Книга о Боге - Кодзиро Сэридзава

Бог-Родитель исходил из идеи, что мужчина — это «вода», а женщина — «огонь»; мужчина — «земля», а женщина — «небо». Создавая первую супружескую пару, Он взял за образец Небо и Землю. Мужчина получил душу отца, а женщина — душу матери. Все прежние Божественные избранники, вплоть до Иисуса, были мужчины, наверное. Бог считал, что раз мужчина — это «вода», «отец» то он сможет более точно, строго, хладнокровно и доходчиво разъяснить людям Его намерения и желания. Так, собственно, и вышло — и Шакьямуни и Иисусу удалось сделать Его учение доступным людям, оно растекалось по земле как вода, образуя океан.

Однако исполнились сроки, и учению стало мало земли, зиждущейся на воде, оно возжелало обрести небо, зиждущееся на огне, и именно для того, чтобы утвердить истину супружеской пары Неба-Земли, Бог-Родитель и снизошел в 1838 году на женщину. Поскольку женщина — это «огонь», это «мать», она бежит строгости, в ее передаче замыслы Божьи обретают теплоту и мягкость, в результате чего возникает опасность, что ее не поймут должным образом и тогда она воспарит в небеса. Как ни огромно море, его можно коснуться, небо же кажется близким, но дотянуться до него никому не под силу. Но именно таким образом обрела полноту идея супружеской четы Неба — Земли, и Бог-Родитель, воспрянув духом, перешел к претворению в жизнь идеалов, пригодных для всего человечества. Мики Накаяма, сократив свой человеческий срок на двадцать пять лет, открыла врата храма и стала действовать как живосущая Мики, стараясь помочь людям, но, поскольку в последние годы жизни она, окутав лаской своей собравшихся под сенью Учения людей, позволила им проповедовать, эти люди, увлеченные идеей лояльности, создали организацию, которая называется Учение Небесной Истины — Тэнри, создав же ее, они сузили и ограничили само Учение и сделали более долгим путь к тому идеалу, о котором помышлял Бог-Родитель.

Поэтому живосущая Мики, выполняя волю Бога-Родителя, до сих пор продолжает усердно трудиться, однако только в этом году мне впервые открылось, что она повторяет путь воскресшего Христа. А ведь Бог-Родитель ожидал, что это произойдет летом того, 1951 года, Он рассчитывал, что после посещения Святой земли я сразу же встречусь в Париже с Жаком и, услышав его подробный рассказ о воскресшем Христе, изменю свое отношение к живосущей Мики и серьезно задумаюсь о Боге-Родителе.

Я же, и не подозревая об этом, до нынешнего года жил совершенно спокойно и упорствовал в своем атеизме.

Более того, в том же году Бог-Родитель нарочно устроил мне встречу с Папой Римским. Да, хотя это не было предусмотрено программой, в конце путешествия по Европе я попал в Рим, где совершенно для себя неожиданно удостоился аудиенции у Папы. По словам Родительницы, это тоже было сделано Богом-Родителем в качестве подготовки к нынешнему, такому важному для меня году.

В то время я был председателем родительского комитета в школе, где училась моя младшая дочь (начальная школа Тамон в районе Сэтагая). Узнав о том, что я собираюсь в Европу, шестиклассники этой школы попросили меня отвезти их рисунки и сочинения главе католической церкви Папе Римскому в благодарность за ту материальную помощь, которую оказывали их школе зарубежные христиане через Азиатский союз Спасения LARA. Накануне моего отъезда все рисунки и сочинения были доставлены мне на дом. Даже не взглянув на них, я сунул их в сумку и уехал. Приехав в Париж и поселившись в гостинице, я как-то в свободный вечер просмотрел эти сорок рисунков и тридцать сочинений и был поражен.

Почти на всех рисунках изображались сгоревшие дома, городские развалины. Одни были сделаны акварелью, другие — цветными карандашами, но все дети в равной степени использовали только мрачные, темные краски, и рисунки ощутимо передавали их боль, их горе. Что касается сочинений, то все они писали о себе, о своей жизни, о том, что их школы и дома сгорели и никто не собирается их восстанавливать, что они голодают, подробно описывали отчаянную борьбу с лишениями и нищетой, которую ведут их родители. В двадцати девяти сочинениях из тридцати содержались жалобы на безрадостную жизнь, и только один ребенок написал о том, как он счастлив, что вся его семья, несмотря ни на что, выжила и дождалась конца войны. Как только у меня выдавалась свободная минутка, я тратил ее на то, чтобы к каждому сочинению приписать его краткое содержание по-французски… И ломал себе голову над тем, каким образом передать все это Папе.

Однажды в мемориальном доме-музее Ромена Роллана я встретился с его вдовой и поделился с ней своими затруднениями. Она сказала, что хочет непременно увидеть рисунки и сочинения, и я в тот же день принес их ей. Кажется, они произвели на нее большое впечатление, во всяком случае, она попросила разрешения передать половину из них в опекаемую ею школу на окраине Парижа, где учатся в основном дети из рабочих семей. Оставшуюся часть мы решили послать бандеролью в резиденцию Папы Римского. В бандероль я вложил написанное по-французски сопроводительное письмо, в котором изложил все обстоятельства. Отправку бандероли взяла на себя вдова Ромена Роллана.

