Крушение - Рабиндранат Тагор

Глава сорок седьмая

Сведения, полученные от Чондромохона заставили Окхоя призадуматься.

«В чем же дело? — думал он. — Оказывается, Ромеш имел практику в Гаджипуре и до сих пор тщательно скрывал это. Что случилось, почему он оставил там работу и снова смело появился на улице Колутолы? В один прекрасный день от кого-нибудь Ромеш узнает, что семья Онноды-бабу находится в Бенаресе и, бесспорно, пожелает отправиться туда».

Пока этого не случилось, Окхой решил поехать сначала в Гаджипур и навести справки о Ромеше, а затем — в Бенарес, чтобы повидаться с Оннодой-бабу.

И вот в один из декабрьских дней Окхой с саквояжем в руках появился в Гаджипуре. Прежде всего он пошел на рынок и там стал всех расспрашивать, где живет адвокат-бенгалец по имени Ромеш-бабу. Но выяснилось, что никто не знал бенгальского адвоката Ромеша-бабу. Тогда Окхой направился в суд, но суд в тот день оказался закрытым. Увидев, что какой-то адвокат-бенгалец садится в свой экипаж, Окхой спросил у него:

— Господин, где здесь проживает Ромеш Чондро Чоудхури, новый адвокат-бенгалец, недавно приехавший в Гаджипур?

— Ромеш до сегодняшнего дня жил в доме Чокроборти. Там ли он сейчас, или уехал куда-нибудь — сказать трудно. Жена его исчезла. Предполагают, что она утонула, — ответил незнакомец Окхою.

Окхой поспешил в дом дяди.

«И на этот раз ловкий ход Ромеша разгадан мной, — думал он по дороге. — Жена его умерла. Он же теперь, не чувствуя никаких угрызений совести, попытается доказать Хемнолини, что жены у него никогда и не было. И можно не сомневаться, что Хемнолини в теперешнем состоянии духа поверит любым словам Ромеша».

Решив, что всякий, кто старается показаться ревностным поборником нравственности и добродетели, в действительности оказывается очень опасным человеком, Окхой почувствовал к себе уважение.

В доме дяди Окхой стал расспрашивать о Ромеше и Комоле. Дядя не смог подавить свое горе, и из глаз его полились слезы.

— Как близкий друг Ромеша, — заговорил он, — вы, конечно, хорошо знали Комолу. Уверяю вас, что через несколько дней после нашего знакомства для меня не существовало разницы между ней и моей дочерью. Мог ли я знать, что она, наша Лакшми, покинет меня, нанеся удар тому, кто горячо полюбил ее за столь короткий срок!

Всем своим видом выражая печаль и сочувствие, Окхой сказал:

— Я не могу понять, как это случилось. Вероятно, Ромеш не очень хорошо обращался с ней.

— Вы не сердитесь на меня, — сказал дядя, — но я до сих пор не могу понять вашего Ромеша. Внешне он очень приятный человек, не невозможно угадать, что у него на уме. Трудно поверить, чтобы он не любил такую жену, как Комола! Ведь Комола — это сама Лакшми! Она любила мою дочь, как родную сестру, но никогда не жаловалась ей на мужа. Иногда дочь догадывалась, как тяжело у нее на душе, но до последнего дня не могла добиться от Комолы и слова признания. Вы можете себе представить, как у меня разрывается сердце при мысли о том, сколько невыносимых страданий должна была перенести молодая девушка, чтобы отважиться на этот поступок. К несчастью, я тогда уехал в Аллахабад. Будь я здесь, Комола не решилась бы покинуть меня.

Утром на следующий день Окхой вместе с дядей побывал в доме Ромеша и на берегу Ганга. Когда они вернулись домой, Окхой обратился к дяде:

— Выслушайте меня, господин. Я не могу, подобно вам, без всяких сомнений, согласиться с тем, что Комола утопилась в Ганге.

— Что же вы предполагаете? — спросил дядя.

— Мне кажется, что она просто убежала из дому. Следует хорошенько заняться ее поисками.

— Вы правы! — вскричал дядя, внезапно загоревшись этой идеей. — В ваших словах нет ничего невероятного!

— Недалеко отсюда, в Бенаресе, живут наши хорошие друзья. Очень возможно, что Комола нашла там приют.

— Ромеш-бабу никогда не рассказывал о них, — воскликнул дядя, вновь обретя надежду. — Если бы я знал это, разве не принялся бы за поиски?

— Тогда сейчас же едем вместе в Бенарес, — предложил Окхой. — Вам, должно быть, хорошо известна западная часть этого района, и вы легко найдете Комолу.

Дядя с восторгом принял это предложение. Окхой хорошо знал, что Хемнолини не поверит его словам, и поэтому в качестве свидетеля повез с собой в Бенарес дядю.

