Гвади Бигва - Лео Киачели

— Мариам! — простонал Гвади, почувствовав прикосновение ее руки. — Пожалей меня, Мариам! Нет мне без тебя жизни… — Он зарыдал, зарыдал так бурно, что казалось, из глаз его хлынули целые потоки слез. Не давая ей опомниться, схватил лежавшую у него на плече руку и впился в нее, точно коршун в цыпленка. Прижимая к груди руку, он стал жадно и восторженно ее целовать. Мариам почувствовала на своей руке горячие слезинки и до того растерялась, что даже не попыталась вырвать ее у Гвади. Разве могла она представить себе, что Гвади способен на такую пламенную страсть?

— Тшш… Стыд-то какой! — сказала Мариам умоляющим голосом. — Образумься, Гвади, ребенка разбудишь. Чего ты хочешь?

— Радости хочу, Мариам, счастья… Жизни хочу, и любви, Мариам! Твоей любви, твоей ласки и доброты, Мариам! — заговорил Гвади, и ей казалось, что голос его прорывается из глубочайших недр души, в нем слышалось клокотание стихийной страсти, пылавшей, как в горне, в этих недрах. Это была не просьба, это был вопль.

Разве могло сердце Мариам не отозваться на могучий призыв?

— Тише! Замолчи… Ни слова! Тише, дурной!.. — шептала она, не замечая, что и в ее голосе слышатся отзвуки страстного призыва Гвади. Она положила руку ему на голову — не ту, которую он целовал, а другую, робко выражая свое сочувствие.

— Вот и дошутились, непутевый ты человек! Я смеюсь, а ты совсем другое подумал. Тише, говорю, не надо… Ну, пусть я виновата. Успокойся только… Уйди…

Но Гвади не ушел. Он завладел другой рукой Мариам.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Гвади возвращался от Мариам. Он медленно, словно в тумане, шел по проулку. Волнение все еще не улеглось. Он снял с головы башлык, расстегнул архалук и подставил голову и грудь прохладному осеннему ветерку.

Это было как сон. Гвади не помнил, как вышел из комнаты Мариам, как сбежал по лестнице, миновал двор и ворота. Он ежеминутно останавливался, оглядываясь на дом Мариам: неужели он в самом деле был у нее? Неужели именно от нее возвращается он сейчас домой?

В нем боролись два чувства, две противоречивые мысли: он чувствовал себя то бесконечно счастливым, то непоправимо несчастным.

С чем ушел он от Мариам? Что она сказала ему — «да» или «нет»? Не понять, ничего не понять!

По мере приближения к дому он все больше освобождался от навеянной близостью Мариам страсти, и с каждым шагом все сомнительнее казались ему надежды на любовь, все слабее становилась уверенность в счастье.

Он повторял про себя слова Мариам. Взвешивал, поворачивал их и так и этак — быть может, неверно истолковал их? — Он вспоминал малейшее ее движение, выражение ее лица и глаз, и то, как звучал ее голос, и то, как она сердилась, и то, как ласкала, и всячески старался угадать, насколько все это было искренним… Может быть, там, в ее доме, он неправильно воспринял ее слова и все ее поведение? Однако сколько Гвади ни раздумывал, он не мог найти ни одной черточки, подтверждавшей его сомнения. И все же не был до конца уверен в том, что она подарила свое «да». Его большая любовь, тайно взращенная в сердце, видимо, осталась неразделенной.

Так, раздираемый сомнениями, приближался Гвади к своему дому. Вот и плетень и ворота. Неожиданно, в ту самую минуту, когда он поравнялся с ними, кто-то тихо и вкрадчиво позвал:

— Гвади!

Голос доносился со стороны джаргвали.

Ночь была тиха, воздух чист и прозрачен, голос прозвучал так отчетливо, что Гвади не мог ослышаться. Сердце забилось. Гвади остановился, прислушался. Сначала голос показался ему знакомым. Подойдя g перелазу, он наклонил голову, окинул взглядом двор — весь от края и до края. Густая тень джаргвали лежала на траве. Во дворе никого не было.

Немного погодя его снова окликнул тот же голос. Еще тише, еще явственнее прозвучало:

— Гвади!

Сомнений быть не могло: кто-то скрывался под навесом. Кто бы это мог быть?

Гвади затрепетал в тревоге. Вдруг проснутся и перепугаются дети? Не выдержав напряжения, крикнул:

— Эй! Кто там?

Крепко сжимая рукоятку кинжала, он перелез через плетень и стал приближаться к джаргвали. Остановился чуть поодаль от навеса. Вряд ли разумно идти напрямик к дому.

Никого… Холодок пробежал по телу.

Какая-то тень отделилась от стены. Скользнула из-под навеса во двор, залитый лунным светом.

— Я не узнал тебя, Гвади. Думал, санариец какой-то. Я был уверен, что ты дома. Ты один? — спросил Арчил Пория.

Гвади не успел даже выразить вслух свое изумление. Арчил поспешно подошел к насмерть перепуганному Гвади и, взяв за руку, отвел к хурме, подальше от Джаргвали.

Вздохнул глубоко, оглянулся, окинул Гвади с ног до головы и спросил:

— Ты чего вырядился, а? Откуда это все? Тебя, может, и чохой наградили?

Он отступил, продолжая внимательно разглядывать Гвади. Скривился, под усами мелькнула улыбка.

— Даже рука на рукоятке кинжала… Все как надо. Удивительно, когда успел выучиться? — сказал Арчил и фыркнул. Затем с притворной грустью продолжал: — Тебе не стыдно? Подкупили? Да?

Гвади глядел на Арчила не отрываясь — казалось, не узнает его в темноте. Он тщетно ломал голову, пытаясь угадать, что привело к нему окаянного так поздно ночью. Хотел найти разгадку, прежде чем Арчил заговорит, но разгадки не было.

Особенно подозрительным показался ему наряд Арчила. Зачем он надел вместо обычной своей высокой папахи фуражку с большой пятиконечной звездой над козырьком? Фуражка придавала ему вид ответственного работника. Гвади, прищурившись, нацелился взглядом на звезду.

— Ты моей фуражкой занимаешься гораздо больше, чем я твоей чохой и архалуком, милый Гвади, — сказал Арчил, подметив его взгляд. — Меня никуда не выбирали, но, как видишь, я и без посторонней помощи стал большим человеком. Может, полагаешь, что ты один перекрасился? Извини, пожалуйста! Ну-ка, взгляни на меня хорошенько…

Пория разом преобразился, напыжился, подобрался, выкатил глаза, — он, видимо, хотел изобразить какую-то важную особу, перед которой окружающим полагается испытывать страх и трепет. Указывая пальцем на звезду, он внушительно произнес:

— Видишь? Берегись… а не то…

Гвади молчал. Недоумение его возрастало с каждой минутой.

— Что же ты молчишь? Не стесняйся! Скажи мне правду: откуда пришел так поздно?

Пория наклонился к Гвади.

— Ясно. Был у вдовы. Ага, я же говорил, что от меня ничего не укроется. Так и видно по роже — нализались до изнеможения. Едва дышишь! Тебе повезло. Ты сейчас в такой чести, что скоро не только к вдовушкам — к замужним полезешь. Знаю я вас! Видно, все, что построили Пория, пожрут и потопчут Бигвы. Нате, жрите, топчите!..

Имя Бигвы привело Арчила в остервенение. Он бранился громко и злобно и под конец стал угрожать:

— Но вы у меня поплачете! Узнаете еще, каков Арчил Пория! Как сказал, так и сделаю. Теперь у меня развязаны руки, — он заскрипел зубами.

Гвади не выдержал.

— Все это так, чириме, но почему ты соизволил побеспокоить себя так поздно? Что-нибудь случилось? Или по делу пришел? — грубовато спросил он незваного гостя, не проявляя ни малейшего интереса к его угрозам.

Арчил обиделся:

— Не стыдно тебе так разговаривать! Меня уволили, вот и дерзишь, потому что нечем уже от меня попользоваться. Так, что ли? — сказал он укоризненно.

— Быть этого не может! В самом деле уволили? Ничего не слыхал, чириме! — искренне удивился Гвади.

Пория не поверил.

— Поразительно! Ты один во всем Оркети не слыхал, что на мое место назначен Бесо…

— Хм! — неопределенно хмыкнул Гвади.

— И о том не слыхал, что меня разыскивают, чтобы арестовать? — закончил Арчил перечень своих несчастий.

Гвади подскочил.

— Нет, нет, не говори! — закричал он и замахал на Арчила руками. — Не знаю! Не слышал! С нами крестная сила!

Он заткнул уши пальцами.

Гвади не помнил себя от ужаса. Да что же это такое? Он, человек, облеченный общественным доверием, разговаривает с преступником, которому грозит арест! Пория по-своему истолковал волнение Гвади: испуг он принял за сочувствие.

— Слава богу, я вовремя узнал и успел скрыться. Не то дела мои были бы совсем плохи, — добавил Арчил, видимо желая успокоить Гвади.

Но Гвади стоял, заткнув уши.

— Ничего не поделаешь, милый мой… — продолжал Пория. — Вздохнуть не дают, наседают со всех сторон… Только и остается что бежать. Все бросаю. — Он вздохнул и умолк. Но охватившая его затем злоба прорвалась наружу, и он снова угрожающе крикнул: — Они меня попомнят! Ох, как вспомнят! Расплачусь я с ними! И скоро…

Гвади оставался глух и нем. Однако Пория все еще не сомневался в том, что Гвади исходит сочувствием к нему. Арчил продолжал:

— Если бы ты знал, Гвади, в чем только эти собачьи дети меня обвиняют! Роются, ищут. Чего им нужно? Ведь они меня обобрали, а не я их!