Крестовый поход на миры Саббат: Омнибус - Дэн Абнетт

Мальчишки по всей планете были одинаковы, и Шуи с Эйлли не являлись исключением. Аугметика не делалась рабочим очень давно, и мальчики, работавшие в галереях, не отличались от тех, что жили в улье или на «ничейной земле» — в районах между агро-галереями и ульем. Вражеские солдаты иногда охотились на них ради развлечения, но даже будучи легкой добычей, они были шумными надоедливыми маленькими засранцами, и по большей части их не трогали.

Маллет предпочел обойти зигзагом по краю улья, чем лишнее время ждать поблизости от галерей. Он не доверял открытым пространствам или ровным рядам туннелей, тянувшихся на большие расстояния. Ему не нравился слишком упорядоченный вид этого места. Куда спокойнее он чувствовал себя в улье, где невозможно разглядеть что-то дальше следующего угла или перекрестка, и где никто не заметил бы его с любого расстояния, особенно эти проклятые глифы. Он пробирался по аллеям и переулкам, по дворам зданий с разбитыми окнами, и по бесконечным крытым переходам. Чем выше — тем хуже.

Тайник был спрятан в старом бункере для сушки хмеля на ничейной земле, в одном из полудюжины втиснутых на клочок земли, слишком маленький для них. Окружающие здания, не больше четырех этажей в высоту, стояли вплотную друг к другу. Казалось, они выпирают наружу, отбрасывая густые тени на окружающие их мануфакториумы, в которых когда-то располагались пивоварни и бродильные чаны, а теперь гнили мясистые фиолетовые стручки и корни, служившие продовольствием противнику. Узкие темные круглые здания с островерхими крышами и вентиляционными колпаками над трубами оказались абсолютно бесполезны для оккупационных войск Великого Врага. Оккупанты пытались хранить в них продукты — с прискорбным результатом. В сухом теплом воздухе, хорошо подходившем для хмеля, их растения сгнивали, едва их успевали туда поместить, и получившаяся пенистая черная жижа никуда не могла быть использована. Гнилое месиво так и было брошено вместе со зданиями.

Логир вошел в сушильню в южном углу площадки. Он мог ходить здесь свободно, его аугметика служила пропуском практически во все сельскохозяйственные районы. Он легко мог заметить подпольщиков из улья, но они его не узнают, а вражеские патрули здесь редки. Глифы в основном парили дальше отсюда, над галереями — слишком далеко, чтобы патрули экскубиторов действовали эффективно. Местное население не интересовалось сельскохозяйственными культурами оккупантов и только те, кто непосредственно работал с этими зловонными растениями, могли оказаться поблизости от их зарослей. Для присмотра за рабочими здесь хватало охранников, но за три года оккупации они обленились и расслабились, а из-за беспрепятственного доступа к продовольствию стали толстыми и медлительными.

В сушильне было тепло и сухо, и больше ничем не пахло. Гнилые стручки быстро превратились в жижу, которая потом затвердела, образовав на полу гладкую черную поверхность толщиной около тридцати сантиметров. Остались отметки на стенах на высоте метра от пола — там, где был когда-то сложен урожай стручков, но за исключением этого не было никаких признаков того, что сушильню использовали для чего-то еще.

Большую часть этих трех лет ни свои, ни чужие не приближались к заброшенным сушильням, и они стали удобным перевалочным пунктом для товаров, провозимых через ничейную землю, и подходящим местом для связи между подпольными ячейками улья и агро-галерей.

Логир надел на свои аугметические ноги прорезиненные бахилы, чтобы меньше скользить на гладкой стеклоподобной поверхности, и пошел проверить оружие из тайника, разложенное на носилках и в импровизированных контейнерах в другом конце помещения, рядом с большой ручной тележкой. С начала деятельности их ячейки Озия накопил приличный склад оружия, и им было чем поделиться ради правого дела.

Логир вытащил из брезентового чехла лазган и поднял к плечу. Потом достал прицел и прикрепил к лазгану. Секунду он подержал оружие в руках, потом снял прицел и спрятал все обратно. То же самое он проделал с автопистолетом, потом осмотрел огнеметные резервуары, аккуратно поставленные в ряд на штабель носилок. Никакое оружие здесь не было полностью боеготовым, все было разобрано на части, боеприпасы и огнесмесь хранились отдельно — таковы были инструкции Озии.

Если противник найдет тайник, то не сможет немедленно использовать оружие против местных рабочих, а к тому времени, пока они смогут собрать и зарядить оружие, недалекие умы вражеских солдат, возможно, будут уже отвлечены чем-то другим, более важным.

