Блатной романс - Семен Майданный

– Господи, как жрать-то хочется! – сплюнул перемешанную с потом слюну за борт Сидор.

– Вот ведь как, Сидор, я тебе про благородное искусство толкую, а ты меня перебиваешь гнусным требованием «жрать!», – докучливо поморщился Аристарх Карпович. – Впрочем, я не обидчив и посему продолжу. Итак, Андрон Петрович Горбунков, тот, который закадычный приятель Василия Парамоновича и шурин Эдуарда Ивановича, оказался самым печальным образом причастен к великой государственной тайне. А всему виной щепетильность старого дурака. А самое грустное то, что все записи Андрона Петровича попали в руки нечистоплотных господ. И доныне господа эти лихо шантажируют некогда бывших и по сей день оставшихся ответственными товарищей.

– А пожрать все-таки не помешает, – как заведенный, продолжал месить веслами зеленую воду Сидор. Хотя он сидел лицом к Сергею, глазами с Серегой не пересекался. То настороженно шерстил вниманием темнеющий по обоим берегам косматый лес, ожидая, когда ж наконец покажется заветный приют. То щурился на солнце, дескать, долго ли еще этот бублик будет действовать на нервы?

– И тут должны появиться мы. Так сказать, археологи от имени справедливости, – как бы не замечая зуда Сидора, продолжал млеть в последних лучах солнышка Аристарх Карпович. – И объявить нечистоплотным господам, отдайте, дескать, нам по-хорошему все бумаги: кто, когда, по чьей команде наших Врубелей с ихними Рубенсами за границу переправлял? Потому как указывать ответственным товарищам пришло наше время.

А деревья по берегам бодались ветками и кронами. А вода мурлыкала, целуя весла. И такая вокруг, несмотря на сосущий желудок голод и осаждающий кожу гнус, струилась, курилась и марилась лепота, что хоть песни сочиняй. Да нельзя было расслабляться. Так оно тогда и было.

А ведь Сергей Шрамов не зря мялся, расслабляя спину, в кресле. Он тоже устал как бродячая собака. Он тоже вчера не на диком пляже прохлаждался, а подкованным копытом рыл землю. Он, как и дядька Макар, ходил по родственникам и наследникам Андрона Петровича Горбункова, в прежние годы служившего в Эрмитаже фотографом. Холост, преферанс, отравился с концами паленой водкой в девяностом.

Как выяснилось, музейный фотограф – еще та профессия. Толпы кошельковых иностранцев трутся по Зимнему дворцу и мечтают перефотографировать всех намалеванных голых пышнозадых девок. А на халяву нельзя. Или кроши бабки солидные, или отвали. А сколько буржуев забыли дома фотоаппарат? Вот тут-то и начинался бизнес Андрона Петровича: альбомы, открытки, слайды. Гонорары, гонорары, гонорары… А еще альбомы переиздаются в прочих культурных столицах мира. Опять гонорары. Гонорары – гульденами, гонорары – марками, гонорары – фунтами…

Понятно, за какие такие подвиги дядька отравился водкой. И где набрал информации для эрмитажных списков – тоже понятно. Правильно трепался покойный Каленый: «Расчудесная игра – этот преферанс».

Но сейчас нужно мозги напрягать не о том. Сейчас услышанное следует переворошить в поисках четвертого показателя.

Однако вместо здравых мыслей кумпол постепенно напитывался злостью. Волчьей злобой на растаскивавших Расею прежде и ныне не осекшихся барыг. Хитрые, как глисты, коварные, как туберкулез, подлые, как спирохеты, все равно они – барыги, жлобье, слякоть. А он, Шрам, – вор. И имеет полное право этих барыг наказывать как хочет, точнее – как сумеет.

Вспышка злобы прояснила мозги не хуже кружки чифиря.

И вроде бы что-то такое стало проглядывать. С двумя гражданами из итогового Антонова перечня, судя по показаниям родственников, соседей и близких друзей, иногда пересекался гражданин Горбунков. С секретарем по идеологии Адмиралтейского района Шалкиным Венедиктом Ерофеевичем, то есть тогда секретарем по идеологии, а ныне вторым лицом в комитете по экономике. И с экс-замом по внешним вопросам ВААПа Фейгиным Евгением Ильичей. Ныне – комитет по культуре. Кто из этих двоих пошустрее?

Из другой комнаты долетало вялое препирательство Макара и Антона.

– Шел хохол – насрал на пол. Шел кацап – зубами цап! – сказал дядька Макар.

– А потом сидел кацап на груше, обдристал хохла по уши! – почти пропел, растягивая гласные, Антон.