Глава сорок восьмая

Приехав в Бенарес, Оннода-бабу и Хемнолини поселились за городом, в очень уединенном месте.

Они узнали, что мать Нолинакхи, Хемонкори, заболела воспалением легких. Все эти дни, несмотря на кашель и лихорадку, она не прекращала своих обычных утренних омовений в Ганге даже в холодную погоду. И в результате состояние ее здоровья сильно ухудшилось.

Благодаря неустанным заботам Хемнолини в течение нескольких дней кризис благополучно миновал. Но Хемонкори была еще чрезвычайно слаба. Ревностно оберегая свою кастовую чистоту, она не могла позволить себе принимать лекарство и пищу из рук Хемнолини, принадлежащей к «Брахмо Самадж». До болезни Хемонкори все делала сама. Теперь же Нолинакха собственноручно готовил ей пищу, давал лекарство и прислуживал во время еды.

— Хоть бы я умерла! — всегда печально говорила она при этом. — Зачем всевышний сохраняет мне жизнь, когда я доставляю вам столько хлопот!

Хемонкори была очень сурова по отношению к себе, но любила, чтобы все вокруг нее было сделано красиво и со вкусом. Узнав об этом от Нолинакхи, Хемнолини тщательно следила за порядком и чистотой в доме. И всегда, прежде чем пойти к Хемонкори, она заботливо осматривала свой наряд. Каждый день Оннода-бабу приносил цветы из сада, который был при их доме, и Хемнолини искусно украшала ими комнату больной.

Нолинакха много раз пытался уговорить мать пользоваться услугами служанок, но та ни за что не хотела. Правда, для тяжелых работ в доме было много прислуги, но Хемонкори не могла допустить, чтобы нанятые люди прислуживали ей лично.

С тех пор как умерла няня, воспитавшая ее, Хемонкори даже во время тяжелой болезни не позволяла служанке обмахивать ее опахалом или растирать больное тело.

Она очень любила красивых детей и красивые лица. Возвращаясь с утреннего омовения, Хемонкори по дороге украшала цветами каждое изображение Шивы[51], окропляя его водой из Ганга. Время от времени она приводила к себе в дом приглянувшегося ей по дороге красивого крестьянского мальчугана или какую-нибудь миловидную девочку-брахманку. Она покорила сердца всех хорошеньких соседских детей, одаривая их игрушками, мелкими монетами и сладостями. Она получала огромное удовольствие, когда порой они приходили к ней поиграть и устраивали в доме веселую суматоху. Хемонкори обладала и еще одной слабостью. Увидев какую-нибудь красивую безделушку, она не могла удержаться, чтобы не купить ее. Но приобретала она их не для себя. Ничто не доставляло ей такой большой радости, как сделать подарок тому, кто, она знала, сумеет оценить его. Ее дальние родственники и знакомые часто удивлялись, получив по почте в подарок неизвестно от кого красивую вещицу. У Хемонкори был большой черного дерева сундук, в котором хранилось много бесполезных, но красивых и драгоценных безделушек и шелковых одежд. Про себя Хемонкори давно решила, что, когда появится в доме жена Нолинакхи, все это будет принадлежать ей. Хемонкори представляла себе будущую невестку очень красивой и молоденькой девушкой, появление которой должно озарить счастьем их дом. А Хемонкори будет заботиться о ее нарядах и украшениях. В таких сладостных мечтах она провела много времени.

Хемонкори вела аскетический образ жизни. Весь день она проводила в молитвах, совершала омовения и другие религиозные обряды. Ела она один раз в день; немного молока и плодов составляли всю ее пищу.

Но, будучи строга и непреклонна к себе в соблюдении предписываемых религией обрядов, она не одобряла суровый образ жизни сына.

— Зачем мужчине мучить себя напрасно? — нередко говорила она.

Мужчины казались ей большими детьми. Она легко и снисходительно прощала им даже новоздержанность и неразборчивость в еде.

— Для чего им ограничивать себя? — говорила она.

Конечно, все должны соблюдать религиозные законы, но она была твердо убеждена, что строго придерживаться правил поведения не обязательно для мужчин. Ей доставило бы радость, если бы Нолинакха хоть в небольшой степени проявил свойственные другим мужчинам легкомыслие и эгоизм, лишь бы он не беспокоил ее в молельне и избегал общения с ней во время совершения религиозных обрядов.

Оправившись от болезни, Хемонкори поняла, что не только Хемнолини стала верной последовательницей Нолинакхи, но и престарелый Оннода-бабу внимает словам ее сына, как словам мудрого гуру[52], с глубоким почтением и любовью. Это очень забавляло Хемонкори.

Однажды, позвав к себе Хемнолини, она, смеясь, сказала ей: