Кахатанна. Тетралогия (СИ) - Виктория Угрюмова

Хранитель Дагмар спасался бегством, превратившись в волка. Огромный серый хищник несся по Шангайской равнине во всю прыть, а следом летел на седом коне рыжий всадник в шлеме из черепа Дракона. Он положил свою секиру поперек седла, а сам поднял лук и, почти не целясь, выпустил длинную тяжелую стрелу. От удара волк перекувыркнулся через голову, упал. Затем встал на дрожащих, разъезжающихся лапах и поковылял прочь от неумолимого противника.

— Подожди, — попросил Бог Войны очень ласково. Он пустил скакуна галопом и, поравнявшись с урахагом, отрубил ему голову своей секирой. Конь поскакал дальше, безголовое тело бывшего хранителя осталось лежать рядом с бесполезным уже талисманом Джаганнатхи.

А Декла столкнулся с Тхагаледжей. Правитель Сонандана искал своего бывшего соотечественника долго и упорно. Возможно, он выжил в этом сражении, потому что был одержим именно этой целью.

— Добрый день, ваше величество, — сказал старик, увидев своего господина. — Разрешите проехать.

— Я искал тебя, Декла, — сказал татхагатха. — Не торопись покинуть меня так скоро.

— Мне жаль, — осклабился тот. — Возможно, вы не понимаете, кто сильнее.

— Возможно, — согласился Тхагаледжа. Он преграждал Декле дорогу, заставляя своего коня стоять боком к скакуну старика.

— Пропустите меня, — резко молвил тот. — Мне не хочется убивать вас, вы всегда были добры ко мне. Но оставьте мне выбор.

Вместо ответа правитель сунул руку за пазуху и вытащил оттуда маленький флакончик, вроде тех, в какие наливают ароматические масла.

— Что это? — изогнул бровь хранитель.

— Искра пламени Истины. Нингишзида сказал, что она может уравновесить наши шансы. Ну что, теперь сразишься со мной?

И они вступили в схватку. Два немолодых человека решали между собой вопрос, который был гораздо важнее, нежели смерть или жизнь. Они смутно сознавали, что сражаются не за себя и не за свои интересы. Но ни тот ни другой об этом не думали. Декла с удивлением отметил, что его бывший повелитель, коего он полагал никудышным воином, весьма искушен в ратном деле. Удары, которые он наносил, свидетельствовали о мастерстве. Хранителю было неприятно сознавать свою очевидную слабость, и он решил прибегнуть к помощи талисмана. Но тот оказался не более чем простым куском драгоценного металла.

Со смертью каждого следующего хранителя талисманы явно теряли свою мощь.

Декла понял это только тогда, когда Тхагаледжа с полоборота изо всей силы погрузил свой клинок в его живот.

Самаэль и Арескои встретились на том участке Шангайской равнины, где бой уже затих. Воздух оглашался стонами раненых, тяжело и остро пахло кровью и сырой землей, и стаи птиц уже кружили над этим местом, торопясь приступить к своему пиршеству. Небо потускнело и как‑то странно сжалось, словно от тоски и страха, — оно было низкое и куталось в рваный плащ грязно‑серых облаков.

Урмай‑гохон издалека завидел Бога Войны, признав его и по седому коню, и по известному всему Арнемвенду шлему. Взвесил в руке свой тяжелый меч и пришпорил коня, понукая его двигаться еще быстрее. Рыжий воин видел, сколько смертей, сколько боли и слез, сколько горя принес сын Ишбаала его миру, и ненависть — конкретная, направленная на Самаэля, скачущего сейчас во весь опор по направлению к нему, — удушливой волной поднялась в нем. Ненависть губит душу точно так же, как сомнения. Каэ сказала бы ему это, и Траэтаона повторил бы многократно — нельзя ненавидеть того, с кем предстоит сразиться: это чувство ослепляет и оглушает, отнимая силы и волю. Но и Каэ, и Вечный Воин были не с ним. Интагейя Сангасойя сражалась с Мадураем, а Траэтаона охотился за мардагайлами.

Всадники налетели друг на друга вихрем, сшиблись, завертелись, как два смерча, пытающиеся победить друг друга; и само пространство, казалось, вихрем закружилось вокруг них. Комья земли, обломки оружия поднялись над поверхностью, словно прелые листья, и тут же упали обратно. Ревел меч Джаханнам, вскрикивал венец Граветта, и с пением рассекала воздух Ущербная Луна. Грызлись между собой седой и черный.

Арескои так яростно атаковал Самаэля, что даже оттеснил того на широкую песчаную отмель, и поединок продолжился уже на берегу Охи. Седой конь внезапно захрипел, стал валиться на бок. Победитель Гандарвы успел вовремя спрыгнуть с него и даже изловчился мощным ударом секиры сбросить с седла урмай‑гохона. Самаэль приземлился на ноги мягко, как кошка. Он был не столько разозлен тем, что враг сопротивляется долго и упорно, сколько разгорелся в нем азарт. И лицо у него было сумасшедше‑веселое.

— Хороший ты воин, — обратился он к Арескои. — Но ты мне не нужен на этой планете.

