Игра без ставок - Николай Андреев

Но однажды вечером сюда пришёл наш отряд. Точнее, даже не пришёл — скорее, приполз, усталый…

— Он — ангел, и это всё объясняет, — вставил своё веское слово Сигизмунд, подсаживаясь поближе к костру. Затрещали сухие ветки, плюясь снопами искр.

— А я видел тень Палача, летевшего рядом с Анкхом, может, хранитель Равновесия помогал ангелу, а? — с надеждой вопросил Альфред. — Ведь…

— Что-то ты, Сигизмунд, слишком уж уверен стал, — вклинился в разговор циничный голос Шаартана, до того молча смотревшего на плясавшее меж дровами весёлое пламя. Костёр напоминал некроманту о былом, о годах его молодости, об изгнании…

А утром — за ним пришли. Хмурые воины городского совета, вставшие стеной впереди нескольких магов. Где-то там был и наставник Шаартана: юный некромант слышал его «петушившийся» голос.

— Идём, осквернитель, — не сказал, а отрезал один из стражников. Огрубевшие руки палача — и покрытая мозолями душа.

— Хорошо, — Шаартан хранил потрясающее, холодное как смерть спокойствие.

Юный некромант понимал, что это — конец. Эльвира, наверное, в тот же вечер рассказала родителям, что Шаартан пользовался какой-то непонятной силой. В городе была хорошо известна магия — и любимая вполне могла отличить «некру» от разрешённого магического искусства. Ведь с самого детства всех жителей города пугали историями об осквернителях духов предков, кровопийцах, пожирателях трупов…

А ещё холодным — даже ледяным — делало Шаартана осознание того, что его предала любимая. Человек, ради которой он хотел добыть луну и звёзды с небосклона, показать все чудеса мира, дозволенные и недозволенные, рассказать тысячу и одну историю старика Махтуна, отправиться в путешествие по Хэвенхэллу, каждый день удивляя и даря радость… Этот человек предал некроманта… Все слова о верности — во прах, все речи о справедливости (ведь некромант своей «некрой» спас девушку!) — в огонь, а веру — в бездну…

— Что вы смотрите на меня так, люди? — и всё-таки Шаартан не выдержал взглядов, убийственно колких, невообразимо злобных, приторно горьких взглядов соседей и знакомых. — Вы ненавидите меня за то, что я другой?

Молчание было ему ответом. Горькое, насмешливое, молчание сотен палачей… А дом сына Шары уже поднимали вверх дном, ища малейшие намёки на запрещённые манускрипты и предметы для сотворения магии смерти.

— Признаёшь вину? Не споришь, что ты — некромант? — бусинки хитрых глаз.

Кадий не отрывал прожигающего душу насквозь взгляда от Шаартана. Маленький, сухонький старик с громоподобным голосом и ужимками постаревшего арлекина. Суд был скор, но каким ещё он мог быть? Не любят люди того, чего понять не в силах, стараются отделаться побыстрее, а после руки вымыть, да потщательней. Вот и этот седобородый, лысый как перепелиное яйцо кадий намеревался отделаться от Шаартана побыстрее.

— Даже если б не признал — обвинили бы, шутя, шуты старинных драм…

Юный некромант как никогда был близок с сумасшествию. Пускай его лицо казалось глаже зеркала, спокойней покрытого кромкой льда озера — но внутри… О, внутри Шаартана дымили горнила тысяч бездн, бурлила, магма души, надрывались клапаны и шестерёнки сердца. «И она — предала… За то, что я не маг и не герой, не дервиш, не поэт, не человек, не зверь — за то, что я иное…»

Разум сына Шары вот-вот должен был пасть в неравной битве с сердцем — но конец этого боя отодвигался в вечность. С того дня Шаартану предстояло каждый день бродить по кромке, по тонкому лезвию между умопомрачением и нормальностью, и, что хуже всего, это тонкое лезвие шло чрез сердце, разбитое сердце юного некроманта.

— Да он — сумасшедший! Его предки наказали раньше людей! — кадий, похоже, ликовал! Как же, для потерявших свой рассудок было наказание придумано давным-давно. — Повелеваю, именем Закона и обычаев, изгнать прочь заклеймённого небесами Шаартана, сына Шары, в пески и барханы, дабы не разносил своё проклятье по нашему славному городу! Кад!

