Точка зрения. О прозе последних лет - Наталья Иванова

— Что?

— Как собака?!

— Говори громче, ничего не слышно.

… — Все в порядке с собакой. Ей-то прекрасно…

— А тебе от нее достается? Все так же лает?

— Что?

— …Лает!!! — ору я».

Подтекст, «айсберг» с семью восьмыми под водой, «Фиеста»…

Главное, чего добивается Битов в одном из первых своих сочинений, — не только свободы от беллетристического сюжета (у путешествия свой собственный сюжет: уехал — вернулся), не только отстранения и остроты восприятия «другого» образа жизни, но и работы мысли. Через парцеллированную фразу, через «хемингуэевщину» и бравирование собственной молодой неуязвимостью, как травка через асфальт, пробивается Битов-аналитик. Настоящий, то есть будущий Битов. Вдруг он становится серьезным. На мгновение движение тела в пространстве (все-таки — путешествие!) прекращается. Остановка: «Я не говорю: не надо ездить. Не говорю: сидите на месте. Всем известно — путешествие расширяет кругозор. Это верно. Но заключается это расширение в том, что шире видишь родину.

Смысл путешествия в том, что вернешься домой…»

Герой-автор (или автор-герой) в «Одной стране» — не герой даже, а инструмент. Инструмент восприятия и инструмент анализа этого восприятия. Он — отражение действительности через ее осознание, если можно так выразиться. Он вроде бы человек из плоти и крови — то есть ему жарко или холодно, он голоден или испытывает жажду, ему хочется разговаривать или помолчать. Его внутренний мир для нас вроде бы приоткрыт, но вовсе не распахнут. Там все прибрано, как перед приходом гостей. Все на своих местах. Герой-автор находится в «постоянной боевой готовности»: осознать, осмыслить, отразить любую, самую экзотическую ситуацию. То есть вроде бы лирическая эта проза, а вдруг спохватываешься — а где лирика-то? Сплошной анализ… Но Битов начал сразу с «двух концов»: в его прозе возник и самостоятельный литературный герой.

Роль — одно из ключевых слов и ключевых понятий в прозе Битова. Роман-пунктир «Роль» открывается как раз рассказом «Дверь». Битов в этом романе, состоящем из пяти рассказов, пишет человека — дискретно. Его не интересуют переходы, психологические переливы от одного состояния к другому, от одной «роли» к другой.

«А я ведь играю… Я ведь роль играю, — думает Монахов в рассказе „Лес“, Монахов, превратившийся из мальчика, как куколка из червячка. — И до чего же плохая написана для меня роль!»;

«А Монахов-то опять готовился на другую роль»;

«Он размышлял о странной роли отца во всем этом деле»;

«Переменялись ролями… Нет, тогда была не роль!»

Итак, Мальчик. Это — роль номер один. Первые толчки мучительного опыта, первое столкновение с реальностью. Безнадежность чистоты и романтики, веры и надежды.

В следующей стадии Мальчик уже получает имя: Алексей. Это иная роль. Возможно ли было, чтобы Мальчик украл у родных деньги? А Алексей — крадет. Он, бывший мальчик из интеллигентной ленинградской, даже петербургской семьи, готов все сложить к ногам Аси — взбалмошной, легкомысленной, неприкаянной своей возлюбленной. Совсем другого круга. Он не может привести Асю в свой дом, познакомить с мамой и тетей. Украсть для нее деньги — может, а познакомить — увольте. Через эту грань Алексей не перейдет. Он уже не Мальчик. Появляется «зрение не по чувству». Даже Асю он увидел «со стороны», и она «тотчас отдалилась» (разрядка в цитатах здесь и далее моя. — Н. И.). А там, где начинается «зрение не по чувству», умирает любовь. «Это было мерзкое чувство. Хотя появилось спокойствие. Но тут был холод, равнодушно-скользкая змея. Казалось, при чем тут эта женщина, с ним рядом? Сидят на одной постели, а откуда это?.. Алексею стало не по себе, даже страшновато, он не хотел так видеть… Он не хотел в себе этого зрения не по чувству. Может, оно и умнее, но от него исчезает счастье — это уже знание какое-то — не хотелось этого знания. Все от него становилось чужим».

В конце рассказа Алексей читает книгу, трактующую вопросы любви, жалости, Бога. Про Бога-то Алексей конечно же все пропустил, а вот про любовь прочитал, но не понял; однако рассуждения автора его поразили. Читает он, лежа в своей уютной комнате, на своей уютной постели, читает и думает о любви, в то время как его возлюбленная Ася… где она? В каком чужом углу стирает свой ситцевый халатик? В каком ломбарде стоит? Но об этом Алексей даже не задумывается.

В третьем рассказе из романа-пунктира «Роль» бывший Мальчик, потом Алексей, опять иной: Монахов. Монахов неожиданно (десять лет прошло) сталкивается с Асей, с этим воплощением вечной женственности.

