Детдом для престарелых убийц - Владимир Токмаков

Писатели бывают однобокие и многобокие (Набоков, например, многобокий). Но наш гость был явно однобоким. Пушкинист ползучий, сказал бы М. Строчковский. «Маленький охотник за большими тараканами гонорарной ведомости», – подумал я вслед уходящему в дождь «однобокому».

Писатели жалуются на тяжелый и изнурительный (титанический) труд. Но журналистский труд более тяжелый и изнурительный, а стало быть, он разрушительнее для пишущего. Это труд подневольного, несвободного человека. Писателей же чаще всего губит не работа, а пристрастие к выпивке, и неумеренные амбиции, ведущие к инфарктам и инсультам. Журналиста же убивает только работа – никакой алкоголь ему не страшен. Так морализаторствовал я про себя, наконец-то сняв свои мокрые одежды и исподволь созерцая монументальный бюст и бедра моей газетной начальницы Жукиной.

ЧЕРНЫЙ ЧЕТВЕРГ И ЧИСТЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК

– Слышали новость? – в наш кабинет вбежал Строчковский со своим вечно восторженным выражением на детском, лишенном возраста лице. – Полчаса назад убили лучшего бойца из команды Яниса-Крысы Сережу Хунту!

Мы с моей начальницей отдела культуры просто ахнули.

– Минус вам, минус большой и толстый! – восторженно повествовал Строчковский, поправляя очки и одергивая коротковатый, вытертый на локтях пуловер с надписью на груди «Плейбой». – Убили, убили, да еще как! Мистика какая-то! У входа в аэропорт, где он встречал кого-то из своей братвы, к нему подошел невысокий мужчина с редкой бородкой и сильно хромающий на левую ногу.

Мотя принялся изображать нам в лицах событие, происшедшее в аэропорту.

По словам очевидцев, этот странный мужчина подошел к Хунте с распростертыми объятиями: «Сереженька! Сколько лет, сколько зим! Да неужели ж ты меня не узнал?»

«Что-то не припомню», – растерялся Хунта. Трое из сопровождавших его бойцов стали незаметно нащупывать стволы под куртками.

«Ай-ай-ай, – запричитал странный мужчина, одетый в стильный френч военного покроя, но длиною ниже колен. Этот френч одновременно напоминал и сутану католического священника. – Старых друзей забывать? А я тебе принес привет от Папы…»

«От какого па… папы?» – вконец растерялся Хунта. «От нашего общего. Ну, дурашка, вспомнил, а?» – гнусавил незнакомец, вплотную приблизив свое темное, будто загорелое лицо к побелевшему как мел лицу Хунты. И вдруг он неожиданно для всех ловко ухватил Хунту за нос и, все так же широко улыбаясь, стал что-то нашептывать ему в самое ухо.

Потом он будто бы из воздуха выхватил кожаный шикарный дипломат с кодовыми замками и с дружелюбной улыбкой передал его Хунте, который стоял теперь ни жив ни мертв. Затем незнакомец так же моментально исчез.

Один из бойцов по кличке Гвоздь, который стоял к Хунте ближе всех и все видел и слышал, пошел было искать этого мужика, и тут за его спиной раздался страшный взрыв. Гвоздя отшвырнуло взрывной волной метров на пятьдесят. Хорошо, что он упал на цветочную клумбу, а то бы и ему каюк.

– Хунту и двух других бойцов разметало так, что не нашли даже кусочка! И что самое удивительное, – закончил Строчковский свое восторженное повествование, – больше никто не пострадал, только стекла кое-где вылетели.

– Так не бывает! – возмутилась моя начальница, скрестив на большой груди мощные руки. – Ох и мастак ты врать, Строчковский! Особенно если с утра похмелиться успеешь!

– Истинный Бог! – с восторгом стал оправдываться Мотя. – Да чтоб мне больше водки не пить, и баб, это самое…

– Клятва страшная. Ну что, поверим, Глеб Борисович?

– Вы как хотите, а я пошел выяснять подробности! – сказал я и отправился просить редакционную «Волгу», чтобы самому сгонять на место происшествия.

ИНТЕРНЕТ-ШОУ:

«В 1907 году генерал Пабло Кастильяно, никарагуанский революционер, сидел в своей палатке, строя планы завтрашней битвы, когда с небес упал гигантский метеорит и стер с лица земли и генерала, и его палатку, и мечты о грядущей победе».

ДЕРЖИ СВОЙ УМ В АДУ И НЕ ОТЧАИВАЙСЯ

На днях в редакцию кто-то принес известие, что художник Макс Пигмалион, сотворивший Шарлотту и выпущенный несколько месяцев назад из «Австралии», окончательно задвинулся и угодил в милицию по подозрению в убийстве. А ужасные подробности его сумасшествия я прочитал в газете «Криминальная правда»:

«…Тяжело дыша через противогазы, оперативники изумлялись все больше и больше. Такого они, люди ко многому привычные, еще, кажется, не встречали. Вся комната, обстановка которой состояла из одной кровати, была завалена кучами ветхой гниющей одежды, подобранной явно на свалках и помойках. Иконки и религиозные картинки на обшарпанных замусоленных стенах. Загаженная донельзя кухня, какие-то кости, валяющиеся на столе. Ванна, забитая тем же гнилым тряпьем.