Кадиев в городе Шаартана потому и звали кадиями, что произносили они в конце приговора одно короткое слово: кад. Виновен…

— Да, я виновен в том, что людям верил, что — любил, что — ждал… — Шаартану уже было всё равно, что с ним сделают. Любовь… Потеряна любовь, разбито сердце. Прочь…

— Что-то ты, Сигизмунд, слишком уж уверен стал! Пускай и простил тебя Анкх, но ему так и положено… Он ведь — ангел! Но мы-то ведь с тобою — люди, жалкие смертные, слабые и так алчущие справедливости, — осклабился некромант. — Я не забыл, кто предал нас рыцарю-магистру, кто заманил в ловушку…

— Он следовал долгу! Он должен был, понимаешь, некромант?! Должен! Кнехт Белого Ордена должен во всём повиноваться и подчиняться… — Альфред попытался вступиться за друга, но тот резким, нервозным взмахом руки попросил Эренсаше замолчать.

— Да, сейчас мне уже поздно оправдываться, да и — смешно. Не правда ли, смешно: предатель, терзаемый совестью? Предатель, не желающий, чтобы предательство свершилось… Предатель, не желавший предавать… Ведь я смешон, некромант, не правда ли, смешон? — Сигизмунд Хоффнунг бил не руками или мечом — они бил словом и взглядом.

И — невероятное дело! — некромант успокоился.

— Когда-то я сам… думал почти то же самое. Прости, Сигизмунд, ты мне напомнил себя в молодости. Было бы нечестно обвинять других в том, что сам делал, как думаешь? — и редкая, невообразимая даже, тёплая, мягкая улыбка украсила лицо Шаартана.

Да, многое делает с людьми полёт на крыльях бесшабашного ветра, над миром, между глубокими как очи красавицы небесами и палитрой-землёй…

Полз паренёк лет семнадцати по пустыне, не понимая, ушёл ли он в Пески — иль не совсем… Мир подёрнулся пеленой забвения и сумасшествия… А где-то там, впереди, ветер…

Ветер играл с песком, создавая причудливые узоры на бархане…

— Интересно, Шаартан, а зачем мы здесь? Что тебе здесь понадобилось? Неужели… решил всё-таки выполнить обещание своё? Но ведь награда всё равно теперь в руках кардорцев, вместе с Вирной, а может, стала добычей ненасытного огня, — задумчиво произнёс Бертольд Шварц.

— Я привык исполнять свои обещания, Крикун. К тому же я слишком многим поклялся в тот раз. Да… и мне интересно, что же произойдёт — и произойдёт ли вообще. Вдруг мы войдём в легенды? Скорее всего, я стану главным злодеем нашей общей легенды, с которым боролись два рыцаря Белого Ордена, в помощники мои запишут мерзкого алхимика, возжелавшего бессмертья и абсолютного знания… Потом эту легенду вновь переврут, я стану белым, великим героем, а вас, кнехты, обзовут убийцами, извергами и, мягко говоря, не сторонниками женского общества… Как думаете, не может быть такого?

— В этом мире всё возможно, некромант, даже любовь герцогини и оборванца…

Бертольд тоже вспоминал прошлое. Этот вечер, наверное, можно было бы назвать вечером памяти…

Дворец… Дворец обрушивался сразу, весь, давя громадой комнат, златом канделябров и блеском витражей, красотой ливрей и злобой взглядов.

Стефан понял, что значит чувствовать себя не в своей тарелке: переминаясь с ноги на ногу, алхимик боялся смотреть по сторонам, чтоб не ослепнуть от блеска роскоши и презрения придворных. Айсер страстно захотел домой, в почти забытый амбар, в хлев, полежать на ворохе соломы: запах навоза оказался приятней «облаков» духов, которыми забивалась вонь помоев и «аромат» немытого месяцами тела.

— Прошу Вас, следуйте за мной, — блеклый, с по-рыбьи флегматичным лицом, слуга в сверкающей ливрее появился, наверное, прямо из воздуха. — Госпожа ожидает Вас.

Лестничный пролёт, освещённый тысячами и тысячами свечей («Да этот герцог богаче короля!»), залы, коридоры, залы, коридоры, снова — пролёт… И вновь — сквозь стайку придворных. Стефана уже начинало тошнить — то ли от непривычных запахов, то ли от непривычной обстановки, то ли от этих бесконечных залов-коридоров-пролётов…

А вот покои дочери герцога разительно отличались от всех помещений дворца, увиденных Стефаном. Старинные гобелены, наполнявшие теплотой и уютом, возможными только в укромных, обжитых, древних домах. В помещении практически никого не было, только несколько незаметных служанок, «серых мышек», да одна весьма и весьма колоритная дама (няня, наверное), одним-единственным взглядом давшая понять Стефану, что думает обо всех этих юнцах безусых…

— Госпожа ждёт Вас, милорд, — «ливрея», так сказать, передал служанке с рук на руки Айсера, мгновенно исчезнув.