Можно и нельзя (сборник) - Виктория Токарева

Костя торопливо спустился на первый этаж, вытащил из кармана молитвенник. Осветил фонариком.

— «Отче наш… — прочитал Костя. — Иже еси на небесех».

— Как торжественно… На небесех…

В окно постучали.

«За мной», — понял Костя. Накинул дубленку на голое тело, вышел босиком. Холод обжег ноги, но все познается в сравнении. Страх обжигает сильнее.

Светила полная луна. Под луной стоял Влад в спортивном костюме.

Костя онемел. Он почему-то соединил молитву и Влада. Он помолился, и вот — Влад.

— Видал? — спросил Влад, кивая на светящийся муравейник.

— А кто это? — спросил Костя. Хотел добавить — твои или мои? Но сдержался.

— Не буду я тут больше жить, — мрачно сказал Влад. — Купи у меня землю. Я по дешевке отдам.

Костя сунул руку в карман дубленки и достал начатую пачку.

— Сколько тут? — спросил Влад.

— Восемь.

— Ладно. На первое время хватит. Тридцать за тобой… Отдашь, когда будут. — Влад перетряхнул плечами. — У меня там все сгорело. Я деньги под полом держал. Никогда не держи деньги под полом.

— Хорошо, — сказал Костя. В этот момент он почти любил Влада, но скрывал свои чувства. Влад снял с него тяжесть, равную колесу от вагона: колесо на груди не расплющит, но и дышать не даст. Влад снял колесо. Чистый воздух хлестал в грудь.

— Дай мне твой тулуп, до города доехать, — попросил Влад.

Костя снял с себя дубленку, но холода не почувствовал.

— А как ты уцелел? — спросил Костя.

— Что я, дурак? У меня веревочная лестница была. Тоже сгорела. С-суки…

Влад плюнул и пошел своей вьющейся походкой, как будто хотел по малой нужде.

Костя стоял голый, как Адам в первый день творения. Он поднял лицо к небу и проговорил:

— Господи, Отче наш, иже еси на небесex…

На небесах Бога нет. А на небесех — есть.

II

Прошел год.

Издательство «Стрелец» набирало обороты. Катя сказала: «Никто не будет обслуживать твои деньги. Крутись сам». И Костя крутился, но это был уже другой вальс.

Жили врозь, как и раньше. Катя говорила, что это сохраняет и усиливает любовь. Но Костя понимал, что Катя не хочет менять основной сюжет.

Его часто мучил один и тот же сон: как будто он убегает, а за ним гонятся. Сердце обмирало от апокалипсического ужаса. Костя просыпался от сердцебиения. Обнаружив себя в собственной постели, радовался спасению. Понимал: это подсознание выдавливает страх.

Креститься Костя так и не собрался. Жил без ангела-хранителя. И очень зря. Однажды в полночь, когда Костя просматривал ночные новости, раздался стук в дверь. Стук был осторожный, но какой-то подлый, вкрадчивый.

Костя открыл дверь. Перед ним стоял незнакомый тип в норковой шапке и спортивной куртке.

— Узнаешь? — поинтересовался он.

Костя вгляделся и вдруг узнал: это был тот самый парень, который летел, как снаряд, вбросил рюкзак и просвистел мимо. Было невозможно себе представить, что он смог увидеть, а тем более запомнить Костю на такой скорости.

— Привет, — спокойно сказал Костя. Он не испугался. Более того, он обрадовался, что все наконец кончилось. Он устал бояться.

— Деньги, — коротко сказал Снаряд.

— Денег нет, — так же коротко ответил Костя. — Ты бы еще через десять лет пришел…

Они молча, изучающе смотрели друг на друга. Косте захотелось спросить: как ты меня нашел? Но это был бы праздный вопрос. Какая разница — как? Нашел, и все.

— Даю три дня. Чтобы деньги были, — сообщил Снаряд.

— А иначе ты меня убьешь? — спросил Костя.

— Какая польза от трупа… Если не заплатишь, отработаешь.

— Как?

— Это мы тебе скажем.

Снаряд повернулся и пошел. Костя увидел, как он перемахнул через забор. И стало тихо.

Он сказал «мы». Значит, входит в криминальное сообщество. Придется противостоять целому сообществу, что совершенно бессмысленно.

Косте хотелось бы проснуться, но это была явь. Он стоял и ничего не чувствовал, как после удара. Он знал, что боль наступит позже.

Рано утром Костя звонил в дверь жены. За его спиной висела пустая спортивная сумка.

Открыла теща. Ее круглые голубые глаза стали еще круглее. У тещи и жены были одинаковые глаза, и эти же глаза перекочевали на лицо сына и делали его похожим на пастушка.

Костя понимал, что предает эти общие глаза, и не мог выговорить ни одного слова. Только пошевелил губами. От бессонной ночи у него горел затылок, слегка подташнивало.

