«Попаданец» на троне - Герман Романов

— Ваше величество!

От громкого голоса адъютанта Петр проснулся. Солнце клонилось к вечеру, и он тихо выругался про себя — не меньше трех часов спал в повозке на мягкой душистой траве под плотным тентом. Сладко дрых, и так глубоко, что ухабов не замечал, а ведь транспорт не подрессорен. Петр выскочил из повозки — колонна стояла на месте, солдаты напряженно смотрели на юг. А картина была очень нехорошей.

В верстах четырех к югу чуть клубилась пыль, и, прижав к глазу подзорную трубу, Петр увидел три отряда конницы — один в центре, а два поменьше были оттянуты по флангам.

— Два эскадрона, государь! — Голос немца был бесстрастен. — Я отдал приказ строить вагенбург. Надеюсь отбиться от кавалерии, а вам, ваше величество, необходимо немедленно отбыть с конвоем и казаками к генералу Гудовичу, они отсекли нас от Гостилиц. Государь, вам следует поспешить, иначе поздно будет.

«И так вижу, что хреновей некуда, и это полный абзац. Если это конногвардейцы, то, значит, пошли на глубокий охват. Очень плохо — два эскадрона против нас, три против Гудовича, а еще лейб-кирасиры у супруги имеются. Надо же, только сейчас об этом вспомнил, дурак. У Катерины две тысячи палашей тяжелой конницы, да еще пятьсот сербских гусар, а я, как придурок, приказ о наступлении уже отдал, и отменять поздно. Ой, дурак! А вот бежать я не буду, шиш им с маслом!»

— У нас турбинных пуль две тысячи и картечь имеется — отобьемся, барон. Да и грех им спину показывать, драться будем. Тем более что их меньше четырехсот всадников, и нас здесь почти четыреста человек, правда, с канонирами и обозными рекрутами.

Барон не настаивал на своем предложении, а быстро отдавал все необходимые приказы. Дело спорилось. Позиция была удачной — на пригорке, слева и справа густые рощи, сзади вдоль дороги заросли кустарника.

Повозки перегородили центр позиции, за ними поставили голштинцев с пушками. Егеря рассыпались за деревьями и кустами. За левую рощу отвели стреноженных лошадей, с прикрытием из трех десятков сербских гусар, а с правой стороны встала в засаду остальная кавалерия — полсотни казаков, голштинских гусар и конных адъютантов.

Между тем и противник стал маневрировать, быстро идя на сближение. Отряды стали растягиваться в тонкую цепочку, края всех отрядов соединились. Такое построение озадачило Петра, ведь тяжелая кавалерия атаковала всегда плотно сбитыми массами…

— Это не конная гвардия, государь-батюшка, это казаки донские! — спокойно произнес Денисов и, заметив недоумение Петра, разъяснил, сказав при этом только два слова: — Лавой идут.

«Так вот какая из себя лава!»

Петр только читал о таком казачьем построении. Действительно лава, способность наскочить на врага и быстро всем отпрыгнуть, а в сбитом отряде такой отскок не проделаешь. И еще фланги противника охватить легко, фронт в обе стороны вытянув. Это ему сейчас и продемонстрировали, как быстро лава по сторонам вытягивается и к наскоку с обхватом готовится.

От казачьего отряда, замершего на приличном расстоянии, отделились трое верховых и неспешной рысью поскакали к пригорку. И через пару минут донцы уже были перед ним.

Здоровенный седой казачина мазнул Петра глазами, тут же напрягся, видимо, признал императора, мгновенно спрыгнул с коня и представился:

— Ваше величество, Войска Донского старшина Данилов. С полком прибыл! — еще не старый, лет пятидесяти, лицо покрыто морщинами, а вот глаза молодые, хитрецой поблескивают. За ним два казака, сабли с золотой насечкой, вид лихой, и, судя по всему, офицеры.

Петр цепко обвел их строгими глазами, офицеры еще больше подтянулись, а старшина даже чуть животик втянул. Смотрят преданно, как сторожевые собаки, лишь клыки не ощерили, команды дожидаясь, чтоб в горло врагу вцепиться.

— Как лошади, казак? Грамоту жалованную Войску Донскому читали?!

— Ваше величество, лошади почти отдохнули на дневке малой, службу царскую справим! Только вели, государь-батюшка, животов не пожалеем, за честь почтем их сложить. Грамоту твою читали всему полку, и благодарность казачью прими, государь, не погнушайся, от полка, от казаков и всего Войска Донского! То БЛАГО ВЕЛИКОЕ, батюшка, отец наш, тобой сделано!

Казак низко, чуть ли не до самой земли, поклонился, выпрямился да широкой ладонью в рукоять сабли крепко вцепился. Поклонились сразу же и два офицера, почти одновременно, в пояс поклонились.