Не прошло и недели, как на адрес госпожи Роллан пришел для меня пакет: шестиклассники той школы на окраине Парижа прислали двадцать своих рисунков. Меня поразило, какие эти рисунки яркие, совсем другие, чем у детей из школы Тамон. Судя по всему, дети, живущие в одном из самых бедных районов Парижа, были куда счастливее своих токийских сверстников, во всяком случае они сумели остаться детьми, их рисунки были лучшим тому свидетельством. Я тут же бандеролью отправил рисунки в Японию. Говорят, они до сих пор хранятся в школе Тамон.

Когда до моего отъезда из Парижа осталось всего несколько дней, я получил письмо от некоего Канаямы, японского дипломата, живущего в резиденции Папы Римского. Я как-то мельком слышал об этом человеке от знакомых парижских японцев, но сам не был с ним знаком. Он служил в японском посольстве в Риме, когда началась Вторая мировая война. Когда все японцы поспешно покидали Италию и возвращались на родину, его жена, особа весьма плодовитая, была в очередной, не знаю уж, в какой именно, раз беременна и ехать никуда не могла. Поскольку Канаяма был католиком, его приютили в резиденции Папы Римского, и он так и остался жить в Риме под защитой самого Папы.

Канаяма писал, что все произведения японских детей благополучно дошли до Папы. Кроме того, он весьма любезно предлагал мне перед отъездом в Японию посетить Рим и просил позвонить ему, как только я поселюсь в гостинице (он назвал маленькую гостиницу возле резиденции Папы Римского).

Я сразу же отправил ему благодарственное письмо, в котором сообщил, что у меня заказаны билеты на самолет, вылетающий из Парижа через три дня, и что я с удовольствием воспользуюсь его любезным предложением провести несколько дней в Риме. И вот через три дня, в одиннадцать часов утра, я уже входил в рекомендованную им гостиницу. Устроившись, я сразу же, как он просил, позвонил ему. Господин Канаяма предложил мне пообедать с ним и сказал, что с удовольствием зашел бы за мной, но не может выйти из дома, поэтому не приду ли я к нему сам, хозяин гостиницы покажет мне дорогу, это меньше чем в двадцати минутах ходьбы. Хозяин гостиницы послал мальчика-слугу меня проводить.

Минут через пятнадцать мы подошли к воротам резиденции. Возле них стояли два стража в военной форме. Доведя меня до ворот, мальчик пошел обратно, а я сообщил стражам, что пришел к господину Канаяме. Меня впустили и вежливо объяснили, как дойти до дома Канаямы.

Там меня сразу же провели в столовую. Дети уже поели, помимо меня за столом сидели жена хозяина и путешествующий по Европе профессор естественного факультета Токийского университета. Я засмущался, но хозяйка тут же сказала:

— Не стесняйтесь, у нас, католиков, принято делиться с гостями хлебом, дарованным Господом, разделите же с нами это скромное угощение.

Обстановка за столом действительно была самая дружелюбная и непринужденная, так что я с удовольствием наслаждался обедом и, забыв о смущении, принял участие в беседе. Зная, что японцам запрещено вывозить иностранную валюту за границу, супруги Канаяма настаивали, чтобы я, хотя бы пока я в Риме, обедал и ужинал вместе с ними чем Бог пошлет, я согласился и стал столоваться в их доме, причем за столом вместе со мной каждый раз оказывались разные японцы, то один, то два — супруги привечали всех с неизменным ненавязчивым радушием. «Вот каковы католики в повседневной жизни!» — восхищался я. Жена Канаямы, когда бывала свободна, водила меня по Риму.

Однажды Канаяма спросил, не хочу ли я встретиться с Папой. «Ну, может, не столько встретиться, сколько увидеть его», — тут же поправился он. Разумеется, мне хотелось увидеть Папу вблизи, ведь он был наместником Бога на земле, живым напоминанием о Нем. На следующее утро Канаяма сам приехал за мной на машине. Папа Пий Двенадцатый жил в те дни на своей летней вилле «Кастелло Гундольфо», расположенной на берегу Альбано, озера вулканического происхождения, километрах в сорока к юго-востоку от Рима, так что по дороге туда я имел возможность насладиться прекрасными видами. Вилла напоминала сказочный замок, ее охраняли солдаты-швейцарцы, похожие на кукол в своих красочных костюмах. И комнаты и церемониймейстеры были точь-в-точь как в сказке, во дворе перед домом собралось несколько десятков верующих, съехавшихся сюда со всех концов света. Среди них были и мужчины и женщины, и молодые и старые, все благоговейно ждали появления Папы. Я тоже пристроился за спинами этих людей и, сгорая от любопытства, стал ждать.