Шрам листнул итоговый перечень, будто меню в шалмане. Бесспорно – Евгений Ильич. За ним и компьютеризация городской администрации. И в вопросах сбора цветных металлов Евгений Ильич успел проявиться. И к выставке «Русский фермер» отношение имеет. Наш шкодливый пострел везде поспел.

Надо, значит, нам с Евгением Ильичей встретиться. Жаль, нет у Сергея Шрамова специального человека по культуре. А почему это нет? А Алина?

Надо на этот раз побеспокоить сладкоголосую девушку не по велению души, а по делу. Шрам огромным усилием воли удержался от сексуальных фантазий, хотя мышцы рожи все же от мечтательной гримасы не спас. Это было под кожей и оказалось сильнее Сергея. Ладно, проехали.

Достал из третьей стопки запись трудового пути Евгения Ильича и углубился. «Комсомольский вожак Кировского театра – партбюро филфака Ленинградского университета – ВААЛ – Комитет по культуре». Биография – почти как у дядьки Макара, у того – «Вичура – Кинешма – Ярославль – Тамцы – Нижневартовск – Тюмень – Сургут».

Глава 17

А ты, Григорий, не ругайся,А ты, Петька, не кричи,А ты с кошелками не лезь поперед всех!Куда ты прешь, зараза?!Поспели вишни в саду у дяди Вани,А вместо вишен теперь веселый смех!

Так они и подъехали к проходной комбината: впереди важная «мазда» цвета спелого конского каштана, а следом обшарпанный «пазик», знакомый всем Виршам как облупленный. Из «мазды» вышли три надменных гражданина в цивильном, из которых в Виршах примелькался только Виталий Ефремович, и веским парадным шагом направились к проходной.

Из «пазика» ломно и вальяжно выбралось отделение ментов и разбрелось по заасфальтированной площадке перед воротами комбината. Один, пользуясь моментом, что вокруг лиц женского пола нет, облил горячей струей лысое колесо «пазика». Другой узрел прикрученную проволочкой к столбу фанерину с криком души «Гуд бай, Америка!» и лениво попытался сорвать. Но фанерина висела высоковато, и мент обломался.

Три надменных цивильных гражданина целеустремленно вошли в будку проходной и наткнулись на застопоренный турникет. Вахтер из-за стекла смотрел на них с лукавым прищуром и как ни в чем не бывало дул чай из блюдца. Рядом на столе кремлем возвышался китайский термос.

– Эй, дед, пропускай! – приказал Виталий Ефремович. – Со мной американские бухгалтера прибыли отчетность принимать.

Вахтер и бровью не повел.

– Ты че, старый, опух? – рассвирепел Виталий Ефремович. Особенно его проняло, что старик ни в хрен не ставит директора брокерской конторы «Семь слонов» при спутниках.

Вахтер как ни в чем не бывало продолжал прихлебывать горячий чаек.

– Все, старый, ты меня достал. Ты уволен! – взвыл раскалившийся добела Виталий Ефремович.

– Ходют тут всякие, а пропуск не показывают, – наконец соизволил прояснить позицию вахтер, отставив блюдечко.

Виталий Ефремович заскрипел зубами, полез в карман и прижал к стеклу удостоверение:

– Доволен?

– Недействительно, – фыркнул вахтер и снова подлил в блюдечко чай.

– Как недействительно? Самим гендиректором подписано!

– Недействительно, – как от докучливой мухи отмахнулся вахтёр. – Совет трудового коллектива сместил вашего Гуся Лапчатого к еханому бабаю. Сейчас только пропуска от Совета трудового коллектива действительны.

– Это ж по каким таким юридическим законам?!

– По законам совести! – отрезал старик и просто перестал обращать внимание на скребущуюся в окошко растерявшую надменность троицу.

Устав ломиться в зафиксированный турникет, троица посовещалась не по-русски и вернулась наружу. Снаружи милицейская рать разбрелась кто куда, благо солнышко баловало теплыми лучиками.

– Становись! – подсуетился в матюгальник, поняв, что парламентеры остались с носом, лейтенант Готваник. Нагнетание обстановки было ему на руку. Подполковник Среда отправил сюда Готваника с тайным умыслом, авось удастся наштопать побольше дел по хулиганке.

Серьезная комиссия не имела морального права вернуться в Питер, неся в клювике возбужденными всего два дела по двести восемнадцатой на задержанных в день похорон директора «Пальмиры» отставных быков Словаря и Малюту за ношение огнестрельного оружия. Комиссии требовались свежие повинные головы. И побольше, побольше, побольше – как таблетки от жадности.

Местные менты нехотя вернулись к «пазику» и изобразили не очень стройную шеренгу.