— Сколько казаков в полку, как шли?

— Пятьсот сорок, государь. И еще десять офицеров при сотнях, да полковой есаул. Вышли с Ямбурга в ночь, как гонцы ваши прискакали, спешно шли, Дьяконово с закатной стороны миновали, а два часа назад нарочных казаков встретили, они нам и поведали путь ваш дальнейший да поспешать требовали, ибо без кавалерии отряд ваш.

— Казаков и лошадей покормить, чарку водки жалую! А потом одну сотню отправь, пусть дорогу из Петергофа закроет и арьергардом нашим послужит. Гонцов с грамотками перехватить и сюда под караулом направлять. Но обывателей не обижать, живота и имущества не отнимать, а то знаю вас. То крепко вели своим донцам, пусть на носу зарубят! А сам остальные сотни возьмешь и за пехотой моей следуй, но полсотни в авангард отправь. Давай, казак, иди, полчаса отдыха даю, потом нас скоренько догоните. Доволен я казаками, и вы исполняйте честно волю и службу царскую!

Рейстер уже вовсю командовал, повозки вытягивались по дороге. Полусотня авангарда уже ушла далеко вперед, рассыпалась в стороны мелкими группами. Через четверть часа тронулась вся колонна, и Петр привычно покачивался в седле, осматривая окрестности.

События сегодняшнего дня сильно изменили Петра — любование красотами летней природы отошло на задний план, а мозг занимали дела батальные. Самое главное, он ни разу не вспомнил о своей прошлой, до позавчерашнего дня, жизни! Все, амба, как отрезало, да оно и понятно, некогда в раздумья ударяться, когда воевать надо. И даже сейчас он оценивал местность на возможность принятия здесь боя.

Петр печально улыбнулся. Права народная мудрость, гласящая, что с волками жить — по-волчьи выть. Он вспомнил одну историю, связанную с основателем германского генерального штаба Мольтке-старшим и хорошо характеризующую настоящих военных.

Сей генерал однажды ехал на поезде и смотрел в окно. Сидящий напротив его адъютант воскликнул:

— Какая красота!

Старик хмуро глянул, скривился, но снизошел до ответа:

— Красиво, но позиция плохая! Узкое дефиле мешает проходу войск, а заходящее солнце будет слепить артиллеристов!

Может быть, и не совсем точно Петр припомнил сейчас слова старого генерала, но тут важен сам образ жизни — с утра он жил и дышал войной, лишь спал изредка, немного времени отвел на еду да на разглядывание фрейлин.

И все — его мысли и воспоминания, личные горести — все перечеркнула жирным крестом война, да еще легла на плечи тяжкая ноша государственных забот. И положа руку на сердце, честно бы сказал, что в чирикарской «зеленке» Афгана он чувствовал себя намного легче…

Проселочная дорога отняла еще с час, а когда свернули на тракт, казаки уже гарцевали в арьергарде, с разрывом в полверсты. Так и шли неспешно, березовые рощи чередовались зелеными лугами, те густым хвойным лесом, затем шли широкие поля и снова березовые рощи. Миновали и мызу с черепичной красной крышей и множеством самых различных построек, стоявшую чуть в стороне от тракта.

Нарва

— Ваше превосходительство, галера с Ораниенбаума подошла! — дежурный офицер оторвал Румянцева от ужина, и генерал вопросительно посмотрел на вошедшего. И тот сразу же закончил:

— На ней принц Георг прибыл, с личным письмом от императора Петра Федоровича.

Фельдмаршальский чин голштинца подпоручик проигнорировал, тот в русской армии никаким уважением не пользовался. Однако субординацию соблюдать надо в точности, и Петр Александрович, вытерев губы салфеткой, быстро покинул столовую, спустился по винтовой лестнице и вышел из купеческого дома, где он квартировал, на мостовую.

И вовремя — в ворота проскакали трое верховых, двое в голштинских мундирах, а третий был его адъютантом, поручиком Хвостовым, генерал узнал его сразу.

Первое, что бросилось в глаза, это тусклый вид герцога Гольштейн-Бекского. Где великолепная фельдмаршальская форма русской армии, где голубая лента через правое плечо? И уверенный вид у голштинца полностью пропал.

Но размышлять было не ко времени, и Румянцев тут же поприветствовал принца Жорика, как генералу более высшего по рангу фельдмаршала приветствовать приходится. Но сказал с чисто русским военным своенравием, на издевательство больше похожим — этому русские с рождения учатся:

— К вашим услугам, ваша светлость! Позвольте мне осведомиться, с чем прибыли, господин фельдмаршал.