Лестница Ламарка - Татьяна Алферова

Виктор проникся симпатией к теткиной дочери, своей многоюродной сестре, в основном за умение красиво повязывать шейный платочек, между ними сложились традиционные родственные отношения с нетрудным молчанием, совместным хождением по магазинам и мытьем посуды. Но десятилетний братец воспринимался хуже, чем тот самый рыбий жир – полезный, по крайней мере. На Викторово счастье, через пару месяцев братец потерял к нему интерес даже как к объекту мелких издевательств, так, изредка, словно по обязанности, выдергивал шнурки из Викторовых ботинок или пачкал мелом брюки. Сестра посвящала Виктора в истории своих неудачных отношений с мужчинами, постоянно муссируя на разные лады утверждение "все мужики сволочи"; о том, что Виктор тоже некоторым боком принадлежит к последним – или первым? – забывалось как-то сразу и прочно. Иногда они ходили гулять в парк, пару раз посетили местный театр, но сестра для культурных целей не годилась совершенно, с ней оказалось скучно говорить о чем бы то ни было, кроме домашних дел. Как и положено женщинам ее типа, она не обиделась, когда Виктор принялся ходить по окрестным достопримечательностям со своей сокурсницей Элькой. Первое время сестра подозревала между ними роман, но увидев Эльку – а увидеть ее с некоторых пор стало несложно: к каждому экзамену они с Виктором готовились вместе, вместе обсуждали каждый реферат на теткиной многострадальной кухне, – подозрения оставила.

Несмотря на толстые детские щеки, отсутствие талии и ноги, состоящие, казалось, из одних ляжек и икр, без всякого стекания в щиколотку, Элька довольно трепетно воспринимала искусство, даже ходила в картинную галерею, а уж по вопросам зоологии и микробиологии ей не было равных.

Когда на город опускался отнимающий разум черемуховый дух и распоследние ярые отличницы, несмотря на холодные черемуховые ночи, просиживали со своими ухажерами окрестные скамейки до рассвета и несмываемых следов "Катя, люблю тебя. IV курс. Биофак", Элька с Виктором мирно сидели в пустой библиотеке и обменивались карточками с замысловатыми выписками из каталогов. Но как ни усидчив был Виктор, Элька всегда знала чуть-чуть больше; это казалось странным, ведь читали одно и то же.

В середине пятого курса пришло распределение по местам работы, и никто не удивился, что именно Эльку оставили при кафедре в аспирантуре, а Виктору выпало ехать учителем в городок, неподалеку от своего родного, но еще меньший. Только переступив порог школы, Виктор понял, что это – катастрофа.

Три года время не двигалось вовсе. Вставала на зиму Волга, снег засыпал двери крохотного здания школы, паводком размывало дорогу к автовокзалу, одна за другой, как сон-трава, под его стенами появлялись бабки с пучками молодой редиски и зеленого лука, тополиным пухом умножалась пыль единственной городской площади, ветшали под упорными дождями деревянные некрашеные домишки и древние соборы, но время стояло на месте.

Мама вдруг подружилась с Элькой, закружили разговоры о заочной аспирантуре, мама приезжала в гости, постаревшая, потерявшая начальственную осанку, неприятно беспомощная, и незнакомым словом окликала Виктора со ступеньки рейсового автобуса: "Сынок!" Элька защитилась и удивила всех: ушла с кафедры, отправилась заниматься наукой в Академгородок, расположенный в забытом всеми почтальонами поселке, совсем близко от Виктора. Мама с Элькой раздружилась.

Случилась очередная весна с непролазной провинциальной грязью, с желтой глиной, пачкающей последние приличные ботинки, с желтой волжской водой, размывающей темный песок у дебаркадера, с криками гусей высоко в белесом небе. И время пошло. Все случилось сразу, быстрей, чем страшный второгодник Игнатьев кидает камень в голубя; закрутилась жизнь – чужая, для жизни Виктора она казалось слишком насыщенной, слишком сложной. Умерла мама, внезапно. Приехала Элька и заявила, что вакансия лаборанта в Академгородке самой судьбой приготовлена именно для Виктора, надо срочно увольняться и переезжать. Мамину квартиру чудесным образом удалось обменять на лучшую в Академгородке. Виктор уволился из школы и оформился чин чином в Элькину лабораторию микробиологии. Зарплата лаборанта оказалась еще меньше учительской. Денег на маминой сберкнижке хватило на похороны и немного осталось. Ни горя, ни удивления Виктор не испытывал, накатило отупение и приятие всего.

