Полное собрание сочинений. Том 26. Произведения 1885–1889 гг. О жизни - Лев Толстой

«Но какъ же отрицать смерть, когда мы видимъ уничтоженіе жизни. Человѣкъ былъ и его нѣтъ»? Какъ нѣтъ? А что значитъ то, что какъ дѣйствовалъ на меня умершій человѣкъ при жизни, также дѣйствуетъ онъ и теперь. Его жизнь входитъ въ меня, становится моей жизнью. Становясь на ступень, на которую онъ сталъ, я начинаю видѣть, гдѣ онъ, но и, наблюдая внѣ себя, я вижу, что онъ дѣйствуетъ на людей какъ растущее живое, но не умирающее.194 Сократъ дѣйствуетъ на195 людей, переворачивая имъ жизнь. Они живутъ послѣдствіями его жизни. «Да и это и есть жизнь. Послѣдствія же [1 не разобр.] Да196 [1 не разобр.]и есть его жизнь. – Я не вижу только пространственнаго и временнаго центра, но центръ есть. Каковъ онъ, не знаю, но знаю, что то, что была его жизнь, то и осталось. На этихъ людяхъ мы можемъ видѣть основу, по которой они не сомнѣвались въ своемъ безсмертіи. Они видѣли въ этомъ существовали жизнь, къ которой они шли. И видѣли свѣтъ впереди себя и позади свѣтъ, разливаемый197 новымъ центромъ жизни на людей. Вѣру въ безсмертіе нельзя принять по довѣрію, надо ее сдѣлать. Зерно повѣритъ въ жизнь, только когда проростетъ.

* № 8.198

11.

Но удивительное дѣло! Люди съ родившимся разумнымъ сознаніемъ продолжаютъ утверждать, что жизнь не въ этомъ разумномъ сознаніи, а въ животной личности. Зерно проросло и утверждаетъ, что жизнь въ немъ, а не въ росткѣ.

«Да», говорятъ люди, «правда, что человѣку кажется иногда, что въ немъ есть два я, но это иллюзія. И иллюзія не есть я животной личности, которое не можетъ про себя знать, но иллюзія въ томъ самомъ разумномъ сознаніи, которое отрицаетъ жизнь одной личности. Существуетъ, дѣйствительно существуетъ только то, что подлежитъ наблюденію: подлежитъ же наблюденію животная личность человѣка. То же, что человѣку кажется, что дѣятельность этой животной личности управляется разумнымъ сознаніемъ, есть обманъ. Кажущіяся независимыми проявленія этого сознанія всѣ зависятъ отъ физическихъ причинъ. Поврежденія мозга, гипнотизмъ и сотни другихъ явленій показываютъ, что проявленія разумнаго сознанія всѣ находятся въ зависимости отъ матеріальныхъ причинъ. Человѣкъ лишается этаго сознанія и продолжаетъ жить, и потому проявленія сознанія суть послѣдствія дѣятельности животной личности.

<Безъ земли подъ кореньями не могла бы вырости груша. Если вынуть землю изъ подъ нея, не будетъ груши, поэтому появленіе груши есть послѣдствіе дѣятельности земли.> Совѣстно распутывать такой нелѣпый софизмъ, но софизмъ этотъ, не смотря на свою нелѣпость, составляетъ догматъ вѣры, такъ называемыхъ ученыхъ нашего времени.

<Животное даже мы признаемъ живымъ только тогда, когда оно199 какъ Буридановскій оселъ не можетъ взять одну или другую вязанку сѣна, и когда оно200 можетъ выбрать.

Свобода, которую мы чувствуемъ въ себѣ какъ самую жизнь, есть для насъ и призракъ всякой другой жизни. Безъ этаго сознанія свободы мы не имѣли бы понятія ни о какой другой жизни.>

То обстоятельство, что въ разумномъ сознаніи являются перерывы и прекращенія, происходящiя отъ внѣшнихъ причинъ, столь же мало доказываетъ то, что она есть произведете внѣшнихъ причинъ, какъ и то, что груша, выросшая на деревѣ, есть произведете земли подъ ея кореньями.

И чтобы вывести понятіе груши изъ земли, необходимо надо придумать сложную миѳологію происхожденія органическаго изъ неорганическаго, въ которомъ ничего не будетъ реальнаго, то самое, что дѣлаетъ наука, стараясь показать возможность происхожденія органическаго изъ неорганическаго и разумнаго изъ животнаго.

Разсужденіе о томъ, что нарушеніе законовъ животнаго существованія нарушаетъ и жизнь, доказываетъ только то, что существованіе животнаго можетъ продолжаться безъ жизни, такъ же какъ и существованіе вещества можетъ продолжаться безъ существованія животнаго и что мы разсматриваемъ не жизнь, а сопутствующiя ей обстоятельства. Точно такъ же какъ, разсуждая о томъ, что перенесете земли изъ подъ корней груши въ другое мѣсто нарушило бы ростъ груши, доказываетъ только, что земля можетъ быть и безъ груши, и что мы разсматриваемъ не грушу, а землю.

Грушу мы разумѣли какъ растеніе, плодъ, произрастающій при извѣстныхъ условіяхъ; такъ же и жизнь мы разсматриваемъ какъ разумное сознаніе, являющееся при извѣстныхъ условіяхъ, и груша остается груша, и разумная жизнь остается жизнью, несмотря на ложныя разсужденія людей, толкующихъ объ землѣ для опредѣленія груши и о существованіи животнаго для опредѣленія жизни. Жизнь ни своя, ни чужая, никакая жизнь не мыслима безъ разумнаго сознанія, управляющаго матеріяльными условіями, тѣми самыми условіями, которымъ подчинено животное существованіе. Такъ какъ же можетъ опредѣленіе условій животнаго существованія опредѣлять жизнь, которая состоитъ въ управленіи ими?