Монахов — муж, у него жена, жена — в роддоме. Монахов скоро станет отцом. И — становится (в финале рассказа). Роль его уже совсем иная.

От «зрения не по чувству» Монахов перешел в иную ипостась. Пережил еще одно превращение. Он живет «с легким удовольствием от собственной бесчувственности в преддверии события, столь важного в его жизни». Ни отцовство, ни встреча с некогда столь желанной Асей не в силах вывести его из этого мертвящего бесчувствия. Он практически не способен на поступок, как тень влачится за мечущейся по городу Асей. Ему все равно, состоится их близость или нет. Отупевающее равнодушие — при изощренности и аналитичности в восприятии поступков других — вот что его преследует.

Было бы с нашей стороны в высшей степени наивным полагать, что такой герой есть некий феномен, наколотый Битовым на булавку и тщательно анализируемый им. Нет, не столько Битов здесь анализирует — анализирует сам Монахов. Собственно говоря, функции автора передоверены герою. «Тут уже было не воспоминание-узнавание, а нечто обратное и противоположное: садизм разочарования — изнанка, негатив прежних чувств».

Социален ли такой герой? Безусловно. Он — и памятник времени, и характер исторический. Ничего случайного в этих превращениях битовского героя (Мальчик — Алексей — Монахов) не было, а была железная, жесточайшая закономерность, точно схваченная Битовым. Чувство оказалось не востребованным эпохой, и развивалось зрение не по чувству. Живое оказалось отторгнутым — и оно омертвело. Человеческое отношение оказалось ненужным — и оно выродилось в роль. Чистота, оттолкнутая предательством, выродилась в холодное равнодушие и конформизм.

Беспощадность Битова, счет к герою велики, но автор герою одновременно и сострадает. Сострадает тому, на что обрекают Монахова обстоятельства: «ему (Монахову. — Н. И.) предстояла жизнь, давно лишенная цвета». Это уже из рассказа «Лес», где Монахов появляется в еще одной «роли».

Теперь его преследует ощущение, «будто он мертвый». Приезжая к старикам родителям в Ташкент, он не испытывает ничего, кроме постоянного тупого раздражения и стремления сбежать. Сбежав же к девушке, которая его горячо любит, не находит ничего лучшего, как упорно спаивать всех ее знакомых, дабы не оставаться с ней наедине. Наконец, сбегая и от нее тоже, попадает наконец домой, к жене, мучающейся рядом с ним от его бесчувственности. Даже случайная смерть молоденького солдатика на аэродроме, свидетелем которой стал Монахов, собственно говоря, ничего не затронула в нем. Экипаж не в состоянии после случившегося лететь — «психологическая травма», а Монахов, в общем-то, глубоко равнодушен. Жизнь как бы приносит кровавые жертвы, чтобы пробудить в Монахове человеческое. «Смерть, которую Монахов так в упор, так сразу, так хорошо забыл, смерть в образе солдата упала, как звезда за окном, отдав Монахову последнюю каплю жизни, которой ему недоставало…»

Казалось бы, вот и кончен роман-пунктир о жизни и духовной смерти героя времени шестидесятых. Не надо возмущаться — лермонтовский Печорин тоже отнюдь не нес радость и счастье окружающим. Убийца Грушницкого, душевно истязавший Мэри, замучивший псевдохолодностью (или псевдолюбовью?) Веру, — вот откуда конечно же ведет свое происхождение и Алексей Монахов, да и сама форма «роман-пунктир», ибо что, как не роман-пунктир (кстати, в пяти же — совпадение? — повестях), — и знаменитый роман Лермонтова?

Но в последней части сочинения Битова возникает еще один герой — Инфантьев. Инфантьев — немолодой чиновник из какой-то конторы, НИИ, который, казалось, служил тут всегда и которого никто вообще не замечал долгие годы.

(Тут лермонтовская нота неожиданно пересекается у Битова с гоголевской и «достоевской». Правда, автор в одном из своих сочинений поведал о том, как, покупая за границей шубу, обнаружил в себе комплекс гоголевской шинели…)

Итак, современный Акакий Акакиевич (а что за фамилия такая — Инфантьев? Это все равно что Девушкин, или Девочкин, или Мальчиков) или, может быть, действительно современный Девушкин внезапно теряет свою жену, подругу жизни. Драма для одинокого Инфантьева ужасная, ибо жену свою он по-настоящему любил. И Битов пишет, не скрывая ни своих, ни чужих чувств, в заключение своего романа-пунктира сентиментальную драму маленького, как сказали бы в XIX веке, человека, чиновника, который по глубине и истинности чувств не то что превосходит Монахова — он по сравнению с ним царь («Инфант — царское дитя, наследник», — объясняет Инфантьеву на кладбище странная женщина, потерявшая мужа).