Но бесцеремонно вспыхнуло лето, лето, принадлежащее лично ему. С новой мало-мальски обустроенной отдельной квартирой, с новой работой, где не встретишь ученика из конфликтного девятого класса и где больная рука не шелушится от мела, рисующего молекулу ДНК на школьной доске. Со зноем и прохладой, с дорогами, пахнущими толстыми красно-коричневыми гусеницами, с цоканьем горихвостки за окном главного корпуса. И все, как сговорившись, принялись отщипывать от его чудесного лета по кусочку. Приехала на пару дней полузабытая кузина, вызвали на старую работу оформить не нужную им самим в первую очередь справку – еще день, удивительно неуместный профосмотр на новой работе – день и, наконец, сенная лихорадка, отхватившая неделю. Виктор впадал в злобную панику и бегал к Эльке жаловаться до тех пор, пока она не сообщила о предстоящей экспедиции в бассейн реки тьму-таракани за пробами плесени, живущей на рыбах того самого бассейна. Лето у него отняли. Обманули. Попробовав сослаться на больную руку, Виктор встретил у подруги полное непонимание: "Ты собираешься защищаться? В экспедиции и для себя материала наберешь, не только по общей теме". Защитить диссертацию хотелось, но не так же сразу, надо передохнуть. И научного руководителя нет пока.

Романтика палаток, больших рюкзаков и чашек Петри не привлекала вовсе. Но ехать пришлось, и таскать рюкзаки с чашками Петри пришлось. На автовокзале в одном из поселков рюкзак с пробами у Виктора украли – стоило лишь отойти к киоску Союзпечати. Элька расстроилась: работа двух недель. Бородатый, в возрасте, МНС (младший научный сотрудник) веселился: "Вы только представьте, как бедные воры тащат рюкзак, радуются, что тяжелый, бедолаги, и обнаруживают в нем пробирки с плесенью!" Виктор усмотрел в происшествии проявление высшей справедливости: так Эльке и надо.

С подругой что-то происходило. Сперва она принялась стирать, ни с того ни с сего, футболки Виктора, потом пошли разговоры, что из двух однокомнатных квартир можно в поселке "сделать" шикарную трехкомнатную. Не разобравшись, что к чему, Виктор не ждал худого, пока однажды у вечернего костра, когда все разбрелись по палаткам и он безуспешно ловил паузу в нескончаемом Элькином монологе о влиянии температурного режима на микроорганизмы, чтобы присоединиться к остальным и уснуть наконец, она нелогично замолчала на середине фразы, задышала, как собака породы боксер страдающая от жары, и привалилась к Виктору всеми ярусами удушающей груди. От ее кожи исходил кислый запах, губы дергались, как розовые рыбины в садке: мокрые, толстые. Упершись в отвратительно податливую плоть руками, Виктор попытался вскочить, но поскользнулся на влажной от ночной росы траве, упал на Эльку, ткнулся носом в жесткую закрученную косу, топорщащуюся вокруг головы. Пряди душных волос заполнили его рот, зрачки утонули в широких порах чужой кожи, сухой запах мускуса запечатал ноздри, проник до сжавшегося в страхе желудка, устремился обратно вверх. Виктор откатился и согнулся в приступе неудержимой рвоты.

Утром на Эльку было жалко смотреть, она выглядела как отличница, забывшая надеть пионерский галстук на Ленинский зачет. Виктор же ничего особенного не испытывал, кроме легких приступов дурноты, когда нечаянно натыкался взглядом на не изменившийся к лучшему за ночь узел тяжелых каштановых волос подруги.

После экспедиции они жили замечательно – до следующей весны. Сперва Элька сторонилась его, после пообвыкла и выучилась снисходительно подтрунивать над Виктором по поводу и без. Но это можно было терпеть. Речь о будущей диссертации Виктора иногда заходила, но не чаще, чем контролер в пригородный поезд в старые добрые времена. В апреле намечалась очередная экспедиция, и Виктор заранее ощущал жжение в пищеводе, но оказалось, что он не едет. Может быть, удастся сохранить для себя это лето?

Сослуживцы возвратились рано, в середине мая, а уже в конце мая Элька вышла замуж за того веселого бородатого эмэнэса. Виктор от души наелся полукопченой колбасой на свадьбе, испытывая дразнящее облегчение. Правда, известие о том, что МНС совершенно бесперспективен как научный работник, воспринял с изрядной долей удовлетворения.

Поразило то, что отношения с Элькой, которым сейчас, казалось бы, и упрочиться, стремительно разваливались. К снисходительности со стороны подруги прибавились высокомерие и брезгливость, а потом Элька и вовсе стала его избегать. На чаепитиях в одиннадцать и в три, после обеда, как заведено в лаборатории, она активно обсуждала с ранее презираемыми ею лаборантками Светой и Глашей способы приготовления лечо и вареников, а о проблемах температурного режима говорила только с заведующим лабораторией. Это показалось неприятным, так же как в свое время внезапно проявившаяся за полгода до смерти мягкость в мамином характере, а особенно режущее слух непривычное "сынок" из ее уст.