Сан Феличе - Александр Дюма

Мишеру взял незапечатанную депешу, прочитал ее с дозволения кардинала и с поклоном удалился.

— Выйдем вместе на террасу моего дома, генерал, — сказал Руффо. — С нее открывается великолепный вид.

Сальвато последовал за кардиналом, ибо понял, что его не без причины приглашают полюбоваться видом, и без того отлично ему знакомым.

Действительно, оказавшись на террасе, он различил справа набережную Маринеллы, улицы Нуова и Пильеро и Мол; слева Портичи, Торре дель Греко, Кастелламмаре, мыс Кампанелла, Капри; прямо перед собой он увидел оконечности Прочиды и Искьи, а в промежутке между этими островами, Капри и берегом, где стоял дом кардинала, — весь английский флот с развевающимися по ветру вымпелами; на палубах можно было разглядеть пушкарей: они сновали у своих орудий с зажженными фитилями в руках.

Среди английских судов, как монарх среди своих подданных, выделялся «Громоносный», девяностопушечный гигант, возвышавшийся над другими кораблями на всю высоту своих брам-стеньг, одна из которых несла адмиральский флаг.

Ни единая подробность этого величественного зрелища не ускользнула от наметанного глаза Сальвато. Он видел, как от берега отделилась лодка и быстро поплыла вперед, подгоняемая сильными ударами весел четырех гребцов.

Лодка эта, с кавалером Мишеру на борту, взяла курс прямо на «Громоносного» и в каких-нибудь двадцать минут достигла его. «Громоносный» стоял ближе всех других судов к Кастель Нуово. Если бы пришлось возобновить военные действия, он мог немедленно открыть огонь, поскольку находился на расстоянии трех четвертей пушечного выстрела от берега.

Сальвато наблюдал, как лодка огибает нос «Громоносного», чтобы пришвартоваться к великану со стороны правого борта.

И тут к нему обернулся кардинал.

— Если вид вам понравился, генерал, — сказал он, — передайте своим друзьям, что вы видели, и постарайтесь склонить их к принятию моего совета. Надеюсь, у вас достанет красноречия и умения убеждать.

Сальвато почтительно поклонился кардиналу и с невольной симпатией пожал протянутую руку.

Но, уже собираясь уходить, молодой человек вдруг воскликнул:

— Ах, простите, ваше преосвященство, я забыл отчитаться в важном деле, которое вы мне поручили!

— В каком?

— Адмирал Караччоло…

— Да, верно, — перебил кардинал с живостью, выдававшей его интерес к тому, что собирался рассказать Сальвато. — Говорите, я слушаю.

— Адмирала Караччоло не было ни на судах, ни в каком-либо из замков; еще утром он переоделся матросом и сказал, что укроется в надежном убежище у одного из своих арендаторов.

— Пусть бы это было правдой! — подхватил кардинал. — Потому что, попади он в руки врагов, его смерть предрешена. Говорю вам это к тому, дорогой генерал, что, если у вас есть какой-нибудь способ с ним связаться…

— Никакого.

— Тогда храни его Господь!

На этот раз Сальвато окончательно распрощался с кардиналом и, все так же сопровождаемый Де Чезари, направился обратно в Кастель Нуово, где его с понятным нетерпением ждали соратники.

Ультиматум кардинала поставил Нельсона в величайшее затруднение. Английский адмирал имел в своем распоряжении лишь небольшое число предназначенных для высадки на берег солдат. Если Руффо выполнит свою угрозу и отведет войска, Нельсон окажется бессилен, а это было бы особенно нелепо после того, как он разговаривал в столь властном тоне. Поэтому, прочитав депешу кардинала, он удовольствовался обещанием подумать, и отпустил кавалера Мишеру, не сказав ему ничего определенного.

Как уже говорилось, помимо своего поистине чудесного таланта флотоводца, Нельсон во всем остальном был человеком вполне заурядным. Ответ «Я подумаю» на самом деле означал: «Я спрошу мою пифию Эмму и моего оракула Гамильтона».

И потому, не успел Мишеру спуститься в лодку, которая повезла его на берег, как Нельсон велел просить к себе сэра Уильяма и леди Гамильтон. Через пять минут триумфеминавират уже заседал в каюте адмирала.

У Нельсона оставалась последняя надежда: поскольку депеша была написана по-французски, и Мишеру вынужден был читать ее по-английски, чтобы адмирал все понял, то, быть может, переводчик придал словам кардинала не тот смысл или сделал какую-либо важную ошибку в переводе.

Поэтому Нельсон передал депешу сэру Уильяму с просьбой прочитать ее и перевести заново.

Но Мишеру, против обыкновения переводчиков, был необычайно точен, вследствие чего положение представилось чете Гамильтон столь же серьезным, как и адмиралу.

Мужчины одновременно и даже каким-то одинаковым движением повернулись к леди Гамильтон, носительнице верховной воли королевы: после того как обе стороны предъявили свой ультиматум, следовало узнать, каково последнее слово Каролины.

Эмма Лайонна поняла этот молчаливый вопрос.

— Разорвать подписанный договор, — ответила она. — А когда договор будет разорван, привести мятежников к покорности силой, если они не сдадутся добровольно.

— Готов повиноваться, — сказал Нельсон, — но если у меня останутся только мои собственные силы, я могу рассчитывать лишь на свою преданность, не будучи в состоянии утверждать, что эта преданность приведет к цели, которую королева поставила перед собой.

— Милорд, милорд! — произнесла Эмма с упреком.

— Найдите средство, я берусь его применить.

Сэр Уильям с минуту подумал. Постепенно лицо его стало проясняться: он придумал средство.

Мы оставляем на суд потомства адмирала, дипломата и фаворитку, которые не поколебались то ли ради личной мести, то ли во имя угождения ненависти королевской четы воспользоваться уловкой, о какой нам сейчас предстоит рассказать.

Когда сэр Уильям изложил свой план, Эмма одобрила его, а Нельсон взялся исполнить, британский посол написал кардиналу письмо; мы его приводим дословно.

В данном случае нет риска ошибиться при переводе, ибо написано оно было по-французски.

Вероятно, послание это было составлено ночью после визита Мишеру, поскольку оно датировано следующим днем. Письмо гласило:

«На борту „Громоносного“, в бухте Неаполя,

26 июня 1799 года.

Ваше преосвященство,

милорд Нельсон просил меня уверить Вас, что он решил не предпринимать ничего такого, что могло бы нарушить перемирие, предоставленное Вашим преосвященством крепостям Неаполя.

Имею честь быть, и пр.

У. Гамильтон».

Как обычно, письмо повезли к кардиналу капитаны Трубридж и Болл, постоянные посланцы Нельсона.