Тревожные ночи Самары - Эдуард Кондратов

Молчал и Макс Иванович Гюнтер. Впрочем, он с охотой отвечал на вопросы, связанные с его довольно темным дореволюционным прошлым. В частности, он не отрицал своего соучастия в шпионских деяниях фон Вакано в пользу австро-венгерской разведки.

— Я ненавидел царизм и считал, что Россия достойна лучшей участи, — заявил он Булису, — и потому я, как и большевики, желал ей военного поражения.

Но стоило Яну Арнольдовичу завести разговор о раскрытом заговоре, лицо Гюнтера делалось недоумевающим, и он пожимал плечами. По-видимому, он на что-то надеялся. Но вот на что — оставалось только догадываться,

3

Вечером, часов через восемь-девять после неожиданной для пивовара встречи с Беловым и Булисом на проваленной Ольшанской явке, из здания Самгубчека вышел в сопровождении чекиста Макс Иванович Гюнтер. Следом из подъезда показался Белов. Чекист открыл заднюю дверцу «Русобалта», пропуская в автомашину Гюнтера. Тот не без усилий — все-таки возраст! — взобрался и, тяжело вздохнув, уселся на кожаное сиденье. Его спутник собрался было сесть рядом, но Иван Степанович легонько отстранил его.

— Садись-ка вперед, — сказал он. и сам устроился на заднем сиденье рядом с Гюнтером.

Тот еле заметно усмехнулся:

— С таким почетным эскортом…

Белов, подавшись вперед, сказал Васильеву:

— Сначала в домзак, а потом в Смышляевку, Овса-то хватит?

Водитель — ноль внимания на его шутку: он знал, что чем больше обижаешься, тем охотней дразнят.

«Русобалт» тронулся с места, и некоторое время все в машине молчали. Когда же автомобиль выехал на Самарскую, Белов тронул Гюнтера за плечо, и, подмигнув, кивком показал на «Палас», мимо которого они как раз проезжали.

Гюнтер ответил скучающим взглядом.

— Макс Иванович, а не осточертела вам эта волынка? — добродушно спросил Белов. — Ведь целый день канителимся, то Булис, то я. Может, скажете по секрету, на что вы все-таки рассчитываете?

— Дум спиро спэро, — Гюнтер иронически покосился на Белова и пояснил: — Пока дышу — надеюсь. По латыни.

— А ежели по-простому?

— Я, знаете ли, имею привычку газеты читать. — Тенорок Гюнтера был невозмутим.

— Я тоже. Что с того?

— Не забывайте, что я есть иностранец. Ваше государство ищет контакты… Старается их… мм… завязать. А что тут у вас, в Самаре? Вы уверены, что там, — он поднял палец вверх, — это понравится?

— Ах, вот вы о чем, — скучным голосом протянул Иван Степанович. — Вы случайно не господа бога имеете в виду?

Гюнтер молчал, глядя перед собой.

— Значит, международный конфликт? Так вы не беспокойтесь, не будет. Не нужны вы своим землякам. Макс Иванович!

Не слишком искреннее сочувствие прозвучало в голосе Белова.

— Не верю, — сухо обронил Гюнтер.

— Не верьте. Но вот вам все резоны. Первый: Австро-Венгерской империи больше нет, и чей вы подданный — непонятно. Австрийский? Чехословацкий? Венгерский? Нам стало известно, что вы плясали нынче под Антантину дудку!.. А раньше даже с Локкартом путались. Ну зачем вы им, подмоченный, да еще неизвестно чей?.. Мы-то скрывать ничего не будем.

— Позвольте, — живо перебил Гюнтер, поворачиваясь. — Представьте себе, что… мы с вами поменялись местами. В силу обстоятельств. Вы с этим… Булисом говорите мне: шанс, один шанс… А вы бы за такой шанс ухватились?

Белов внимательно посмотрел на него.

— Тоже мне, сравнили!

— Да, да, понимаю. — В голосе пивовара прозвучала насмешка. — Вы же все несгибаемые… Железные… А что же, другим, стало быть, в этом качестве отказано?

Белов поморгал, подумал.

— Нет, почему же, — сказал он серьезно. — Со всякими приходилось встречаться. Только ведь дело не в том, что один очень стойкий, а другой — не шибко. Ну за какие такие идеи вы умирать-то собрались? А? Что у вас за душой, кроме ненависти?

Белов с презрением махнул рукой.

Автомашина пересекла трамвайную линию и остановилась возле проходной дома принудработ. Чекист вышел, отворил перед Гюнтером дверцу.

— В общем, прикиньте, Макс Иванович, — сказал Иван Степанович вслед выбирающемуся из машины Гюнтеру.

Тот обернулся.

— Ну вот, опять возвращаемся на круги своя.