И нанес последний удар.

Рыжий бог почти не почувствовал боли. Просто странно одеревенело тело и перестало его слушаться. Он видел, как кренится небосклон, как летит ему в лицо влажный грязно‑желтый песок. Слышал грохот, какой бывает при падении тяжелого, закованного в доспехи тела. А смерти не чувствовал.

— Брат! — закричал кто‑то.

Этот крик резанул рыжего по сердцу. Он рванулся было навстречу этому голосу, он хотел все объяснить и утешить: сказать, что ему не больно и не страшно, но только клекот рвался из его развороченной мечом груди и алые пузыри вздувались над черными доспехами. И губы не слушались, и руки.

Удар Самаэля был настолько силен, что клинок прошел насквозь, искрошив грудную клетку и позвоночник и разорвав легкие.

Зеленые глаза Арескои потемнели, сузились вертикальные зрачки. Он пытался разглядеть своего противника и того, кто отчаянно звал его, но жизнь вытекала из могучего тела по капле. И с каждой каплей мир становился все тоньше и призрачнее.

Га‑Мавет бежал так, как никогда не бегал прежде. Конь пал под ним несколько часов тому назад, и он сражался пешим. Завидев, как умирает на песчаной отмели его брат — самый близкий, самый любимый, он ринулся к нему, надеясь на чудо. Но дорогу ему преградил широко улыбающийся Самаэль.

— Подожди, — сказал негромко. — У меня к тебе дело.

Однорукий бог не представлял себе, что он сможет сделать с этим сгустком тьмы. Но отступать не собирался. Потому что урмай‑гохон был единственной преградой между ним и его братом, умиравшим сейчас в нескольких шагах. Он легко взмахнул своим черным, без единого блика, мечом, с которого капала кровь многочисленных жертв, и встал в боевую стойку. При первом же выпаде врага он получил глубокую рану в бок.

Самаэль повел атаку неожиданно хитро, заставив Бога Смерти отступать шаг за шагом. Левой рукой трудно сражаться против такого воина — даже если ты бессмертен. И га‑Мавет приготовился достойно встретить свою смерть. Джаханнам взлетел в сжавшееся от боли небо и понесся вниз с такой силой, что, казалось, способен пронизать и земную плоть. И споткнулся, зазвенев от обиды. Его приняли на себя скрещенные клинки — Такахай и Тайяскарон.

Никогда мечи Гоффаннона не испытывали такой тяжести и боли. Джаханнам пытался прорваться сквозь них, прорезать их сверкающие тела, выкованные могучим Курдалагоном. В иные секунды им казалось, что их время наступило. Каэ скрежетала зубами.

Оглушенный, истекающий кровью га‑Мавет помочь ей не мог. Остальные были далеко: там, где сражение еще кипело, и времени, чтобы оглянуться назад не было — ни мгновения. Тиермес схлестнулся с Шуллатом, и его судьба висела на волоске. Барахой был атакован морлоком и Эр‑Соготохом, окруженными толпой приспешников. Некого было позвать на помощь. А Каэтана понимала, что этот противник ей не по зубам. Он был настолько сильнее, настолько мощнее, что никакие мастерство и ловкость не давали ей преимущества. Самаэль был не менее опытным воином, чем Траэтаона. Звериная мощь катхэксинов, сила морлоков и власть Мелькарта сплавились в горниле времени и закалились в крови, произведя на свет урмай‑гохона.

Он был воистину великолепен. Его торс мог служить моделью для изваяний богов, шелковистая кожа была безупречна, смоляные волосы, завязанные узлом на макушке, летели по ветру. Венец с драконьими крыльями по бокам бросал на его лицо отблеск огня, и черные, бездонные глаза сверкали и искрились, как драгоценные камни. Лицо было прекрасным и отнюдь не искаженным гримасой ненависти или ярости. Самаэль убивал спокойно и даже ласково. Только смерть от этого не была доброй.

И мечи не давали ей перевеса: Джаханнам был не менее стар, не менее силен и так же одушевлен, как и ее клинки.

Второй удар отбросил ее на несколько шагов, и только отчаянный кульбит позволил ей не упасть, а встать на ноги. Сзади поднимался, шатаясь, га‑Мавет, чтобы добрести до нее и своим телом закрыть от Самаэля. Но было поздно — он не успевал.

Поэтому, когда урмай‑гохон задержал руку с зажатым в ней мечом и не без удивления воззрился не на Каэтану, а на что‑то или кого‑то рядом с ней, она не стала мешкать и прыгнула на него, чтобы дотянуться, чтобы достать. Он отшвырнул ее почти небрежным движением. Маленькая богиня грянулась на песок, даже панцирь Ур‑Шанаби не смог смягчить силу удара. Каэ покатилась по берегу и уткнулась лицом в набегающие волны. А Бог Смерти изумленно смотрел, как встает рядом с ним исполин в черных доспехах, светловолосый гемерт, погибший давно и совсем в другой битве. Встает и сжимает в руках Ущербную Луну, и видно, что ему‑то она как раз по руке.