихает ветер. Небо, одержимое килевой и бортовой качкой, ходит туда-сюда над нашими неподвижными мачтами. Заглушен двигатель, мы находимся в дрейфе, теплая ночь оглашается свистом тишины, а вода дружелюбно плещется о борта. Никаких приказов, молчат все машины. Действительно, к чему продолжать путь и к чему возвращаться куда-то? Мы всем довольны, молчаливое безумие с непреодолимой силой усыпляет нас. Наступает день, который все доводит до завершения, и нужно отдаться на волю стихии, как те, кто плыл до нас, плыл до изнеможения. Доводить до завершения что? С незапамятных времен я молчу об этом даже с самим собой. О, горькое русло, о, княжеское ложе, о, корона в глубине вод!

Наутро наш винт потихоньку принимается вспенивать теплую воду. Мы набираем скорость. К полудню встречаем явившееся с далекого конца земли стадо оленей, переплывающее пролив между двумя континентами, они обгоняют нас и плывут прямо на север, за ними вдогонку устремляются разноцветные птицы, которые время от времени присаживаются отдохнуть на оленьих рогах. Шумное стадо мало-помалу исчезает на горизонте. Чуть позже море покрывается странными желтыми цветами. К вечеру нас долгие часы сопровождает чье-то пение. Я засыпаю словно дома.

Воспользовавшись свежим бризом, мы несемся на всех парусах по чистому морю, играющему мускулами. Набрав скорость, ложимся на левый галс. А к концу дня шхуна кренится на правый борт, так, что паруса касаются воды; мы на большой скорости огибаем южный континент, я узнаю его благодаря тому, что раньше пролетал над ним, вслепую, в варварском гробу самолета. Прежде я был королем-лентяем[44], чья воздушная повозка тащилась по небу; я ждал встречи с морем, но все не мог до него добраться. Летающее чудовище вопило, взмывало в воздух над птичьим пометом в Перу, кидалось на пляжи Тихого океана, пролетало над раздробленными белыми позвонками Анд, а затем над огромной долиной Аргентины, покрытой стадами мух, взмахом крыла соединяло уругвайские луга, залитые молоком, с черными реками Венесуэлы, приземлялось, снова вопило, алчно дрожало перед новыми пустынными пространствами, которые жаждало проглотить, и со всем тем никогда ни на шаг не продвигалось, если же и продвигалось, то конвульсивными рывками, медленно, упрямо, растерянно, словно некое одурманенное существо. Мне приходилось туго в моей металлической каюте, мерещились кровопролития, оргии. Нет пространства – нет ни невинности, ни свободы! Для того, кто не может дышать, тюрьма – смерть либо безумие; чем там еще заниматься, как не убивать или обладать? Ныне, напротив, я весь пропитан дыханием простора, все наши крылья-паруса трепещут и хлопают в прозрачном воздухе, от скорости я вот-вот закричу, нам ни к чему наши секстанты и компасы.

Повинуясь властному ветру, паруса натягиваются и становятся словно железными. Перед нашим взором проносится земля, леса королевских кокосовых пальм, что утопают в лагунах изумрудного цвета, спокойная бухта, полная красных парусов, и бесконечные пески, как на луне. Высотные здания уже потрескались под натиском девственного леса, который