Да только не было в его голосе прежней уверенности…

Эпилог

Прошло около двух недель.

Вышел до срока из военного госпиталя сотрудник ЧК Михаил Ягунин. Ему не терпелось принять участие в ликвидации контрреволюционного подполья, остатки которого чекисты и помогавшая им милиция методично выковыривали из самых потаенных щелей Самары.

По выходе из госпиталя ждали Михаила радости и огорчения. Очень приятно было ему увидеть на стенке возле кабинета Вирна, где вывешивали извещения и распоряжения по Самгубчека, такую бумагу:

Приказ

За проявленную личную инициативу и особую энергию при раскрытии контрреволюционных элементов в военгоспитале объявить благодарность сотруднику секретно-оперативного отдела товарищу Ягунину М. П. и выдать за ревностную работу 1 (одну) пару тельного белья и полный месячный продпаек.

Председатель Самгубчека Вирн

Наградное бельишко, полученное у Левкина, Михаил незамедлительно сменял на довольно приличную гимнастерку с нагрудными карманами, а продукты — муку, крупу, воблу, сахарин — сложил в солдатский вещмешок и отправился с ним на поиски Нинки, о которой продолжал вспоминать все эти дни. Однако в доме на Уральской он не нашел никого: окна комнаты, где жила Нинка с дядькой, были забиты досками, а соседи знать ничего не знали.

Это было только одно из огорчений Михаила Ягунина, которое он, впрочем, несколько компенсировал, обругав Левкина буржуазным приспособленцем в присутствии нескольких чекистов. Левкин подал на Ягунина рапорт, но это уже было мелочью.

Тяжело переживал Михаил, что из-за слабости, вызванной потерей крови, не смог проводить в безвозвратный, последний путь своего самого близкого друга Ваню Шабанова. Его и стажера Мишу Айзенштата, смертельно раненного Гаюсовым возле дома Башкатина и вскоре умершего от ран, хоронили со всеми воинскими почестями. Как рассказывала Ягунину Женя, на многолюдном митинге у их могил выступали даже предгубисполкома Сокольский и командующий округом Краевский.

Тем болезненнее было для Михаила известие, что заклятейший из врагов Советской власти и личный его, Ягунина, враг, белогвардеец и авантюрист Гаюсов сбежал. Да-да! Воспользовавшись беспечностью охраны, и персонала домзаковского лазарета, считавших его тихим идиотом, он удрал — и словно сгинул.

Так что не самыми веселыми были у Ягунина дни после выписки из госпиталя. Не улучшил настроения и категорический отказ Белова взять Михаила с собой на боевую операцию в заволжские леса. Белов объяснял свой отказ не совсем зажившей раной Михаила, но тот подозревал, что причина в другом.

…Непоздним вечером на песчаной отмели близ Симбирского спуска варили на костре картошку двое красноармейцев. В нескольких шагах от них лежал, опершись на локоть, Михаил Ягунин. Левая рука у него была все еще перевязана и висела на груди, а в ладони правой была зажата сухая хворостина, которой он, задумавшись, чертил на песке какую-то ерунду. На другом конце отмели мальчишки тащили бредешок, оттуда доносились звучные всплески и возбужденные возгласы.: «Глыбже, Федяка!.. Глыбже, дубина, заходь!..» Красноармейцы переговаривались, а о чем именно, Ягунину не было слышно. Да и неинтересны ему были их речи. Неприятные мысли не отступали от него уже который день.

Отшвырнув прутик, он достал из кармана своей новой гимнастерки листок розовой, истершейся на сгибах бумаги. На самом верху его было напечатано:

«Из памятки сотрудникам ЧК».

Ягунин повернулся как посветлее и стал внимательно перечитывать памятку, обдумывая и примеряя каждый ее пункт на себя. Для этого он и взял ее сегодня у Чурсинова на один день.

«Быть всегда корректным, вежливым, скромным, находчивым». Что такое быть корректным, Михаил не знал. Он подумал, что этого, должно быть, редкого качества у него, конечно, нет. А остальные три? С ними плоховато тоже.

«Прежде чем говорить, нужно подумать». А он? Михаил даже вздохнул. Все наоборот.

«Каждый сотрудник ЧК должен помнить, что он призван охранять советский революционный порядок и не допускать нарушение его, а если сам это делает, то он никуда не годный человек и должен быть исторгнут из рядов Чрезвычайной комиссии».

Ягунин наморщил лоб: можно ли считать все его служебные промахи нарушением революционного порядка? Так и не решил и стал читать дальше.

«Быть чистым и неподкупным, потому что корыстные влечения есть измена Рабоче-Крестьянскому государству и вообще народу».

Он впервые усмехнулся. Ну, об этом даже и размышлять нечего.