Однако это оружие не смогут сразу использовать и бойцы сопротивления, поэтому, если противник застанет их здесь, им лучше быть уже вооруженными.

Маллет сидел на корточках, сняв туфли и носки и аккуратно положив их рядом; он всегда разведывал обстановку, и раз взглянув на черный блестящий пол, понял, что не падать на нем возможно только если ходить босиком. Прижавшись спиной к стене сушильни, он наполовину спрятался за штабелем носилок, на которых стояли огнеметные резервуары. Он собирал, проверял и снова разбирал оружие, методично переходя от лазганов к автопистолетам, а потом к огнеметам, проверив сначала маскировку и бурдюки с вонючим пойлом, которое только враг счел бы пригодным для питья.

Когда в единственную дверь в сушильне вошел Бедло, Маллет инстинктивно поднял автопистолет, который только что проверил, и нацелил его на командира. Бедло не видел Маллета несколько секунд, а Маллет никак не обозначил свое присутствие, наслаждаясь ощущением могущества и власти. Бедло понял, что наемник здесь, только когда вошли Шуи и Эйлли, спотыкаясь друг о друга и скользя на гладкой поверхности, на которой не держались подошвы их ботинок. Мальчишки не могли удержаться от смеха, поскользнувшись и проехав несколько метров сидя. Маллет прицелился и выстрелил в стекловидный пол между ними. Это было как будто разбить леденец молотком. Осколки окаменевшего растительного сока брызнули в воздух, сверкая на свету, словно черные бриллианты, и со звоном посыпались обратно на блестящую черную поверхность пола и на одежду и волосы мальчиков.

Шуи упал на пол и скорчился в приступе тошноты — от выстрела гнусное зловоние стручков пробудилось с прежней силой. Эйлли, пытаясь увернуться от осколков, поскользнулся и врезался в штабель носилок, опрокинув несколько пустых резервуаров для огнеметов, и их пришлось собирать снова.

Маллет поднял взгляд на Бедло, единственного человека, стоявшего на ногах, злобно глядя на него, и спросил:

— Что?

Логир видел, как все четверо подпольщиков вошли в сушильню, и задержался еще на секунду или две, на случай если подойдут другие, но вокруг больше никого не было видно. Рабочий уже начал уходить, когда в здании раздался выстрел, но Логир не стал задерживаться, чтобы узнать, что за безумие творится внутри. У ячейки из улья была своеобразная репутация, порожденная списком злоключений, катастроф и безумных поступков, к которым часто добавлялась эффектная отчаянная бесшабашность. Поэтому Озия выбрал их, и поэтому Логир никогда не считал их настоящей угрозой.

Шуи разрывался между смехом над Эйлли, пытавшимся встать на ноги, и тошнотой от вони, исходившей от осколков. Потом он заметил противостояние между Маллетом и Бедло. Подумав секунду, он подмигнул и громко расхохотался, копируя смех айятани Ревере, взявшийся за секунду словно ниоткуда. Эйлли перестал пытаться встать на ноги, Бедло обернулся в сторону Шуи, а Маллет вернулся к проверке оружия. Заклятье было снято.

— Грузите все на тележку, — приказал Бедло. — Я хочу скорее выбраться отсюда.

Логир смотрел, как тележка катится по узким переулкам трущоб. На нижних уровнях улья всегда существовали трущобы, но после начала войны и оккупации, это место стало более темным, более мрачным и более зловещим. Здесь обитали неполноценные люди, ставшие инвалидами из-за работы в агро-галереях или оккупации, люди, потерявшие конечности, изувеченные, ослепшие, оглохшие, израненные, которым не суждено было получить аугметику, доступную в других мирах Империума. Они влачили свое жалкое существование в этих трущобах, обмениваясь между собой и помогая кому угодно, когда в этом возникала необходимость. Ворам и бродягам было не до благородства, речь шла о выживании, и спустя три года оккупации это значило, что жизнь здесь была коротка — и каждый это знал.

Трущобы подулья были также излюбленным местом развлечения и охоты у вражеских солдат низших рангов, безмозглых скотов, служивших Великому Врагу. Это были злобные, свирепые твари, лишенные чувств и разума, давно поправшие все нравственные нормы. Они были зверски жестокими и ленивыми, и находили удовольствие в самых ужасных и порочных сторонах жизни. Глухих, слепых и безногих калек было легче убивать, чем жителей улья или рабочих с галерей, и никто здесь не считал трупы.