Оперативники брезгливо разгребли это тряпье и остолбенели от ужаса. На дне ванны в мутной вонючей воде был обнаружен труп с „далеко зашедшими гнилостными изменениями”, как потом будет отмечено в протоколе осмотра. Без головы. С удаленными внутренностями и половыми органами. Без рук и без ног, которые чуть позже нашли запакованными в отдельный пакет под ванной.

Дальше – больше.

На кухне увидели обычное пластмассовое ведро со сваренными костями. Оказалось, к еще большему ужасу нашедших это, что кости в ведре, кости, разбросанные по столу, кости, которые с урчанием разгрызала собака, не что иное, как фрагменты человеческого черепа…

Максим Андреевич Медведев родился в 1953 году на Гомельщине. Рос обычным, нормальным мальчишкой. Поступил в Суворовское училище – мечта многих пацанов. После четырех лет учебы пришлось его оставить – подвело здоровье. Вот тут-то и начались некие странности…

В 1974 году он „реагировал на обстановку неадекватно, обнажался, беспричинно смеялся, наблюдались периоды полного выпадения из реальности”.

В 1992 году „…был дурашлив, считал себя святым человеком, человеком от Бога, говорил, что в него вселился дух Одноногого Монаха (навязчивая идея)”.

В 1995 году был „…генералом милиции, священником, полностью отсутствовала критика своего состояния”.

Последняя экспертиза, проведенная после описанных событий, говорит, что „Святой отец” „…к контакту труднодоступен, считает себя святым человеком, пророком, Одноногим Монахом (усилившаяся навязчивая идея неизвестного происхождения). Труп нашел на кладбище, где, по его словам, видел множество человеческих останков…

Пытается петь песни на хорошо им освоенных еврейском, китайском, вьетнамском, итальянском, немецком, французском и многих других, предположительно, африканских языках.

Считает себя чистокровным евреем… Труп, обнаруженный в ванной, – это будто бы останки его матери Розалии Семеновны Эрнст.

Периодически ведет себя агрессивно, раздражителен. Постоянно испытывает чувство тревоги. Говорит, что Одноногий уже вернулся (кто этот Одноногий – выяснить пока не удалось).

К слову сказать, до помешательства он был довольно известным художником-авангардистом по кличке Пигмалион. Неоднократно бывал за границей.

По одной из версий, умственное помешательство произошло на почве семейных неурядиц и разрыва с гражданской женой, Шарлоттой В.”»

Пигмалион, когда уже сходил с ума, стал давать в местной газете такие платные объявления:

«Продаю кошмарные сны. Оптом и в розницу. Или меняю на кошмары XI-XIV веков. Посредников, журналистов и психиатров просьба не беспокоиться».

– Как это случилось? – вопрошал меня по телефону из своего прекрасного далека Семен.

– Он спрыгнул со своей крыши и угодил головой в небо.

А я, несмотря ни на что, продолжал встречаться с Шарлоттой. Выполнять все ее прихоти. Писать ей стихи, а иногда такие вот глупые записки:

«Шарлотта! Я бы хотел записать тебя на бумагу, как стихотворение, выучить наизусть, а потом листок этот уничтожить, чтобы никто больше не смог узнать твою загадку! Тогда я был бы единственным, кто знает тебя полностью и с кем ты останешься теперь до конца…»

– С тобой трудно, без тебя – скучно, – зевнув, сказала она мне в ответ.

Первый признак того, что человек начал сходить с ума – это то, что он стал говорить правду. А я стал говорить Шарлотте только правду. В мире все меняется, кроме правды. Поэтому правда становится тормозом, который нужно уничтожить. Разве нет?

На что я потратил свои лучшие годы, черт возьми? Я подробно изучал географию Шарлоттиного тела. И что, сделал ли какие-нибудь значительные открытия? Увы, нет. Те же выпуклости и вогнутости, те же холмы и впадины.

Если вы даете женщине деньги, то это дружба. Если она требует у вас денег – то это уже любовь.

…Я лежал в самом центре этой душной августовской ночи, курил одну за другой и думал о том, что в сущности Шарлотта, как и все женщины, – шлюха и блядь, и любовь для нее – дело десятое, и я ей, по большому счету, абсолютно безразличен, а она просто похотливая, бессердечная сука и очень скоро забудет о наших отношениях, и, как только мы расстанемся, сразу же начнет искать кукурузину потолще да подлиннее, и что…