И въ себѣ и въ другихъ существахъ мы понимаемъ жизнь только какъ подчиненiе закону, который находится въ насъ и составляетъ нашу жизнь.

Не только въ людяхъ, но даже животныхъ мы такъ понимаемъ жизнь. Въ себѣ мы признаемъ жизнь только до тѣхъ поръ, пока въ насъ есть возможность управлять своимъ животнымъ: какъ только мы въ бреду или спимъ, мы не сознаемъ себя живыми, и нѣтъ для насъ никакой жизни и внѣ насъ. Точно также жизнь въ другихъ людяхъ мы признали только до тѣхъ поръ, пока признаемъ за ними возможность подчиненія животнаго разумному сознанію.

Если лишенный дѣйствія всѣхъ своихъ членовъ человѣкъ въ состояніи подчинить свое животное своему разуму, мы признаемъ человѣка вполнѣ живымъ и относимся къ нему какъ къ живому; но если человѣкъ находится въ простомъ или гюпнотическомъ снѣ, въ бреду, въ агоніи, въ бѣшенствѣ и дѣлаетъ самыя сильныя и быстрыя движенія, мы не относимся къ нему, какъ къ живому. Признаемъ живымъ только потому, что предполагаемъ невозможность того подчиненія, которое въ себѣ сознали признакомъ нашей жизни.

«Въ животномъ, а не въ разумномъ сознаніи, отвѣчаютъ люди нашего времени. То въ чемъ одномъ мы въ себѣ знаемъ жизнь, то, въ чемъ мы въ другихъ знаемъ жизнь, тотъ единственный признакъ, по которому мы признаемъ жизнь не въ себѣ и въ другихъ, то, что властвуетъ надъ животною личностью, все это иллюзія, a дѣйствительно есть то, чего мы не могли бы знать, если бы у насъ не было этой иллюзіи. – Того мы не видимъ, а это видимъ», говорятъ они. Вѣдь это все равно, что если бы человѣкъ признавалъ иллюзіей самаго себя, а только тѣнъ, которую онъ можетъ видѣть, признавалъ бы действительно существующей.

Онъ бы не говорилъ, что на тѣни повторяются тѣ движенія, которыя я дѣлаю, а говорилъ бы, что я повторяю тѣ движенія, которыя дѣлаетъ тѣнь и то сознаніе дѣлаемыхъ ими движеній называлъ бы иллюзіей.

Заблужденіе это удивительно, тѣмъ болѣе, что оно касается самаго важнаго для человѣка предмета, его жизни; но оно и происходитъ только отъ того, что оно касается этаго самаго важнаго предмета. Заблужденіе это въ той же своей сложной, квази-научной формѣ, въ которой оно представляется намъ, вѣдь есть ничто иное, какъ послѣдній, отчаянный и безумный крикъ животной личности, побораемой выросшимъ въ немъ разумнымъ сознаніемъ. Это муки родовъ и безумное сопротивленіе тому, что должно совершиться. Разсужденіе это безумно, но оно не можетъ быть инымъ, потому что это есть только крики отчаянія погибающей въ борьбѣ животной личности.

Но мало этаго: человѣкъ убиваетъ себя. Люди, непризнающіе жизнь разумнаго сознанія, а въ животной личности, какъ нѣчто вполне понятное, говорятъ: человѣкъ убилъ себя. Если бы они дѣйствительно признавали разумное сознаніе человѣка иллюзіей, они бы никогда не решились сказать такія безсмысленныя, по ихъ взгляду на человека слова. Сказать, человѣкъ, животная личность убилъ себя, все равно, что сказать: стаканъ самъ разбилъ себя. Животное не можетъ убить себя, какъ стаканъ не можетъ себя разбить. Тѣ животныя, которыя убиваютъ себя въ борьбе съ другими, только погибаютъ въ борьбѣ, при чемъ смерть происходить безсознательно, отъ неправильнаго дѣйствія ихъ органа, противъ самихъ себя. И убиваютъ себя не они сами, a тѣ очевидныя, матеріальныя условія, въ которыя они поставлены.

Но человѣкъ безъ всякой борьбы съ внѣшнимъ міромъ, безъ всякихъ видимыхъ матеріальныхъ причинъ убиваетъ себя только вслѣдствіи внутренней, известной каждому человѣку неудовлетворенности разумнаго я. Я – животное, хочетъ жить, но разумное я не удовлетворено, и разумное я велитъ животному я, полному жизни и требованій личности, убить самаго себя. И животное я покоряется и со страхомъ, и съ ужасомъ беретъ ножъ, пистолетъ, петлю, и дѣлаетъ то, что прямо противоречить его закону жизни животной личности – убиваетъ себя.

Самоубійство и сознаніе возможности самоубійства самымъ грубымъ, но очевиднымъ образомъ, исключающимъ всякое сомнѣнiе, показываетъ человѣку, въ какомъ изъ двухъ я животнаго или разумнаго – истинная жизнь человѣка. Тогда какъ разумное я можетъ велѣть животной личности убить себя, животная личность, какъ бы сильно она ни заявляла въ человеке свои правá, ничего не можетъ противъ разумнаго я. Она не можетъ не только заставить разумное я уничтожить себя, какъ заставляетъ это делать разумное я съ животнымъ; но не можетъ ни на мгновеніе изменить, остановить деятельность разумнаго я. Разумное я можетъ все сделать надъ животнымъ: можетъ заставить его не есть, не спать, не дышать даже, и делаетъ это.