— Заходи, — велела теща.

Костя прошел в комнату и сел не раздеваясь.

— Щас, — сказала теща и скрылась.

Она появилась с целлофановым пакетом, на котором было написано «Мальборо». Положила пакет на стол и стала вытаскивать из него старые шерстяные носки. Пыль от носок бешено клубилась в солнечном луче.

В какой-то момент теща перестала вытаскивать и подвинула пакет Косте.

— Здесь триста тысяч, — сказала она. — Двадцать мы потратили.

Костя смотрел на тещу. Она все понимала без слов.

— Никогда хорошо не жили, нечего и начинать, — философски заключила теща.

Костя опустил голову. Никогда он не чувствовал себя таким раздавленным. Если бы теща упрекала, уязвляла, скандалила, ему было бы легче.

Из ванной комнаты вышла жена. На ее голове был тюрбан из полотенца. Жена тут же поняла, ее глаза испуганно вздрогнули.

— Приходили? — торопливо спросила жена.

Костя кивнул.

— Хорошо, что Вадика не украли.

— А где Вадик? — испугался Костя.

— Спит, где же еще… Отдай эти деньги. Ну их к черту… Сын важнее денег.

— И отец важнее денег, — добавила теща.

— Какой отец? — не понял Костя.

— Ты… Какой еще отец у Вадика? Лучше бедный, но живой, чем богатый и мертвый.

— Перестаньте! — Жена подошла и обняла Костю.

Костя заплакал. Ему казалось, что со слезами из него выходит вся горечь.

На улице пахло весной и снегом. Утренний воздух был чистым даже в городе. Косте казалось, что все люди в домах и вокруг — тоже чистые, уставшие дети. А теща — уставшая девочка, которая много плакала. Все ее недостатки — это реакция на жизнь и приспособления, чтобы выжить. Как веревочная лестница при горящем доме. По ней и лезть неудобно, а приходится.

Людские недостатки — как пена на пиве. А сдуешь — и откроется настоящая утоляющая влага, светящаяся, как янтарь.

Миша Ушаков оказался на работе. Открыла его жена Сильва, с ведром и тряпкой.

— Хорошая примета — полное ведро, — отметил Костя.

— Это если из колодца, — уточнила Сильва.

Народная примета подразумевала чистую колодезную воду, а не ту, что в ведре — с хлоркой и стиральным порошком.

— Миша велел тебя найти, — сообщила Сильва. — А откуда я знаю, где тебя искать. Жена сказала, что тебя нет и не будет. Я Мише говорю: сам объявится…

— А зачем он меня искал?

— Он тебе деньги оставил.

— А ему что, не понадобились? — бесстрастно спросил Костя, хотя в нем все вздрогнуло от радости. Не надо просить, объяснять, унижаться. Нет ничего тошнотворнее, чем клянчить. Даже свое.

— Харитонов открыл финансирование, — объяснила Сильва.

— Что это с ним?

— Смена правительства, смена курса, — объяснила Сильва. — Зайдешь?

— Спасибо, я спешу.

Сильва принесла деньги, завернутые в газету.

— Харитонов сам позвонил, — добавила она. — Представляешь?

— Не очень.

— Хочется верить, что все изменится. Мы так устали от пренебрежения…

Сильва любила отслеживать униженных и оскорбленных, к коим относила и себя. Ее унижение происходило не на государственном уровне, а на сугубо личном. Она была на пятнадцать лет старше Миши и тем самым без вины виновата. Они поженились, когда Мише было двадцать пять лет, а ей сорок. Тогда это выглядело неплохо. Оба красивые, оба в цвету. Сейчас Мише сорок, а Сильве пятьдесят пять. Разница вылезла. Сильва замечала легкое пренебрежение Мишиных ровесников. Она чувствовала себя как собака, которая забежала на чужой двор. Все время ждала, что ее прогонят палками. Полностью зависела от Мишиного благородства. Сильва отрабатывала свою разницу, но сколько бы ни бегала с ведром и тряпкой, она не могла смыть этих пятнадцати лет.

Костя смотрел на ее фигуру, оплывшую, как мыльница, и думал: а зачем ей это надо? Бросила бы Мишу, вышла за ровесника и старела бы себе в удовольствие. Не напрягалась бы… Разве не лучше остаться одной, чем жить так? Наверное, не лучше. Но и такая жизнь — все равно что ходить в туфлях на два размера меньше. Каждый шаг — мучение.

— Как мама? — спросил Костя, в основном из вежливости.

— Хорошо. Смотрит телевизор. Ест семгу. Читает… — Сильва помолчала, потом добавила: — Мне иногда хочется выброситься из окна…

Косте не хотелось говорить пустых, дежурных слов. Но надо было что-то сказать.