Саврасов - О. Добровольский

Картина «Лунная ночь. Болото» создана в первой половине 1870 года. Завершилось столь значительное и важное для Саврасова десятилетие. Многое произошло за это время. Но прежде всего окончательно сложился его собственный творческий метод, он создал лирический пейзаж, близкий сокровенным основам народной жизни.

В это же десятилетие Саврасов проявил себя и как преподаватель, воспитатель молодых художников, полностью сформировались, окрепли его педагогические взгляды. Ему сорок лет — пора зрелости, возмужания таланта.

Сохранился его фотографический портрет 60-х годов. Простое, немного суровое лицо разночинца. Высокий лоб, борода, он носит очки в тонкой оправе. У него слабое зрение, и работает он в очках. Саврасов похож на Добролюбова. Если сравнить их портреты, то можно обнаружить много общего. И здесь не только внешнее сходство. Ведь это — шестидесятники, люди высоких нравственных убеждений, замечательные таланты, неутомимые труженики.

ГРАЧИ ПРИЛЕТЕЛИ

Московская жизнь кажется неподвижной, не склонной к переменам. Сияет на солнце червонным золотом глава Ивановской колокольни. Привычно шумно в торговых рядах за Красной площадью. До позднего вечера не затихает Китай-город. По булыге мостовых громыхают телеги ломовых извозчиков. В аристократической части города затаились старые особняки. Дремлют каменные львы у парадных входов. В зелени садов попрятались домишки в кривых переулках на окраинах. Тишиной объяты московские дворики.

Но поступь прогресса неостановима — и вот в Москве на улицах наряду с керосиновыми фонарями уже поставлено более трех тысяч фонарей с газовыми горелками. На сцене Большого театра использован впервые электрический свет. В магазинах на Кузнецком мосту и на Петровке продаются велосипеды о двух и трех колесах. Московская телеграфная станция за один лишь 1868 год передала и приняла свыше 687 тысяч депеш. Через несколько лет появятся первые конки — громоздкие двухэтажные вагоны, запряженные парой лошадей.

…Это произошло совершенно неожиданно. В августе 1870 года секретарь Совета Московского художественного общества при училище господин Собоцинский вдруг пригласил к себе Саврасова и сказал ему:

— Дорогой Алексей Кондратьевич, у вас уже несколько лет подряд совсем мало учеников, ваш класс почти пустует. И вследствие этого принято решение… э-э… лишить вас квартиры, которая была предоставлена вам при поступлении на службу. Она будет отдана преподавателю Десятову, подавшему соответствующее прошение…

Эта новость ошеломила Саврасова. С 1861 года, почти десять лет, занимал он с семьей эту казенную квартиру на втором этаже малого флигеля во дворе училища. И вот теперь ему отказано в жилье. Разве это справедливо? Да, действительно, в последние годы в его классе занимается не более пяти человек, но разве он виноват в этом? К тому же число учеников может возрасти и наверняка возрастет и будет не меньше, чем в прежние времена. И если его так бесцеремонно лишают квартиры, которая полагается ему как преподавателю, значит, администрация училища вовсе не заинтересована в нем как педагоге, не ценит его.

Это был ощутимый удар, первый после стольких лет внешне благополучной спокойной жизни. И Саврасов, и его жена привыкли к своему дому, к уютным комнатам, полным растений и цветов, где на дверях вместо портьер вьется плющ и дикий виноград, с удобной, привычно расставленной мебелью, с гостиной, в которой часто собираются по вечерам друзья и знакомые. И вот теперь все потерять, всего лишиться по той лишь причине, что мало учеников… Рушился многолетний, хорошо налаженный быт. Но не только. Преподаватели, имевшие здесь квартиры, были тесно связаны между собой, и они сами, и их жены, дети, близкие жили интересами «Большого дома», как все называли училище. И теперь Саврасов как бы выпадал из этого профессионального содружества художников-педагогов, становился чуть ли не изгоем. Кроме того, возникала необходимость в дополнительных и весьма значительных расходах: нужно было нанимать где-то квартиру, платить за нее, за отопление. Квартира на Мясницкой была как бы своя, и вот приходится поселиться в чужом доме, среди посторонних, чужих людей. Надо будет переезжать всей семьей, вместе с маленькими девочками; их выселяли, лишали крова, словно он, Саврасов, в чем-то провинился, понес наказание. Во всем этом было что-то обидное, унизительное, и Алексей Кондратьевич болезненно переживал случившееся…

Самым близким ему человеком в училище был тогда академик Лев Каменев.

— Уеду я из Москвы, обязательно уеду, — сообщил Алексей Кондратьевич приятелю. — На полгода…

— Скоро зима, — заметил Каменев, — неподходящее время для поездок.

— Почему неподходящее? Можно путешествовать и зимой. К тому же у меня частный заказ именно на зимние пейзажи.

— И далеко ты собрался?

— На Волгу, в Ярославль…

— Но семья? Софья Карловна, дети?

— Поедут со мной, — ответил Саврасов.

— Много будет хлопот…

— Ничего, по новой железной дороге быстро доберемся. Наймем в Ярославле квартиру. Я буду работать…

— А как же твой класс, ученики? — спросил Каменев. — Кто заменит тебя?

— Ты заменишь…

— Я?

— Конечно. Ты прекрасно подходишь для этой роли.

В ноябре Саврасов подал в Совет Московского художественного общества прошение о длительном отпуске: «Имея частное поручение исполнять рисунки и картины зимнего пейзажа на Волге, покорнейше прошу Совет уволить меня со службы на пять месяцев с 1 декабря 1870 года. Исполнять мои служебные обязанности в Училище предлагаю академика Каменева с вознаграждением моего жалования».

Итак, в самый разгар занятий он бросает свой класс и зимой вместе с женой и с двумя детьми покидает Москву. Неужели ради того лишь, чтобы выполнить частный заказ — написать ряд волжских зимних пейзажей? Нет, наверняка это только формальный повод для получения отпуска. Главная же причина столь внезапного, похожего на бегство отъезда заключается в нанесенной ему тяжкой обиде. И в этом поступке художника — протест против несправедливости, против казенно-бездушного отношения к нему администрации училища.

Саврасов уедет почти на полгода из Москвы и создаст шедевр, который обессмертит его имя. Появление этого шедевра было для него закономерно, но стечение обстоятельств, случай также сыграли здесь свою роль. Случай ускорил рождение замечательной картины.

В начале декабря художник со своим семейством отправился в Ярославль. Софье Карловне сорок четыре года, и она ждет ребенка, очевидно, уже последнего. Вере девять с половиной лет. Женни еще крошка, ей три года.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});